Юнг и Паули - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Дэвид Линдорф (Глава 8. Четыре кольца: Архетип целостности) #10

Глава 8. Четыре кольца: Архетип целостности

Только из собственной совокупности возможно создать модель целостности.

К. Г. Юнг

1952 год подарил Паули углублённый психологический опыт, стимулированный прочтением «Эона» и «Ответа Иову». Он осознал, что центральное значение в области психофизической проблемы и в понимании природы имеет Эрос. После прочтения «Эона» Паули начал воспринимать самость как динамическую, преображающую сущность, способную устранить раскол между психе и материей вместе с его моральными и этическими последствиями, особенно в научной сфере.

Сон о китаянке, последовавший за прочтением «Ответа Иову», показал Паули, что ему нужно осознать для соединения противоположностей. Последующее путешествие в Индию усилило это понимание, явив ему расцвет противоположностей внутри божественного образа. В конце года Паули получил от Юнга ответ на своё письмо.

Ответ Юнга Паули

Несмотря на недомогание, Юнг ответил Паули примерно через неделю (7 марта 1953), объясняя, что всё ещё страдает от аритмии (нарушения сердечного ритма) и тахикардии (повышенной частоты сердцебиения) — результатов, как он считал, сильнейшего умственного напряжения. Он полагал, что напряжение при написании эссе «Дух психологии» (Der Geist der Psychologie) в 1946 году вызвало его первый сердечный приступ, и такие же последствия имело эссе о синхронистичности. Сложнейшая проблема coniunctio[242], которая оказалась «выше его сил» была отложена до лучших времён. С такими ограничениями Юнг не ожидал скорого возобновления переписки: «Я должен набраться терпения и так вынудить других [практиковать] ту же добродетель»[243].

Юнг был глубоко взволнован письмом Паули. Удивлённый сильной реакцией физика на предложенную теологическую проблему, Юнг писал: «Вы можете себе представить, с каким волнением я читал ваше письмо. Исходя из этого, спешу дать соответствующий полный ответ»[244].

Как и следовало ожидать, Юнг получил массу писем от «верующих», оскорблённых явным осквернением святынь в «Ответе Иову». Одному из критиков Юнг ответил: «Уверяю вас, что верующий не узнает ничего из «Ответа Иову», поскольку ему уже [известно] всё. … Я без колебаний признаю свою крайнюю ограниченность в вопросах познания через веру и потому советую вам со стуком захлопнуть мою книгу и написать на форзаце: Здесь нет ничего для верующего христианина»[245]. Однако с Паули всё было иначе. Поскольку он признавал себя «неверующим», о чём и сообщил в начале письма, его критика ложилась в рамки сочинения, и Юнг нашёл его замечания конструктивными.

Неудовлетворённость Паули «Ответом Иову» была связана с односторонним подчёркиванием одухотворения материи (Вознесения Марии). Из сна об Эслингене Паули заключил, что тёмная женщина символически представляла то, что отрицалось в «Ответе Иову»: материализацию духа или конкретное воплощение хтонического измерения духа. Юнг, напротив, считал, что она представляет «обратную физическую сторону» Вознесения, которую Паули попросту не заметил. Он утверждал, что Богиня-Девственница, как часть христианской тени, необходима для полноты Троицы. Присоединение Богоматери предполагало рождение Бога (на языке психологии — самости) в человеке. Юнг объяснил, что решил рассмотреть Вознесение в его собственном праве, оставив вопрос отношений психе и материи для эссе о синхронистичности. Однако это не умиротворило Паули, и он продолжал настаивать, что психе и материя должны гармонировать в любом случае.

Что же до сна об Эслингене, Юнг заключил, что тёмная женщина означает недостаточную связь Паули с анимой. С ноткой сарказма он спрашивает: «Из Назарета (Эслингена) может ли быть что доброе?» (Евангелие от Иоанна 1:46)[246]. С точки зрения Юнга, у Паули были не очень хорошие отношения с бессознательным.

Через девять дней после сна об Эслингене Паули увидел сон о китаянке. Юнг уверенно истолковал этот сон: китаянка, по его мнению, выражала психоидный фактор как расширение архетипа, которое может проявляться как психически, так и физически — такова, например, синхронистичность. Ритмичное перемещение китаянки вверх-вниз по лестнице вызывает в памяти circulatio алхимиков, мистический принцип, соединяющий внешний и внутренний мир. Её целостность напоминает о классической китайской философии, где психофизические противоположности — инь и ян — представлены особенно чётко. Экзотичность китаянки заставила Юнга заметить, что её действия вызвали сближение, притяжение друг к другу верхнего и нижнего — во сне потолка и пола. Он связал танец женщины с эротической функцией, которая во всевозможных обличьях лежит в основе человеческих взаимоотношений. Привлекательность китаянки, видимо, усиливала эффект от её действий.

Связь Эроса с ритмическим танцем — важный момент. Для понимания психофизической проблемы необходимо было преодолеть сопротивление интеллекта Эросу. Юнг так пишет об этом: «Соединение противоположностей — дело не только интеллектуальное … поскольку лишь из собственной совокупности возможно создать модель целостности»[247]. Таким образом, если Эроса недостаёт, возможен лишь интеллектуальный подход к психофизической проблеме. Юнг напомнил Паули, что архетип целостности пока не в пределах его досягаемости. Задача «нового профессора» оставалась нерешённой[248].

Доказуемое или недоказуемое

Юнг считал, что понятия бытия и небытия могут привести к метафизическим суждениям, вроде религиозной догмы «Бог есть любовь». Подобные заявления — утверждал он — пережитки примитивного религиозного менталитета. Взамен он предложил понятия доказуемое и недоказуемое, означающие осознание, свободное от суждений. Психический опыт архетипа, к примеру, доказуем, так как для испытавшего этот опыт он реален, тогда как утверждение, что архетип существует независимо от этого опыта — уже суждение; сам по себе архетип недоказуем. Соответственно, поскольку Юнг считал себя учёным, он рассматривал реальность архетипа как гипотезу, на которой и основывал свою психологию. Его заинтересованность в снах Паули, которую мы наблюдаем во второй главе, — пример того, как он пытался подтвердить эту гипотезу.

Предложение Юнга имело далеко идущие последствия, так как пока архетипы, будучи недоказуемыми, проецируются на мирские суждения, противоположности останутся разделёнными и индивидуация не сможет осуществиться. Юнг писал:

Только в индивидуальной психе можно совершить объединение [противоположностей] и испытать и ощутить главное тождество Идеи (духа) и Материи. … Метафизические суждения ведут к одностороннему восприятию — одухотворению или материализации, поскольку они берут более или менее существенную часть психе и помещают её либо на небеса, либо на землю. В итоге она тащит с собой и остальную часть личности, лишая её уравновешенности[249].

Утверждение, к примеру, что Христос есть Бог — метафизическое. Если же его божественность признать недоказуемой, психе откроется для более широких толкований, свободных от догмы.

Признавая роль психе как посредника и наблюдателя, Юнг считал, что её важность сильно недооценивают и наука, и религия: «Теологи так же отталкивают психологов, как и физики, только первые верят в дух, а вторые — в материю»[250].

Юнг завершил своё письмо Паули, выразив своё удовлетворение тем, что в основном их мысли продолжают идти параллельно. Алхимический дух связывал вместе их размышления.

Ответ Паули Юнгу

Враждующие братья

Упоминание Юнга о проблемах со здоровьем не помешало Паули спустя три недели (31 мая 1953) отправить ему пространное письмо, указав, что в нём выражаются долгосрочные идеи, не требующие немедленного ответа. Паули одобрил понятия, предложенные Юнгом — доказуемое и недоказуемое; они позволили ему выразить свои мысли об отношениях между духом, психе и материей без применения метафизических суждений и религиозных обертонов. Они также предоставили ему подходящий способ установить своё «духовное происхождение» и выработать вектор своих метафизических интересов.

Вопрос стоит не о существования духа, — писал Паули, — но о том, как подступиться к этому измерению. Он обещал объяснить, как, будучи физиком, столкнулся с теми же теологическими вопросами, к которым обращался Юнг в «Ответе Иову». Он также собирался показать существование параллелей между теологическими и метафизическими утверждениями. Паули нашёл свидетельства бессознательной связи между собой и теологами как между «враждующими братьями», при этом каждый был тенью другого «брата». Он намеревался работать над этой двойной связью и сравнить её с психологической позицией Юнга. Он поставил себе цель исследовать в этом письме три категории — дух, психе и материю — с позиции учёного-физика. Вводя в картину материю, Паули в известном смысле давал свой ответ на «Ответ Иову».

И снова Мах

Замечание Юнга «Теологи так же отталкивают психологов, как и физики, только первые верят в дух, а вторые — в материю» вызвало у Паули воспоминание о своём крёстном отце, Эрнсте Махе. При своём принципе экономии мышления, позитивистском подходе к физике и антиметафизической позиции, Мах тем не менее не мог отрицать существование духа, выходящего за рамки физических явлений. «На самом деле», — писал Паули, — «он считал метафизику причиной всего зла на земле — говоря психологически; а попросту — дьяволом»[251]. Метафизика — то, что не воспринимается с помощью пяти чувств — была вовсе не чужда Маху, но он видел лишь её дьявольскую сторону. Такую позицию занимал и сам Паули до встречи с Юнгом.

Паули рассматривал опеку Маха как источник собственных антиметафизических начал, который помог ему вырваться из католического воспитания и подготовил к истинной встрече с духом и материей, свободной от метафизических суждений.

Хотя Мах настаивал, что реальность может определяться только теми ощущениями, которые подтверждаются органами чувств, его интерес к отношениям между психе и материей повлиял на Паули. Мах писал:

Физик говорит: «Я вижу вокруг только тела и движения этих тел, [но] не ощущения: таким образом, ощущения должны быть чем-то полностью отличным от физических объектов, с которыми я имею дело». Психолог принимает вторую часть этого заявления. Для него, как и положено, первичные данные — это ощущения, но им соответствует таинственное физическое нечто … которое должно быть абсолютно отлично от ощущений. Но что же в действительности является тайной? Физис или психе? Или, возможно, оба? Видимо, так, поскольку и то, и другое может выступать как нечто недосягаемое, окутанное непроницаемым мраком. Или же нас водит по кругу какой-то злой дух?[252]

«Непроницаемый мрак» был метафизическим возмездием Маху именно потому, что он недоказуем, но невозможно и отрицать его существование.

Паули наблюдал отпечаток идей Маха на воззрениях Юнга, и это обвинение Юнгу было не так-то легко принять. «Теперь я вижу, что Мах предлагает вам руку помощи и приветствует ваше определение физики»,[253] — писал Паули касательно своего ощущения склонности Юнга психологизировать реальность. Мах, сообщил Паули, подтверждал, что физика, физиология и психология отличаются друг от друга в основном методами исследования, но «объектом всегда является психический ”элемент”»[254]. Однако Паули признавал, что на этом сходство Юнга и Маха заканчивается. Позитивистский подход Маха был неприемлем, поскольку, как замечает в своём письме Паули, «чтобы удовлетворить требования как инстинкта, так и интеллекта, нужно ввести что-то вроде структурных элементов космического порядка, а этот порядок сам по себе недоказуем». Он прибавляет: «Мне кажется, в вашем случае архетипы играют именно такую роль»[255].

В отличие от Маха, Паули не отрицал метафизику. В действительности он считал важным построение системы мышления на основе недоказуемой концепции. Поступить иначе означало отвергнуть существование иррационального, недоказуемого аспекта природы, который в равной степени осознавали психология и физика. Это был просто вопрос того, что считать метафизическим, а что нет. Паули писал:

В естественных науках делается практическое заключение о полезности … в математике [существует] лишь формальное заключение о логичности [которая не может быть доказана математически]. В психологии сюда относятся недоказуемые понятия бессознательного и архетипов; в атомной физике это совокупность характеристик атомной системы, которые одновременно не доказуемы «hie et nunc (здесь и сейчас)»[256].

Помимо этих размышлений о метафизической реальности Паули чувствовал, что в психологии Юнга есть что-то неправильное по отношению к психофизической проблеме. Он обвинил Юнга в раздувании концепции психе, так что нейтральная область слияния психе и материи оказалась размытой. Надеясь, что Юнг согласится с этим, Паули выдвинул предложение, принять которое Юнгу оказалось нелегко. Паули заявил напрямик, используя простую метафору: «Необходимо облегчить ношу вашей аналитической психологии. Она представляется мне машиной, клапаны двигателя которой испытывают слишком сильное давление (то есть склонность к расширению понятия психе). Я хотел бы ослабить это давление и спустить пар»[257].

Это совпадало с ощущением Паули, что его физические сны требуют движения психе от аналитической психологии к «физическому фону». Он выдвинул следующее предположение:

Дальнейшее развитие должно, под влиянием потока бессознательного содержания из психологии, включать расширение физики, возможно, вместе с биологией, для принятия ими психологии бессознательного. Однако это развитие невозможно само по себе (полагаю, проблемы с сердцем у вас начинаются всякий раз, как только в процессе работы вы, сами того не зная, начинаете плыть против этого течения)[258].

Утверждая, что для придания смысла «психическому» должно существовать также и «непсихическое», Паули настаивал на том, что у психе и материи имеется общая нейтральная основа. Психология Юнга узурпировала область, которую необходимо было разделить с физикой, что крайне беспокоило Паули. Непсихологические сны Паули обращались к этой проблеме, заявляя о равных правах физики и психологии на эту область.

Почему мнение Юнга имело значение для Паули? Разве физика не должна быть способна сама заботиться о своей области? Этот вопрос выражает суть первостепенной заботы Паули. Учитывая современное развитие психологии и физики, ведущее к принятию метафизической концепции и психе, и материи, Паули должен был понять истину, которую искали, хотя и безуспешно, алхимики. Видение Паули было основано на концепции целостности, которая для него вращалась вокруг важной идеи — «психе и материя подчиняются общему, нейтральному, недоказуемому упорядочивающему принципу»[259]. Будучи физиком в душе и имея связь с источником глубинной психологии, Паули не по своей воле столкнулся с личной и коллективной проблемой, которая неотступно требовала его внимания, и только Юнг мог оценить последствия этого столкновения — пусть и с особой точки зрения в соответствии со своей психологией.

Единство сущности

Развивая эти провокационные мысли, Паули предложил гипотезу: существует единство сущности, нейтрализующее индивидуальности духа, психе и материи. Чтобы продемонстрировать это, Паули вернулся с новыми инсайтами к сну, который включил в неформальное эссе «Фоновая физика» пять лет назад (см. главу 5). Вот этот сон:

Мой первый учитель физики (А. Зоммерфельд) говорит мне: «Важно изменить расщепление основного состояния атома [водорода] Музыкальные ноты выгравированы на металлической пластине». Далее я отправляюсь в Геттинген.

Это один из двух снов, о которых Паули сказал: «Я ни в коем случае не заявляю о своей способности к «толкованию» двух этих снов. … Мне даже кажется, что для такого толкования необходимо дальнейшее развитие всех наук».

Теперь он намеревался показать, что физический сон можно символически перевести на языки теологии и психологии, показав единство сущности всех трёх наук.

Язык физики

Подводя итог анализа сна из пятой главы: атом водорода, как простейшая атомная структура, состоит из единственного протона в ядре и единственного электрона на орбите. Он представляет основную пару противоположностей в природе, космический символ начала. Основное состояние — самый нижний энергетический уровень, который может занимать электрон в атоме без опасности быть притянутым к ядру. Расщепление основного состояние порождает дублет (подобно зеркальному отражению) в линейном спектре, который Паули считал основополагающим. Металлическая пластина и выгравированные на ней ноты образуют неразделимую пару. Геттинген известен своей ролью в истории математики.

Язык теологии

Для теологического языка Паули привлёк образ Бога как complexio oppositorum, символ завершенности. Когда Бог освещает сверху человечество, люди осознают своё подобие Богу. Таким образом (как при расщеплении основного состояния атома) формируется «дублет» или отражение: люди отражают божественный образ, содержащий в себе противоположности с infans solaris в центре[260] (см. рисунок в главе 5).

Язык аналитической психологии

На психологическом языке Паули истолковал свой сон как представляющий различные аспекты индивидуации. Изначально есть самость и эго (соответственно, протон и электрон). С помощью отражения (символом которого является магнитное поле) происходит расщепление или дублирование (символ расширяющегося сознания), в результате которого формируется кватерность (четверичность). Металлическая пластина с выгравированными нотами (Эрос) символизирует нерушимую связь между материей и психе, к которой Паули относился столь серьёзно. Зоммерфельд, первый учитель физики Паули, представляет фигуру самости, осведомлённую об основном значении сна.

Паули считал, что его визит в Гёттинген, центр математики, представляет число в пифагорейском смысле (Зоммерфельд особенно интересовался связью атомного спектра и пифагорейской «музыки сфер»). Позже, используя активное воображение, Паули перевёл эту ассоциацию в конкретный мысленный процесс. Поразительно, как Паули ощутил, что число само по себе несёт глубокое психологическое значение; далее этот факт станет для него исключительно важным. Интуитивно он понял, что число несёт в себе бессознательное содержание, как психологически, так и в области материи. Он писал: «Здесь в игру вступают новые пифагорейские элементы, которые, вероятно, ещё не до конца исследованы»[261]. От внимания Паули не ускользнуло, что Зоммерфельд проявлял поистине пифагорейский интерес к необычным числовым последовательностям в частотах линейного спектра атома. Увлечение Паули символизмом числа подробнее описано в главе 10.

Три кольца

«Три языка», которые применил Паули для толкования своего сна, напомнили ему древнюю притчу о трёх одинаковых кольцах. В этой истории драгоценное кольцо веками передавалось от отца к сыну. Но настало время, когда очередной владелец кольца встал перед выбором: кому из своих трёх сыновей оставить его в наследство. И чтобы избежать такого сложного решения, он тайно велел сделать две копии кольца и раздал по кольцу каждому сыну. Однако после смерти отца каждый из сыновей заявил, что его кольцо — подлинное. Они обратились в суд, но вопрос так и остался нерешённым. По легенде, отцом был Бог, а три кольца — это три религии — ислам, иудаизм и христианство.

Эта легенда использована в пьесе «Натан Мудрый» (1779) Готхольда Лессинга. Салиман, милостивый правитель Иерусалима, просит Натана, богатого иудея, известного своей мудростью, открыть ему, какую из трёх религий стоит почитать выше остальных. Натан отвечает притчей о трёх кольцах. Поскольку подлинное кольцо, говорит Натан, делало своего владельца добродетельным, а ни один из сыновей этим не отличился, Натан заключил, что четвёртое, истинное кольцо было утеряно. Как и в случае с кольцами, провозгласил он, каждую веру нужно ценить лишь постольку, поскольку она делает верующего добродетельным. Лессинг смог открыто заявить со сцены о религиозной нетерпимости своего времени.

Паули приспособил пьесу Лессинга для своих целей, обозначив кольцами материю, дух и психе. В соответствии с алхимической фразой «три становятся четвёртым — единым» он рассматривал подлинное кольцо как имеющее величайшую ценность. Именно на это четвёртое кольцо Паули теперь обратил своё внимание.

Комментарии Юнга по поводу Эроса произвели впечатление на Паули. Относительно танца китаянки Юнг писал следующее: «Принцип, наделяющий аниму особым значением и силой — Эрос. … Там, где преобладает интеллект [сновидца], [её присутствие] связано с отношениями, принятием связанных с ними чувств»[262].

Паули начал рассматривать четвёртое кольцо как представляющее эрос-принцип. С Эросом материя, дух и психе поднимались на более высокий уровень, где Эрос доминировал; без Эроса налицо было разделение, недостаток единства. Паули пишет: «Теперь я совершенно уверен, что главная связь … между тремя кольцами [духом, психе и материей] и между людьми — это одно подлинное кольцо [Эрос], окружающее «центр пустоты». Словно я нашёл свой собственный миф!»[263]

Слова «центр пустоты» придают даосский оттенок этому утверждению, которое фактически сильно напоминает юнговскую концепцию самости. Строки из Дао дэ цзин точно передают дух этого замечания:

Смотрю на него и не вижу,

а потому называю его невидимым.

Слушаю его и не слышу,

а потому называю его неслышимым.

Пытаюсь схватить его и не достигаю,

а потому называю его мельчайшим.[264]

Здесь Паули представляет Эрос как относящийся и к внешнему, и к внутреннему миру. Именно анима в образе китаянки связала его с Эросом, и через неё он ощутил связь с «пустотой».

В мандалах множества пациентов Юнга, в том числе и самого Паули, центр оставался незаполненным, пустым. Для Юнга это означало, что проецируемый божественный образ в современных снах иногда уступает место самости.

Чтобы избежать недоразумений, Паули заверил Юнга, что по-прежнему ведом бессознательным, безразлично, психическим или нейтральным.

Чувствуя, что Юнг недостаточно здоров, чтобы отвечать ему, в конце письма Паули высказал надежду, что когда-нибудь позже у них появится возможность возобновить дискуссию.

Защита психе

Через месяц с небольшим (4 мая 1953) Юнг ответил пространным письмом. Продолжая работу над терминами «доказуемое» и «недоказуемое», он писал: «Самоочевидно, что невозможно довольствоваться лишь доказуемым, поскольку в таком случае, как вы верно замечаете, человек не способен будет понять ничего сверх этого. Настоящая жизнь выходит за границы «доказуемого и недоказуемого»»[265]. Именно недоказуемое давало пищу для размышлений как Юнгу, так и Паули, и метафизическая реальность была их двигателем.

Готовясь встретиться с критикой чрезмерного расширения своей психологии, Юнг развил свою точку зрения на место психе в мире духа и материи. Поскольку психе является чисто эмпирической в своей способности как посредника наблюдать себя, она доказуема. Психе может передать сознанию опыт материальных и духовных проявлений, другими словами, всё, что мы воспринимаем. В свою очередь, эти проявления доказуемы только как психические представления. В этом смысле психе принадлежит одновременно духу и материи. Вместо того, чтобы признать чрезмерное расширение психологии, Юнг парировал, указав, что его концепция психоидного фактора, подобно нейтральному языку, подразумевает непсихическую сущность, доказуемую только через своё воздействие (на материю), например, синхронистичность.

Поскольку Паули настаивал, что его физические сны нельзя трактовать психологически, Юнг предположил, что бессознательное по какой-то причине старается увести его от психологии. Естественно, утверждал он, что в снах Паули используется язык физики, ведь это область его занятий, однако психологическое значение этих физических снов лежит в другой области. Разумеется, Паули не мог принять это замечание, он считал физические сны отдельными от личной психологии, даже будучи при этом уверенным, что они связаны с его индивидуацией.

Несмотря на различия во взглядах на сны Паули, Юнг подгонял Паули двигаться дальше: «Вы сделали два шага: осознание архетипических предпосылок астрономии Кеплера и противоположной философии Фладда, а теперь вы на третьем этапе, где предстоит решить вопрос: А что на это скажет Паули?»[266]

Юнг указал, что Паули ставит вопросы, относящиеся к основам природы, вопросы мирового порядка. Поиск ответа не на личный, а на космический, всеобщий вопрос — вызов целостности личности; как утверждал Юнг, целостность индивидуальная необходима для рассмотрения космической целостности, и это отражается во снах. Сон о металлической пластине с его физическим символизмом, считал Юнг, как раз попадает в эту категорию. Понятно, что значение этого сна оставалось неясным, но он явно значил больше, чем предполагал Паули.

Юнг отметил, что космические сны Паули напоминают некоторые его собственные сны, хотя сны Юнга говорили скорее на мифологическом, чем физическом языке. Цитируя сон, в котором группа крупных животных прокладывает путь через джунгли, Юнг обнаружил, что при попытке работы над сном он испытывает приступ тахикардии. Он заключил, что животные, выполняющие свою задачу, не желают, чтобы за ними наблюдали. Поэтому Юнг решил, что ему придётся «обойтись без психологии и подождать, не выдаст ли бессознательное чего-либо само по себе»[267]. Соответственно, сознательный поиск вселенской истины, как чувствовал Юнг, так же интересовавший Паули, как и его самого, мог породить ответ из бессознательного, который невозможно истолковать. Оставалось лишь терпеливо наблюдать за тем, что он создаст. Как показывает последующее письмо, у Паули имелась своя точка зрения на этот сон Юнга.

Чтобы завершить картину психического в его отношении к непсихическому и по контрасту со взглядом Лейбница на психе как на состоящую из замкнутых, без окон, монад, Юнг рассматривал психе как открывающую путь к ещё более удалённым видениям, которые он считал трансцендентной реальностью. Эта трансцендентная реальность иллюстрирует самость, о которой Юнг писал: «[Самость] — понятие, которое постепенно проясняется с опытом — как показывают наши сны — однако, ничуть не теряя при этом свою трансцендентность»[268]. Таким образом, психе по Юнгу имеет не только окна для наблюдения материи и духа, но и окно в трансцендентное, то есть реальность за пределами человеческого познания. В этом смысле связь психического с материей и духом превращается в четверичную, к трём добавляется четвёртое — трансцендентное[269].

Трансцендентное четвёртое

Памятуя об этом, Юнг предложил свой комментарий к «трём кольцам» Паули. Обратив внимание на то, что в руке Паули держит два кольца, материю и психе, он определил третье кольцо как дух, отвечающий за «теологически-метафизические пояснения». Четвёртое кольцо — человеческие взаимоотношения — вместе с остальными тремя составляет единство. С точки зрения психологии это возможность решить мировые проблемы via caritas — понятие, означающее христианскую любовь. Но, как тут же указывает Юнг, такая неограниченная любовь не избавляет от дьяволов, и именно в дьяволах заложена мотивирующая сила процесса индивидуации. Caritas требует осознания трансцендентного на земных условиях и так подвергает проверке все достоинства христианства. Поскольку психологический груз, который возлагается на личность, может быть больше того, который она способна вынести, формируются теневые проекции, снимающие часть ноши с психе, но приносящие лишь временное облегчение. Чтобы сдвинуться с этой точки, нужно осознать свою тень и освободить аниму от проекций — короче говоря, требуется столкновение с бессознательным.

В отличие от Паули, которого привлекал конфликт «психе против материи», Юнга интересовало другое противостояние: «дух против материи». Он верил, что современная эпоха в значительной степени утратила ощущение духа, объединив его с интеллектом. «Таким образом дух, так сказать, исчез из нашего поля зрения и его заменила психе»[270]. Возможно, это скрытое порицание изложенной в последнем письме концепции Паули, в которой дух явно принижается.

Юнг признавал сильную склонность мыслить противоположностями, такими как дух и материя. Как и с другими противоположностями, он считал одну условием существования другой, а психе — посредником, наблюдателем. Это делает материю (физис) и дух сущностями, имеющими персональное значение для наблюдателя. Здесь Юнг и Паули расходились, поскольку Паули — через призму своих физических снов — рассматривал материю как имеющую значение безотносительно психе наблюдателя, как символическую реальность в собственном праве.