Юнг и Паули

По возвращении в Швейцарию Паули был приятно удивлён, обнаружив, что Цюрих не превратился в «альпийскую деревню». Теперь к престижу университета прибавилась знаменитость, нобелевский лауреат, что помогло созданию благоприятной международной атмосферы, в которой Паули и процветал[144].

Научный климат в Цюрихе радикально отличался от того, который окружал Паули в его временном убежище. В США всё больше физиков присоединялись к коллективным исследованиям, что было несовместимо с убеждением Паули: творческий поиск происходит из индивидуальности. Перед отъездом из Принстона Паули сказал своему голландскому коллеге: «[США] идеально подходят для больших проектов, но ничего важного здесь не произошло»[145]. Он также был против вмешательства государства, и в том числе военных, в распределение финансирования исследований. Признание своей моральной ответственности — это то, что Вайскопф называл «чистым характером» Паули. Фирц пожелал подробнее выяснить позицию Паули: «Мы [физики] изучаем природу, … чтобы контролировать её — технически. Это правда. Но для тебя это никогда не было основным стимулом. Каков же он тогда?» Ответ Паули открывает важные черты его философского мировоззрения:

Здесь в Паули проявляется алхимик. Физика была для него способом проникнуть в самое сердце природы. Подобно алхимику, видевшему в таинственных химических трансформациях отражение собственной самости, Паули смотрел на современную физику как на пересадочную станцию на пути к высшему сознанию, «пути к спасению».

Под «путём к спасению [Heilsweg]» Паули подразумевал такой подход к изучению природы, который развивает самосознание и противостоит соблазну контролировать природу, то есть «тёмной стороне науки». Его неприятие злоупотребления властью в науке заметно по резкой реакции на статью Гейзенберга, написанную в ответ на критику немецких учёных, участвовавших в атомных разработках во время войны: «Ваше предположение о том, что я заинтересован в немецких атомных бомбах (а также статьях на эту и подобные темы) поражает меня»[147]. Гейзенберг поднял «злую сторону» науки — желание власти — к которой Паули испытывал такое отвращение. Однако, несмотря на такое отношение к неправильному, по его мнению, использованию науки, Паули оставался аполитичным. Нильс Бор же, напротив, в 1945 году добился встречи с Уинстоном Черчиллем, надеясь убедить премьер-министра в необходимости поделиться секретом ядерного оружия с Россией. Бор верил, что этот шаг предотвратит гонку вооружений в будущем. Это соответствовало его принципу дополнительности, согласно которому бомба могла быть как благом для человечества, так и колоссальной катастрофой. Как и следовало ожидать, встреча с Черчиллем закончилась провалом[148].

Конфликт между действиями Бора и убеждениями Паули ясно виден в письме Бору (июнь 1950), в котором Паули ссылается на свою приверженность восточной философии Лао-Цзы:

Паули верил, что существуют внутренний и внешний способы связи с действительностью, и они должны находиться в гармонии. Никогда не забывая о ценности внутреннего света, он продолжал искать в своих снах источник инсайтов. В 1948 году он написал Паскуалю Йордану[150], талантливому немецкому физику, который интересовался психическими явлениями. Паули обрисовал общее направление своих снов в послевоенные годы — в них особенно чётко проявился физический символизм — и добавил: «Сейчас я медленно начинаю строить собственную теорию [на материале моих снов]. … Но слишком долго будет излагать её в письме»[151]. Хотя Юнг не одобрял особый взгляд Паули на его физические сны, их по-прежнему связывал общий интерес в более глубокой проблеме — взаимоотношениях психе и материи.

Поиск целостности

К сорока шести годам Паули превратился в почтенного дородного мужчину; его творческий пик миновал. Однако его внутренняя жизнь входила в новую фазу, в которой важную роль продолжали играть сны. В 1953 году, оглядываясь назад, он понял, что 1946 год стал началом семилетнего периода психологической трансформации, в результате которой произошли заметные изменения в его отношении к архетипическому содержанию своих снов (см. главу 11).

Даже вновь приняв на себя обязанности преподавателя теоретической физики в ETH, Паули не забросил философские размышления и психологическое саморазвитие, как показывает его переписка с Юнгом. Сплетая воедино внешние и внутренние интересы, он заключил, что прогресс на одном уровне напрямую связан с прогрессом на другом. В поиске взаимосвязи между психе и материей и её скрытых смыслов Паули определил основной тезис с явно даосским оттенком: природа выражает себя через целостность, и задача в том, чтобы почувствовать эту целостность в себе.

Вскоре после возвращения в Швейцарию Паули написал Юнгу (28 октября 1946) и привёл в письме важное сновидение из своего Принстонского периода. Его нуминозный характер вновь вызвал у Паули интерес к Иоганну Кеплеру, который, изучая орбиты планет, придерживался веры в рациональный научный подход, несмотря на убеждённость в присутствии роли Бога в этом спектакле.

До нас не дошёл ответ Юнга на это письмо; через неделю после его получения у Юнга случился второй сердечный приступ. Первый произошёл в 1944 году, и Юнг тогда был близок к смерти. Оба приступа случились во время его работы над последней крупной книгой — Mysterium Coniunctionis, — в которой рассматривается алхимическая основа его психологии[152]. Коллега Юнга Барбара Ханна описывала его задачу как чудовищную по объёму и глубине, говоря, что он мог лишь «смутно видеть скрывающиеся за этой проблемой вещи — слишком большие, чтобы обозреть их целиком». «Ему пришлось пережить как минимум два физических недуга и близость смерти, прежде чем он испытал достаточно, чтобы продолжить работу над этой книгой»[153] — добавляет она.

Инквизиция

Сон, который Паули переслал Юнгу, усилил его осознание психофизической проблемы и чувство ответственности, призывающее обратиться к ней. Сон начинается с того, что Паули читает древнюю книгу о судах инквизиции над Галилеем и Бруно, которые, как и Кеплер с его тринитарным устройством Вселенной, были сторонниками теории Коперника. Рядом стоит «блондин», обладающий сверхъестественными способностями благодаря огромным знаниям. Он говорит Паули: «Судят мужчин, чьи жёны воплотили вращение». Этот косвенный намёк позволяет предположить, что дух анимы был спроецирован на рациональное восприятие космоса в противоположность мистической концепции, с которой она тогда ассоциировалась. Вслед за этими словами Паули, к своему ужасу, обнаруживает, что очутился в семнадцатом веке, рядом с обвиняемыми. Паули тревожно зовёт жену: «Скорее, я на суде».

Жена приходит, и Паули вновь оказывается рядом с блондином, который печально говорит, что судьи не понимают вращения или круговорота, и потому не понимают обвиняемых. Менторским тоном он говорит: «Но ты знаешь, что есть вращение!». Паули отвечает: «Разумеется. Кровообращение и циркуляция света относятся к элементарным основам»[154]. Паули чувствует, что эта фраза имеет какое-то отношение к психологии.

Паули лучше понимал обвиняемых, чем судьи. Из ранних снов он узнал о циркуляции, круговороте света в алхимии, символизирующем динамический процесс, ведущий к расширению сознания, что во времена Кеплера означало осознание рационального духа. Так с развитием научной мысли анима превратилась из природного духа, духа в материи, в духа, побуждающего искать знаний через рациональное мышление. Этого судьи понять не могли. С приходом количественной науки дух анимы был «воплощён» через идентификацию с интересующим объектом (например, мужчины часто называют автомобиль «она», «девочка»). Со временем это приведёт к последствиям, которые в то время и представить не могли.

В конце сновидения Паули целует жену на ночь и говорит ей: «Ужасно, как страдают эти осуждённые». Чувствуя сильнейшую усталость, он не выдерживает и плачет. Однако блондин отвечает на это улыбкой и словами: «Теперь у тебя есть первый ключ»[155]. Первый ключ открыл дверь к более обширной проблеме, результату уникального исторического периода в семнадцатом веке, когда начался великий переход от алхимии к рациональной науке.

Учредитель института Юнга

К лету 1947 года, оправившись от болезни, Юнг почувствовал растущую необходимость дать пристанище потоку американских и английских студентов, интересующихся аналитической психологией. Хотя до этого он отклонял любые предложения о создании института, теперь, ко всеобщему удивлению, он сам предложил его основание. На вопрос о том, почему он передумал, Юнг отвечал, что слишком многие хотели создать институт его имени: «В любом случае они создадут его, когда я умру, не дожидаясь похорон, так что лучше сделать это, пока я сам могу повлиять на его форму и, может быть, предотвратить самые грубые ошибки»[156].

В начале декабря 1947 года Юнг пригласил Паули стать одним из учредителей нового института от лица естественных наук. Паули восторженно приветствовал основание института (письмо от 23 декабря), одной из целей которого было продолжение исследований Юнга. Паули верил, что в перспективе исследование связи алхимии с психологией, которым занимался Юнг, сможет соединить психологию с естественными науками: «Возможно, мы стоим в начале долгого пути, который в частности, будет связан с постоянно обновляющейся критикой пространственно-временной концепции»[157]. С точки зрения Паули, проблема пространства-времени относилась не только к физике, но и к психологии бессознательного, в которой временные последовательности могли синхронистично (и невероятно) связываться вне зависимости от пространства и времени. С появлением квантовой физики Паули задался вопросом, а не исчезнет ли в конечном итоге чёткое различие между физикой и психологией, как это произошло с физикой и химией. Он надеялся, что новый институт поможет сблизить две эти сферы.

Ещё раньше был учреждён Психологический клуб, в котором собирались студенты Юнга. Паули предложил прочитать в нём две лекции о своей текущей работе, касающейся Иоганна Кеплера. Лекции, оказавшиеся более полными, чем те, которые он читал в Принстоне, состоялись в феврале и марте 1948 года. Название их звучало так: «Влияние архетипических идей на научные теории Кеплера». Исследование Паули фокусировалось на двух предметах: архетипические связи между творческим мышлением и бессознательным и понимание того, что ранняя научная мысль была угрозой «мировой душе».

Иоганн Кеплер (1571-1630) известен благодаря открытию трёх основных законов, регулирующих движение планет вокруг Солнца. Его монументальный труд дал Ньютону материал, необходимый для разработки механики. Паули был захвачен уникальным положением, которое занимал Кеплер в истории науки. Он жил во времена, когда мистическо-символическое восприятие природы, присущее алхимии, уступало место научно-качественному образу мыслей. Астроном-математик Кеплер попал в это встречное течение истории, имея, с одной стороны, магический, с другой — рациональный подход к природе. Желание Кеплера доказать, что Земля вращается вокруг Солнца, соответствовало его убеждению в том, что круговая орбита подобна божественному образу.

Попытка Кеплера понять движение небесных тел была мотивирована убеждением, что орбиты планет отражают Троицу, при этом солнечные лучи также являются частью этой модели. Однако Кеплер был непоколебим в своём решении найти количественный способ описания орбит, несмотря на то, что это заставляло его отказаться от предсознательного образа кругового движения Земли. Он полностью принимал научно выведенное заключение о том, что орбита планеты — эллипс с солнцем в центре. То, что Кеплера вдохновлял архетипический образ, совпадало с опытом Паули: творческая мысль не получается из одного лишь бездушного интеллекта, «интуиция и направление внимания играют важную роль в развитии концепций и идей»[159].

То, как мысли Кеплера, записанные более трёх веков назад, совпадали с мыслями Паули, поистине впечатляет. Кеплер писал:

Близость этих идей и современной Паули эпистемологии (теории познания) подтверждало тезис Паули. Однако здесь существовало и серьёзное различие: Кеплер приписывал происхождение архетипов Божественному Разуму, тогда как Паули считал, что они исходят из коллективного бессознательного.

То, как далеко Кеплер отошёл от классического в его время взгляда на мир, видно по резкой критике его подхода оксфордским физиком и учёным-розенкрейцером Робертом Фладдом. Понимание Вселенной Фладдом основывалось на алхимической традиции, и он считал количественные методы Кеплера равносильными ереси. Наука Кеплера отражала рациональную, материалистическую позицию, тогда как Фладд был верен алхимическому духу, понятию о том, что Вселенной управляют вечно противоборствующие тёмный и светлый принципы. Фладд представил это мировоззрение графически в изображении двух треугольников, между которыми находится «дитя Солнца», infant solaris. Такая фигура изображает четверичную структуру, в отличие от кеплеровской троичной.

Треугольники, направленные вверх и вниз, в центре — «дитя Солнца».

Фладд был возмущён научной работой Кеплера. Но в отличие от церкви, презиравшей эту работу, поскольку она оспаривала её авторитет, Фладд считал усилия Кеплера коварным ударом по мистическому мировоззрению, чем они, разумеется, и были.

Кеплер ответил:

Хотя кеплеровское определение научного исследования противоречило мистическому миру алхимии, он черпал вдохновение из того же источника, что и Фладд. Однако различия между ними были очень глубоки.

Из спора Кеплера и Фладда выделились две перспективы — тринитарная и кватернарная. Модель Кеплера была основана на Троице (Солнце и Земля, связанные солнечным излучением), без какого-либо «четвёртого». Фладд же, напротив, в соответствии с алхимической традицией, считал особенно важным число четыре, как символ полноты, завершённости.

Кеплеровское понимание природы было количественным, Фладда — качественным; подход Кеплера был экстравертным, Фладда — интровертным; Кеплер считал части, Фладд составлял представление о целом; один был рационален, второй — иррационален. Фладд был убеждён в том, что новая наука Кеплера угрожает целостному восприятию. И хотя он не мог представить всех последствий «скромной работы» Кеплера, его опасения были оправданы. Паули, спустя три века наблюдавший результат, сделал вывод, что рациональная перспектива науки в двадцатом веке зашла слишком далеко и потеряла целостное восприятие реальности. Он утверждал, что наука должна признавать обе перспективы, и верил, что зародыш возможности такого подхода — в современной физике и психологии. И в той, и в другой области присутствовал иррациональный аспект, который нужно было учитывать. Изучая атом, наука столкнулась с необходимостью «отказаться от гордого утверждения о возможности понять, в принципе, целый мир»[163]. Учёные встретились с метафизической реальностью, описать которую можно только в абстрактных математических символах. Науке пришлось признать, что материю в самом корне нельзя понять рационально в той же мере, в какой она ощущается чувствами. Так Юнг пришёл к пониманию того, что корни сознания кроются в коллективном бессознательном, реальности, которая находится за гранью рационального понимания.

Паули чувствовал острую необходимость определить, произрастают ли психе и материя из общей нейтральной почвы. Он писал: «Было бы более чем удовлетворительно, если бы физис[164] и психе можно было рассматривать как дополняющие друг друга аспекты одной реальности»[165]. Он представлял себе возрождение обновлённого под современность алхимического подхода. В этом смысле Паули был современным алхимиком. Он писал Фирцу (19 января 1953 года): «Что касается меня, я не только Кеплер, но и Фладд»[166].

Излияние

24 апреля 1948 года состоялось официальное открытие института К.Г. Юнга. Паули, как один из учредителей, разумеется, присутствовал на церемонии. Юнг упомянул Паули во вступительном слове: «Вольфганг Паули занялся новой «психофизической» проблемой на гораздо более широкой основе, изучая её с точки зрения формирования научных теорий и их архетипических фундаментов»[167]. Сделав краткий обзор исследования четверицы в её связи с микрофизикой и психологией, Юнг озвучил свой интерес к идеям Паули. «Прошу прощения», — объявил он, — «если я слишком подробно остановился на связи нашей психологии и физики. Я не считаю это излишним в свете неоценимой важности этого вопроса»[168]. Паули был приятен энтузиазм Юнга относительно связи психологии с физикой, хотя позже он с разочарованием обнаружил, что институтский совет не столь горячо поддерживает эту идею.

Через два месяца после церемонии Паули написал Юнгу (16 июня 1948) о «забавном эффекте Паули», из-за которого на собрании опрокинулась полная цветов восточная ваза. Несомненно, это была неудачная синхрония, сопроводившая что-то сказанное или сделанное Паули. Расколотая ваза оказалась для Паули источником вдохновения; он писал Юнгу, что ему в голову немедленно пришла идея: «я должен вылить [мою] внутреннюю воду, чтобы позволить выразиться символическому языку, которому научился у вас»[169]. Паули начал составлять информативное эссе, предполагая, что, подобно резонансу психологии и символизма алхимии, у физики также есть своё символическое содержание и, говоря нейтральным языком, между ними можно найти связь. Паули надеялся, что он и К.А. Мейер смогут провести вечер с Юнгом, обсуждая эту тему с обеих сторон: психологии и физики. Ниже представлены некоторые основные моменты его эссе[170].

Современные примеры «фоновой физики»

Эссе Паули выросло из снов и фантазий последних двенадцати-тринадцати лет, в которых постоянно участвовали символы, относящиеся к новой физике. Образы из снов указывали на волны, спектральные дублеты, атом, атомное ядро, энергетические состояния электрона и магнитное поле. Когда физические символы появились впервые, Паули сразу почувствовал их связь с психологией. Однако именно изучение работ Кеплера в годы войны помогло ему осознать, что образы, мотивировавшие Кеплера, как-то связаны с этими физическими символами. Образы Кеплера поднимались из некоего хранилища архетипов; Паули также чувствовал, что символы из его снов имеют двойное значение. Целью эссе было исследовать второе значение символов путём раскрытия их архетипической основы. Паули хотел показать, что психология и физика дополняют друг друга, что психе и материя символически связаны на архетипическом уровне.

Для примера Паули выбрал линейный спектр химического элемента. Он состоит из набора различных световых частот, испускаемых атомами газа, например, неона, при прохождении через него электрического разряда. Линии спектра улавливаются спектрографом — устройством, разбивающим видимый свет на составляющие, подобно призме, но с гораздо большим разрешением. При достаточно высоком разрешении может проявиться «тонкая структура» — две или более частоты, расположенные очень близко друг к другу. Такие спаренные линии спектра, часто появлявшиеся в снах Паули, называются дублетами. Некая авторитетная фигура из сна, видимо, специалист по спектроскопии, сообщила Паули, что дублет имеет основополагающее значение[171].

Чтобы открыть второе значение, Паули задался вопросом, как это дублирование может выглядеть символически на фоне физики; какими архетипическими символами можно описать процесс дублирования в квантовой физике. Паули связал дублет с повторением (двойником) символа во сне, которое традиционно означает осознание до того бессознательного содержания.

Линия спектра (обладающая определённым цветом или частотой) создаётся атомами, переходящими из одного энергетического состояния в другое и соответствует конкретному кванту энергии, освобождённым во время перехода. Энергия кванта напрямую связана с частотой излучаемого света. Паули считал, что этот поразительный факт — связь частоты и энергии на атомном уровне — имеет символическое значение. Его загадочный характер иллюстрирует высказывание Нильса Бора о квантовой физике как таковой: «Если вы думаете, что понимаете её, это не так». То же относится и к символу: если вы понимаете его, это уже не символ, а знак.

Любая линия спектра представляет световую волну, движущуюся с определённой частотой. Таким образом, на квантовом (атомном) уровне материи не только энергия и частота, но и энергия и время составляют комплементарные пары. Если двигаться дальше и вспомнить открытие Эйнштейна об эквивалентности энергии и материи, мы получим ещё одну пару — «материя и время».

Паули сопоставил эту пару с психологическими концепциями. Материя с психологической точки зрения (лат. mater = мать) соответствует статичному женскому принципу, тогда как время (chronos) — динамическому мужскому принципу; вневременной и временный. Далее, сопоставляя эту пару с китайским символом инь/ян, Паули пришёл к выводу, что задача Запада — перевести этот древний символ (в вольной трактовке также представляющий мужское и женское начала) на нейтральный язык как «материю и время», открыв таким образом связь между психологией и физикой, или психе и материей. Эта довольно долгая работа была путём к пониманию того, что «фоновая физика» способна переводить на нейтральный язык, имеющий смысл и для психологии.

Помимо символического аспекта, физика и психология похожи также своим отношением к роли наблюдателя. Квантовая физика открыла, что наблюдение субатомной частицы неизбежно нарушает её покой, и поэтому точно установить её положение и импульс невозможно (что описано принципом неопределённости Гейзенберга). В макромире наблюдение не оказывает такого эффекта на объект. Далее, в квантовом мире наблюдатель сам решает, состоит ли наблюдаемый процесс из волн или частиц. Таким образом, его психе неизбежно влияет на природу процесса.

Аналогичная ситуация и с бессознательным: эго всегда влияет на наблюдаемое, как происходит во снах. Как и в квантовой механике, здесь имеет место взаимодействие между субъектом и объектом.

Для иллюстрации постулируемых идей Паули включил в эссе два своих сновидения. Эти два сна, явившиеся ему с разницей в четыре дня в марте 1948 года, совпали с завершением его исследования Кеплера.

Первый сон

Первый учитель физики Паули, Арнольд Зоммерфельд, говорит ему: «Важно изменить расщепление основного состояния атома [водорода]»[172]. Музыкальные ноты выгравированы на металлической пластине. Далее Паули отправляется в Геттинген, колыбель математиков.

Атом водорода, имеющий один протон и один электрон, символизирует простейшую пару противоположностей. Основное состояние — самый нижний энергетический уровень, который электрон может занимать в данном атоме. Для Паули оно представляло начало — начало развития сознания. Он отмечал, что «изменение в расщеплении основного состояния» может произойти только под влиянием магнитного поля. Магнитное поле, как влияние извне, он рассматривал как символ сознательного вмешательства (эта тема ясно проявляется во втором сне, который Паули считал связанным с первым).

Металлическая пластина символизирует материальный мир, тогда как выгравированные на ней ноты означают чувство, противоположное интеллектуальному мышлению. Таким образом, эта пластина означает неразделимое единство психе и материи. Далее, направляясь в Геттинген, Паули приближался к центру математики (которая была для него символическим языком, способным соединять противоположности). Как показывает второй сон, математика окажется богатым источником символизма, который послужит нейтральным языком.

Годы спустя Паули проанализировал этот сон с позиций теологии, физики и психологии.

Второй сон

Второй сон знаменателен по нескольким причинам. Он содержит намёк на основную аксиому алхимии, известную как Аксиома Марии: «Одно становится двумя, два — тремя, а из трёх получается четвёртое, единое». Аксиома символизирует последовательность ступеней Великой работы. Начиная с единицы — символа недифференцированного сознания — она проходит стадии сознания вплоть до достижения дифференцированной целостности. Паули отмечает, что сон, содержащий развивающийся символ четверичности, напоминает те, что являлись ему обычно в дни равноденствий: для него это были моменты нестабильности, рождения чего-то нового.

Во сне к Паули подходит женщина с птицей; птица откладывает большое яйцо. Затем яйцо само по себе распадается пополам. Затем в руках у Паули оказывается третье яйцо с голубой скорлупой. Он (сознательно) разделяет его пополам и с удивлением обнаруживает, что теперь держит четыре яйца с голубой скорлупой. В этот момент четыре яйца превращаются в четыре математических выражения:

Паули осеняет, что эти четыре выражения связаны со следующей формулой:

Во сне Паули замечает: целое выражено числом e^iα, и это круг. С этими его словами формула исчезает и на её месте возникает единичная окружность (то есть имеющая единичный радиус. В главе 10 приведено подробное обсуждение этого термина). Сейчас отметим, что четыре выражения в левой части равенства математически сведены к одному в правой части. Итак, по предположению Паули, сон соответствует алхимической Аксиоме Марии. Это пример того, как нейтральный математический язык во сне связывается с символическим содержанием.

Паули рассматривал этот сон как продолжение первого.

Посмотрим ещё раз: после самопроизвольного распада первого яйца (принесённого бессознательным) в действие вступает Паули (сознательное эго) и создаёт четыре яйца как копии первых двух (двойники). То, что символизирующее эту трансформацию математическое выражение описывает круг, стало для Паули подтверждением того, что математика может стать нейтральным языком для связи с психологией. Хотя он не считал своё понимание этих снов единственно верным, он предполагал, что они будут иметь большое значение для всех наук:

Паули считал математику символической по своей природе. Фирц говорит об этом подробнее: «Подобно Галилею, Кеплеру и Ньютону, Паули воспринимал мир как проявление Бога, которое можно постичь лишь математически»[174].

В этом эссе Паули изложил свою позицию относительно «второго значения» физических символов в своих сновидениях. Связывая физические символы с человеческим измерением, он предполагал, что психе и материя связаны на архетипическом уровне.

В следующей главе Юнг берёт инициативу в свои руки и представляет Паули собственные мысли касательно психе и материи с точки зрения психологии.