За далью волн

Глава 7

«Какого-то сукина сына ранили в легкое. Проникающее ранение, а он жив! Медраут — Селли Корвин. Или нет. Ланселот рвется в мою голову, голову, голову, стучится, словно Иисус во врата Ада! И этот подонок жив, хотя его проткнули насквозь…» Питер приближался к королю Меровию. «Надо бы бояться, — думал он. — Ведь если Кей прав, я только что наблюдал, как Иисус излечил прокаженного». У него действительно сосало под ложечкой, но вместо страха он ощущал надежду.

«Почему он так действует на меня? Почему мне так хочется открыться ему, как никогда в жизни не хотелось открыться священнику на исповеди?» Меровий шел навстречу Питеру. Питер ощутил благоговение — как перед лицом королевы (Гвинифры или Елизаветы — вот вопрос).

Руки Питера коснулся Кей, но Питер ничего не почувствовал. Он стоял, не двигаясь с места, хотя умом понимал, что нужно как можно скорее уходить подальше от ютов. А его ноги как будто пустили корни и вросли в песок.

Он слышал голос — ясно, отчетливо: «Я — твой союзник». Но кто это сказал — Ланселот или Меровий?

Призрачные голоса звучали у него в ушах, тоненькие голоса марионеток:

Ступай смелей в объятья тьмы,

Твои друзья отныне — мы!

Взгляд короля проникал в Питера подобно раскаленной игле. «Правду!» Глядя в эти серые глаза, Питер мог говорить только правду.

«Но что есть правда? Что есть истина? — спросил голос. — Пока ты не станешь младенцем, пока мужчина не станет женщиной, а женщина — мужчиной, ты не познаешь истины. До самой смерти. Mors ultima ratio».

Смерть подводит итоги.

— Треклятые голоса! — выругался Питер, скрипнул зубами. Его словно прорвало, он вдруг понял, что не в силах более молчать.

— Помилуй меня, — взмолился он. Оглянулся — они были одни-одинешеньки среди деревьев. Он и вспомнить не мог, как ушел в лес.

— Исповедуйся, — приказал Меровий, склонив голову и отведя взгляд.

«Все не по-настоящему. Это не настоящая исповедь, если только Меровий — не свя…» — Я не тот, за кого я… — «Боже, Смит, ты что творишь?» — То был голос полковника Купера. «А как насчет того, чтобы ты пропел мне пару-тройку куплетов из „Джона Ячменное Зерно?“ Как насчет того, чтобы ты втолковал мне, с какой стати тебе вздумалось раскрываться?» «Пожалуйста.., пожалуйста… Мне нужно исповедаться, чтобы избавиться от греха лицедейства, которым я предаю весь мир, всю мою жизнь!» «Acta est fabula». Игре конец.

Но нет, этого не должно было случиться, пока треклятая Селли Корвин гуляет по Камелоту с кинжалом в руке. Питер решил выбрать другой, более «безопасный» грех.

— Меровий, тебя собираются убить. Берегись предложенного тебе вина.

«Истина в вине».

Меровий положил руку на плечо Питера. Но еще более сильная, требовательная рука развернула лицо Смита к Меровию, заставила взглянуть королю Сикамбрии в глаза. Не такие уж они оказались страшные — глаза Меровия. Они успокаивали. Они все понимали.

— Сын мой, — проговорил король. — Ты не можешь исповедоваться в чужих проступках.

— Исповедоваться? Но ты не свя… — опять это слово, оно словно оцарапало горло Питера.

— Тебе лучше знать.

Глаза. Теперь они стали горящими, грозными, их взгляд вызывал боль.

Его лицо — белее шерсти ягненка. Его волосы — библейски-черные. Его прикосновение — легкое, сухое. Бледные пальцы коснулись брови Питера — холоднее камня, на котором зиждется вера. «Кровь есть кровь, — произнес чей-то голос. — А камень — всего-навсего камень».

Больший, кто-то другой безжалостно рвался наружу, разрывал грудь Питера, обнажал кровоточащее сердце.

— Я убил моего друга, моего соратника, моего сержанта. Я не остановился и не проверил вторую ма.., повозку. Господи, помилуй, а я даже не могу вспомнить, как его звали!

Пальцы Меровия гладили бровь Питера.

— Ты согрешил действием или бездействием?

— Бездействием, отче. Жутким, непростительным бездействием. Вторая повозка. Обычно они ставят два за… — Питер запнулся. Он отчетливо представлял себе пластиковую бомбу, но не мог придумать, как ее назвать.

«Не можешь, потому что здесь еще нет такого слова, и не будет еще пятнадцать сотен лет. И не повозка то была никакая, а машина, на которой везли овощи на рынок. Господи, как же они называются?» Чаще всего ИРАшники устанавливают два заряда. Первый взрывается, и к месту взрыва сбегаются зеваки, в том числе и военные. А потом, чуть погодя, срабатывает второе взрывное устройство.

Меровий задумался о признании Питера и отвернулся от кающегося.

— Ты не сумел защитить своего подданного, — заключил он. — Ты не сумел исполнить свой долг. Вина давит на твою голову, подобно железному обручу.

Меровий отнял отяжелевшую руку ото лба Питера. Питер ахнул. На миг он действительно ощутил физическую тяжесть. С его головы словно сняли обруч.

«О Господи! Но ведь несчастный Конвей тоже не проверил второй грузовик!» Питер изумленно заморгал. Конвей, вот какая фамилия была у того сержанта! Он вспомнил ее, как только Меровий снял с него «обруч вины». Он вспомнил фамилию сержанта и сразу понял все.

Артиллерийский сержант Конвей был настолько же виноват в собственной смерти, насколько и Питер Смит. Они оба были слишком потрясены случившимся, чтобы удосужиться осмотреть другие транспортные средства на улице Лондондерри. Они оба просчитались, и Питеру просто повезло, что между ним и машиной, в которой сработало взрывное устройство, оказался сержант. Кровь, которой были забрызганы руки Питера в Лондондерри, смыла другая кровь.

«Грузовики, „семтекс“. Куда отправляются слова, когда покидают мой разум?»

— Иди, — сказал Меровий, — и больше не греши.

Порыв исповедоваться угас, словно потухшая спичка. Питер обмяк, почувствовал навалившуюся слабость.

Меровий протянул ему руку, они обменялись рукопожатием. Король произвел пальцами масонское опознавательное прикосновение. Питер прикусил губу, грудь его сжало, будто тюбик с пастой. Питер не ответил Меровию масонским знаком. Глядя в эти глаза, он мог говорить только правду.