За линией Габерландта

Глава пятнадцатая ,
в которой автор рассказывает о последующих годах жизни Зотова и его товарищей

Зотов пишет: «…в труде и путешествиях по нашей территории время шло так быстро, что мы не заметили, как пролетели три года».

В дневнике записано, что они построили еще одну теплицу, на которую израсходовали остатки стекла с баржи. Огород разросся почти до трех десятин; большую часть земли Зотов и Величко заняли овсом. Овес заменил теперь колонистам хлеб. На краю пашни они развели питомник из ягодников, и Николаю Ивановичу удалось путем отбора вывести очень скороплодную и урожайную смородину, которую они назвали «Оболенской», отдав тем самым долг Корнею Петровичу, доставившему для питомника много диких кустов из тайги. Величко усердно занимался рябиной, пытаясь отобрать самые вкусные и крупные по ягодам экземпляры.

В новом орочельском стойбище, за двадцать пять верст от колонии, Федосов с Зотовым устроили такой огород, что по урожаю он оказался впереди их собственного: у Шахурдиных росла картошка, капуста, морковь, брюква; семена и рассаду поставляла колония.

Василий Антонович Федосов стал ярым пропагандистом разведения огородов у местного населения. В дневнике записано, что в 1915 году у Шахурдиных было более десятины пашни. Увлечение посевами овощей и картофеля перекинулось и в другие стойбища на побережье.

Впервые этот далекий край России, заселенный полуоседлыми и кочевыми народами, познал от русских прелесть и выгоду земледелия даже в условиях сурового климата и вечной мерзлоты.

Может быть, и не стоило бы останавливаться на таком эпизоде, как выращивание капусты, картошки и овса, тем более что он не мог тогда оказать серьезного влияния на жизнь людей, если бы не дальнейшая судьба целого поколения русских; в более поздние годы они остались на охотском берегу только потому, что с самого начала могли брать от земли необходимые для жизни продукты питания. В условиях Севера это немаловажно, а при заселении края часто оказывалось и решающим аргументом. Любовь российского народа к земле и к труду на ней воспитана веками.

Но вернемся к Зотову и его друзьям.

Федосов частенько отлучался из колонии на две-три недели, чтобы помочь малоопытным орочам освоить новое для них ремесло. Что он делал еще во время путешествий, остается неизвестным, Зотов пишет, что когда в устье реки приезжал купец, то якуты и орочи уже не брали у него всех товаров подряд, часто отказывались от продуктов и подолгу, со знанием цен, торговались с озадаченным торговцем. Без влияния Федосова тут не обходилось.

Заметим, что Белый Кин за эти годы почему-то ни разу не посетил устье реки. Или он перебрался в другое место, или заехал так далеко, что вернуться ко времени не смог, но только его шалаш занимали теперь другие купцы. Каково же было удивление Федосова, когда однажды Матвей-Ведикт сказал:

- Белый Кин не едет, зато брат родной послал.

- Этот новый купец - брат Кина?

- И новый, и прошлогодний, и тот, что ехал два года назад, - всё его брат.

- Сколько же у него братьев?

Шахурдин засмеялся:

- Ты не понял Матвейка. Семья разный, торговля один. Белый Кин и этот купец, и тот - другой, один хозяин служит. Большой хозяин у них есть, Никамура фамилия.

- Вот как! Стало быть, все эти купцы работают на японца?

- Никамура не поймешь кто такой. Япон не япон, американ - тоже не американ, русский похож, орочель тоже похож, язык наш знает, говорить бойко-шибко может. Скоро сам приедет, увидишь. У, большой голова!

- Ты думаешь, приедет? Зачем?

- Как зачем? Шкурка мало продаем, товар мало берем, хочет понимать, почему торговля захудал. Узнал,однако, хитрый человек, что новый лючи живут на берегу, чай пить приедет, знакомство будет.

Колонисты призадумались. А ну как действительно приедет этот купец к ним в гости? Ведь он сразу же догадается, кто они такие, разнесет весть по берегу, в Охотске болтнет - и пропали годы труда. Снова арест, дальняя ссылка. А может, все случится по-иному? Если он честный человек, то предложит ехать с ним, увезет за пределы государства Российского, и станут они политическими эмигрантами.

Обо всем этом следовало подумать. Конечно, рассчитывать на бескорыстие купцов не следовало, но в том, что Никамура может согласиться увезти их, Федосов, например, не сомневался. Русское поселение, русские люди на этом берегу для купцов помеха. И они не без удовольствия помогли бы колонистам уехать. Им нужен простор для беззастенчивой торговли на берегу. И лучше, если берег останется безлюдным.

Но прошло еще почти два года, прежде чем ссыльные встретились с коммерсантом Никамурой.

Зотов вел дневник с большой аккуратностью. День за днем он заносил в толстые тетради события, писал о встречах с новыми людьми, отмечал происшествия в тайге. Я не могу удержаться, чтобы не передать одно такое происшествие, которое имело свои последствия.

Утром 18 августа 1916 года прибежал Оболенский:

- Огород обокрали!

Колонисты сразу представили себе шайку злоумышленников, которые вырыли и увезли ночью овощи. Они бросились из дому, прихватив оружие.

Грядки с овощами были серьезно повреждены. Особенно заметный урон понесли брюква и турнепс. Кто-то довольно неловко выкопал сотню или больше корнеплодов и унес добычу вместе с ботвой. Следы отпечатались плохо. На оленьи они не походили - круглые, маленькие. Стало ясно, что набедокурили не люди и не медведи.

Решили по очереди сторожить огород. Первым отправился в засаду Зотов.

Наступил вечер, тени сгустились в лесу. Стояла тишина, чуть слышно звенели комары, где-то далеко стучал запоздалый дятел.

Зотов долго сидел, всматриваясь в очертания кустов, потом что-то отвлекся, а когда глянул на огород, то увидел среди грядок смешное животное, очень похожее на только что родившегося жеребенка. Грабитель стоял на высоких ногах, смешно раздвинув, как циркуль, передние ноги. Ухватив зубами ботву, воришка с азартом тряс головой, выдергивая брюкву, и принимался есть ее с таким аппетитом, что только хруст стоял.

Лосенок!.. Зотов стал всматриваться в лесной сумрак. На опушке леса совершенно неподвижно стояла лосиха и, вытянув шею, напряженно смотрела в сторону дома.

Сторож ползком стал двигаться вдоль грядок навстречу ночному гостю. Едва он поднял голову, как лосиха издала тихий звук, ее сынок вздрогнул и повернулся к лесу. Но, видно, лакомство было так вкусно, что он тут же забыл о предупреждении, снова схватил брюкву и стал ее дергать.

Зотов вскочил и бросился к нему. Сзади послышался треск кустарника и топот. Лосиха бежала. Воришка сделал отчаянный прыжок в сторону, но поскользнулся и упал. Зотов навалился на него и набросил на шею веревку. Лосенок вскочил, рванулся, закричал. Кусты затрещали, лосиха выскочила на поляну, но, испуганно шарахнувшись, снова скрылась в лесу.

Николай Иванович повел упирающегося, дрожащего и вконец испуганного лосенка к дому.

Чудесный, грациозный малыш! Он стоял на неправдоподобно высоких ножках и смотрел на всех огромными дикими глазами. Мягкие нежные губы его мелко дрожали, а из носа капало, как у неряшливого мальчишки. Он не сводил глаз с лампы, и огонек, отражаясь, горел в черном зрачке животного.

Его привязали в углу комнаты, постелили на пол мох, Лосенок покричал, повозился и затих. У леса мелькнула большая молчаливая тень: мать…

Утром колонисты увидели, как сладко спит их пленник. Далеко откинув свои длинные ноги и забросив головку, лосенок смешно жевал губами, будто сосал материнское вымя. На закрытых веках подергивались ресницы.

Он проснулся как ни в чем не бывало. Когда Величко подошел ближе, лосенок дико отпрыгнул в сторону, но стоило подать ему кусок брюквы, как он доверчиво взял пищу с ладони и сочно и быстро захрустел.

- Что с ним делать? - спросил Илья. - Он такой милый…

Колонисты привязали его у леса. Лосенок скакал, звал мать, с жадностью ел турнепс и молодые веточки лозы. Живой, упругий, озорной, он просто очаровал людей. У него была коричневато-серая шерстка такой густоты и плотности, что добраться до кожи рукой никак не удавалось.

На следующий вечер, презирая опасности снова явилась мать. Она пристроилась боком к дереву и затихла. Большие уши ее все время вздрагивали. Пленник изловчился, вытянув шею, достал вымя и сладко зачмокал…

Через две недели лосиха стала приходить к сыну днем, выбирая момент, когда люди уходили из усадьбы. Колонисты начали подкармливать ее свежим камышом из озер и ветками лозины. Она осторожно оглядывалась, но ела. А маленький озорник, напившись молока, начинал выделывать такие коленца на длинных ножках, что только держись! Он стал совсем ручным. Зотов решил попробовать его зимой в упряжке. Им так не хватало лошади!

К зиме лосиха вовсе осмелела. Завидев людей, она не спеша отступала к лесу и стояла там, большая, осторожная, низко склонив крупную безрогую голову с добрыми глазами. Может быть, и она привыкнет?..

Когда выпал снег, Василий Антонович смастерил легкие санки, сделал ременную сбрую и недели две таскал за собой лосенка, надев на него ремни. Бека, как назвали колонисты пленника, вытянулся к этому времени до двух аршин ростом, ножки его окрепли, голова потяжелела. Постепенно Бека привык ходить за Федосовым, особенно если у него в кармане лежала репа. А когда снег устоялся, была сделана попытка возить на Беке дрова. Первый раз он чего-то испугался, рванулся в лес, сбил с ног Федосова, поломал санки и сам запутался в кустах. Потом привык, покорился неизбежному и стал трудиться, как полноправный член коллектива: возил небольшие охапки дров, воду и даже перегной с того берега реки.

Мать приходила к сыну все реже. Она останавливалась у опушки леса, грустно и задумчиво смотрела на свое повзрослевшее чадо. А он с бесшабашностью юнца возился в это время с кем-нибудь из людей, прыгал, щекотал мягкими губами руки и только изредка удостаивал мать удивленным и быстрым взглядом. Колонисты отпускали его. Тогда Бека бежал к лосихе, по привычке совался к вымени, а не обнаружив молока, рассерженно отворачивался и с досадой вертел коротким хвостиком. Лосиха отходила в глубь леса, все время оборачиваясь. Он бежал за ней, останавливался, смотрел на свой дом, потом опять на лосиху, а она отступала все дальше, маня его за собой. Кто-нибудь кричал:

- Бека, Бека!..

И он, озорно подскочив на всех четырех ногах, летел к дому, даже не простившись с матерью.

Лосиху они так и не приручили.

Малыш оказал колонистам огромную услугу. В последние два года на нем боронили огород, даже пахали, приспособив в упряжку самодельную соху. А однажды Федосов рискнул поехать на Беке к орочам и произвел неслыханную сенсацию, появившись на нартах, запряженных лосем.

Только в начале 1917 года колонисты через Шахурдина узнали, что Россия давно ведет войну с немцами. Страшно захотелось увидеть своими глазами газету. Как живет мир? Что нового свершилось за эти пять лет? Зотов не переставал думать о Маше. Где она, что с ней, дошло ли его письмо? Он решил: как только придет купец, пойти к нему, узнать все новости, передать письма - и будь что будет!..

Василий Антонович стал часто задумываться. Величко нервничал, все валилось у него из рук. Зотов прямо спросил Федосова:

- Тянет в Россию?

Тот быстро ответил:

- Очень. Нет сил выжидать событий из нашего далека. У меня такое впечатление, что война породит революцию. Не могу и не хочу быть в стороне.

- А ты, Илья?

Величко, должно быть, не ожидал такого вопроса и ответил не сразу. А Зотов стал думать, как поступит Илья, если представится возможность уехать.

Они уже многое с ним сделали. У них появился свой сорт брюквы, которая могла быть двухлетней и однолетней культурой. Они вывели хороший картофель для высоких широт, выяснили зависимость урожая от вечной мерзлоты. В питомниках росла крупноплодная смородина, сладкая рябина, они приучали бруснику к грядковой культуре. Решится ли Величко оставить все эти многообещающие работы - успешное начало давней мечты - или посвятит ей свою жизнь? Зотова беспокоили суждения Величко о политике. Илья все чаще и чаще соглашался с Федосовым.

Величко наконец ответил на вопрос. Сказал твердо и решительно:

- Уеду.

- А наши опыты? - с грустью и надеждой спросил Зотов.

- Мы вернемся к ним. Только это будет уже в другое время, при других обстоятельствах. Поверь мне, наука выиграет от перемены общественного порядка.

Зотов задумался над словами друга. Но сам он твердо хотел продолжать работу. Если все они уедут, что станет с их колонией? Многолетний труд пропадет. Когда они вернутся? Не лучше ли будет кому-то остаться? Но кому? И как быть с Машей?..

Колония жила в эту зиму в молчаливом напряжении. Все ждали весны, сообщений из России и перемен.