Зачарованный край (СИ)

Часть третья. Братство Чёрных Серафимов. Глава 21. Рабы свободы

Крупицы мудрости об обретении душевного здоровья порой обнаруживаются там, где меньше всего ожидаешь их найти.

Д. Л. Эверетт

Примерный распорядок дня в секте выглядел так. С утра, в несусветную рань, подъём. Просыпались все от того, что из динамиков, развешанных на потолке по всему зданию, начинал на полную громкость играть вальс Штрауса «На голубом Дунае».

Когда это случилось впервые, Ворон ещё пребывал в счастливом неведении и не подозревал, что данную композицию за время нахождения в «Братстве» ему предстоит, против своей воли, прослушать ещё бессчётное количество раз, так что она врежется ему в память от первой до последней ноты, и он возненавидит её лютой ненавистью.

Пока играл вальс — а это продолжалось около десяти минут — все должны были успеть совершить утренние процедуры, одеться и выйти наружу, выстроившись на улице перед зданием «на зарядку». Личные вещи на время зарядки, рюкзак и его содержимое, традиционно полагалось оставлять в здании, так что, в отсутствии хозяев, в них мог рыться кто угодно. Правда, иногда членов секты заставляли бегать, нарезая круги вокруг памятника Ленину, почти в полной боевой выкладке, с оружием, хоть и разряженным. Капитан при этом бежал рядышком налегке и следил, чтобы никто не сачковал.

Итак, утро обыкновенно начиналось с зарядки. Перед её началом каждый капитан проводил перекличку в своём отряде. Опаздывать на зарядку запрещалось. Если у кого-то хватало на это наглости, капитан принимался орать на него и унижать, называл «говном», «бл. дью» и другими некрасивыми словами. Впрочем, чтобы вызвать гнев Мурены, не обязательно было опаздывать. Хватало вообще любого повода. Например, капитану показалось, что кто-то косо на него посмотрел.

Перечить капитану было нельзя. Если «рядовой» хотя бы пытался открыть рот, ему тут же напоминали, что если ему что-то не нравится, он всегда может уйти. Одного бедолагу действительно выставили за ворота базы. Ему даже вернули личные вещи и сказали: «Вали на все четыре стороны». Очень скоро бедолага вернулся, вид имея жалкий и побитый.

Существовало одно объективное препятствие, которое мешало новобранцам покидать Светлый Путь. Дело в том, что большинство из них были зелёными пацанами, набранными в Лягушатнике, которые до того, как вступить в секту, проводили в Зоне в среднем по несколько месяцев. Чтобы дойти до базы «серафимов», им пришлось совершить довольно длинный и опасный поход, но они преодолели его под руководством опытного капитана и в компании себе подобных. А вот сможет ли потенциальный отступник проделать тот же самый путь назад, но в одиночку?..

Во-первых, он ещё банально не знает так хорошо зонные тропы, как знали их Ворон или Мурена. Во-вторых, у него нет необходимого опыта, чтобы выжить в схватке с действительно сильными мутантами, так что добраться обратно до Лягушатника новичку удастся разве что чудом. Ворон бы, возможно, смог в одиночку выбраться из мёртвого города и вернуться назад. А вот какой-нибудь желторот — вряд ли. Но у Ворона имелись веские причины, чтобы задержаться тут подольше.

…Когда это произошло в первый раз: Мурена поставил кого-то перед строем и начал публично унижать, обзывая последними словами, Ворон испытал неподдельный шок, да и все остальные, наверное, тоже. Ещё недавно новичкам говорили, что они «избранные», заливали про «свет истины» и «крепкие братские узы», а теперь их открыто втаптывали в грязь. Слишком уж резким оказался переход от «высших материй» к неприглядной земной действительности. Хотя Ворон уже видел Мурену в подобном состоянии, во время их первой встречи в Лягушатнике, но тогда капитан наехал на паренька за то, что тот осмелился с ним спорить. То есть парень был как бы «чужой», а сейчас капитан внезапно начал вести себя так же и со «своими».

Мурена объяснял своё поведение так. Чтобы закалить дух «серафимов», нужна строгая дисциплина. И для того, чтобы удержать дисциплину, ему периодически приходилось устраивать неофитам «прожарку». Но они не должны забывать, что истинным собеседником Зоны достоин стать только тот, кто с честью выдержит все испытания.

— Человека никто не сможет оскорбить, если он сам не захочет почувствовать себя оскорблённым, — любил повторять Мурена.

При этом Ворон ни разу не слышал, чтобы кто-то попробовал назвать Мурену хотя бы одним из тех слов, которыми он так щедро одаривал всех своих «подчинённых».

Мурена охотно приводил себя в пример:

— Вот я всегда был больше благодарен тем, кто разносил в пух и прах, чем тем, кто льстил. Потому что те, кто разносили — действительно помогали мне расти внутренне и становиться сильнее духом.

Площадь между двумя зданиями, на которой стоял памятник Ленину, на языке секты называлась «плац». Ворону и другим неофитам пришлось провести здесь многие часы. В основном они занимались тем, что бессмысленно маршировали. Это мотивировалось тем, что «солдат Зоны» должен быть в хорошей физической форме. Помимо марша, в «программу» входили и другие физические упражнения, и даже тренировки по рукопашному бою.

Физические упражнения были излюбленным видом наказания у Мурены. Например, ему показалось, что кто-то ответил ему неправильным тоном. Сто отжиманий в упоре лёжа. Мурене доставляло особое наслаждение смотреть, как какой-нибудь новичок лежит на земле, полностью выбившись из сил, и не может сделать последнее отжимание. Естественно, в лучшем случае салагу ждала двойная порция оскорблений. В худшем — пинки берцами в живот.

Также в секте широко применялась такая практика, как «коллективное наказание». Провинился один, а отжимается весь отряд. При этом провиниться было легче лёгкого. Ведь человек, который состоит в секте, всегда априори в чём-то виноват, по умолчанию. Нельзя представить, чтобы неофит ни в чём не был виноват. Правила специально выстраивались таким образом, что их невозможно не нарушить. Капитану оставалось только отыскать повод для наказания.

Динамики оставались включёнными практически целый день. Когда вальс переставал играть, его сменяла запись проповеди Азазеля. Правда, из-за сильных помех разобрать все слова с первого раза было не просто. Но это не беда — когда запись подходила к концу, она начинала прокручиваться заново, и так по кругу. В итоге через пару недель пребывания в секте все новички помнили эту проповедь дословно наизусть.

На жаргоне секты такое фоновое звуковое сопровождение называлось «музыкой». Несколько динамиков было установлено и на улице. Иногда проповедь сменялась всё тем же проклятым вальсом Штрауса, который точно так же бесконечно играл по кругу. Ворон ничего не имел против классической музыки. Но если одну мелодию слушать по сто раз каждый день, то будь это даже самая прекрасная музыка, ты очень скоро её возненавидишь.

Ни разу не было так, чтобы вместо Штрауса заиграл, например, Бах или Моцарт. Или пусть даже Штраус, но какое-нибудь другое произведение, кроме вальса «На голубом Дунае». Плюс ко всему, музыка играла с ужасными помехами. Как будто бы её крутили на виниловой пластинке, которая была вся поцарапана, и игла в ней постоянно застревала. Поэтому даже однократное удовольствие от такого прослушивания представлялось крайне сомнительным.

Из-за того, что большую часть времени на базе играла «музыка» на полную катушку, слова другого человека, сказанные нормальным голосом, расслышать было невероятно трудно. Поэтому, чтобы тебя хотя бы просто услышали, невольно приходилось кричать. Это дополнительно создавало напряжение между людьми на базе. Капитан не мог отдать приказ спокойно потому, что его бы просто не поняли. А если какой-нибудь неофит пытался что-то громко сказать капитану, но переусердствовал, его могли заподозрить в неуважении к старшему по званию.

Оружие выдавали только по особому поводу: например, тогда, когда член секты заступал в дозор охранять базу, либо при выходе за пределы базы. Причём оружие выдавали не «родное», а первое попавшееся из общей кучи. Неважно, что Ворон старательно ухаживал за своим АК. При вступлении на дежурство ему могли всучить ржавый «калаш» какого-нибудь новичка, или и того лучше — охотничий обрез. Который против того же двоедушника принесёт едва больше пользы, чем водяной пистолет.

Вообще удивительно, как при такой охране на базу действительно до сих пор не прорвался какой-нибудь двоедушник или верзила, и не принялся потрошить кучу безоружных людей. Ворон частенько размышлял об этой возможности, и ему становилось не по себе.

Выход за пределы базы мог осуществляться в нескольких случаях. Например, когда «серафимов» отправляли в рейд за реликвиями. Обычно они шли в лес на севере города. При этом норма часто ставилась заведомо невыполнимая. Но для Ворона всё равно каждая такая вылазка была в радость, потому что он мог хотя бы несколько часов отдохнуть от ненавистной «музыки». Пусть потом и придётся выслушивать оскорбления от Мурены за то, что не выполнил «план»…

Скажем, капитану взбрело в голову, что сегодня кто-то должен найти редкую реликвию «гуппи». И этому кому-то кровь из носу нужно достать именно «гуппи»! Других реликвий можешь принести хоть сто штук, получишь только нецензурную брань в свой адрес, уже ставшую привычной. Хочешь — лезь в радиоактивное пекло, хочешь — ныряй в самую гущу подлянок, но найди мне эту чёртову «гуппи»! Естественно, чтобы выжить в таких условиях, нужно было сильно постараться, поэтому неудивительно, что неофиты часто погибали.

Мурена относился к этому абсолютно спокойно и хладнокровно, как к неизбежности. Он напоминал, что в Зоне ничего не происходит просто так, и, если человек погиб, значит, Зона за что-то его наказала, значит, он плохо подумал о Ней, или в глубине души был недостаточно предан «Братству». Если же он верно служил Зоне, но та всё равно почему-то решила забрать его жизнь, значит, такова Её воля. Но после смерти мученика ждёт награда — его душа сольётся со сверхсущностью и обретёт вечное блаженство.

Другой «уважительной» причиной, чтобы отлучиться за пределы базы, была «командировка». Иногда какого-нибудь члена секты посылали с заданием в другую часть Зоны. Такой чести обычно удостаивали лишь тех, кто состоял в рядах «Братства» достаточно долго и доказал свою преданность. Задание могло состоять в том, что «серафим» просто приходил в один из авантюристских лагерей, вёл там совершенно обычное существование: предпринимал вылазки за реликвиями, возвращался, продавал улов, ел, спал, слушал байки у костра, наблюдал за тем, что происходит, передавал информацию связному, и так до особого распоряжения.

Похоже, всё оказалось даже хуже, чем полагал Ворон, и во всех более-менее крупных местах скопления авантюристов в Зоне у «серафимов» имелся как минимум один свой агент. Да уж, не зря Ворон-Ярый подстраховался и оставил Косатку на попечение своему старому знакомому Барракуде. Когда двое авантюристов наконец-то добрались до Бара, наёмник, который был обязан Ярому жизнью, по счастливой случайности тоже оказался там.

Ворон скучал по Косатке каждый день. Невыносимо, до жути. Скучал с самого начала — с того дня, когда передал её Барракуде, строго наказав оберегать и охранять как зеницу ока, а затем вынужден был покинуть любимую, уйти из Бара в направлении Лягушатника. Скучал, когда вёл нехитрое существование простого авантюриста, дожидаясь появления вербовщика. Скучал по пути к мёртвому городу и скучал сейчас. Правда, времени на то, чтобы сидеть и страдать, у него не было.

Косатка говорила правду — распорядок дня на базе был организован таким образом, что у адептов секты не оставалось свободного времени. Всегда приходилось чем-то заниматься, «полностью себя отдавать». Когда они не маршировали — Ворон дежурил в столовой, или подметал на плацу, или собирал реликвии в лесу, или заступал на ночную вахту. Но что бы он ни делал, образ Косатки неизменно присутствовал где-то на бэкграунде его сознания.

Иногда «музыка» вдруг начинала греметь прямо посреди ночи. Сонных «серафимов» поднимали и заставляли идти на групповую медитацию, или маршировать на плацу вокруг памятника Ильичу. Опять. Этот плац, который Ворон помнил уже до малейшей трещинки в асфальте, так ему приелся, что авантюрист ненавидел его лишь немного меньше, чем пресловутый вальс ни в чём не повинного композитора Иоганна Штрауса.

Когда кто-то жаловался на то, что ему не хватает времени, чтобы выспаться, Мурена неизменно вспоминал бразильское племя «пираха», представители которого якобы почти никогда не спали. Ворон не знал, существовало ли вообще в реальности когда-нибудь племя с таким названием.

Пираха, по словам Мурены, жили глубоко в джунглях. И в то время, как обычные люди, отправляясь спать, привыкли желать друг другу: «Спокойной ночи», на языке пираха такое пожелание звучало примерно так: «Не спать! Всюду змеи». И, действительно, змей вокруг было в избытке. Периодически пираха позволяли себе подремать — минут пятнадцать или полчаса. Причём делали это прямо там, где их застал приступ сонливости, — на берегу реки, или прислонившись к стенке хижины. Немного отдохнув, пираха снова принимались за повседневные дела.

Они считали, что спать долго нельзя. Во-первых, сон лишает силы, а во-вторых, сон — это маленькая смерть, и каждый раз человек пробуждается немного другим, то есть теряет себя.

— Пираха знают, что они, как и всё живое — дети леса, — говорил Мурена. — Для них лес — это сложный живой организм, по отношению к которому они испытывают неподдельный трепет, а иногда даже страх. Лес наполнен необъяснимыми и странными вещами, которые они и не пытаются разгадать. Лес полон тайн… даже нет, лес — это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности. Поэтому лес — это страшно.

У Ворона единственной ассоциацией с Бразилией был указатель, расположенный на локации Заброшенные Склады. Указатель, на котором среди прочих присутствовала стрелка с шуточной надписью «Рио»…

Хронический недосып, ночные медитации, фоновая «музыка», регулярные монотонные действия, долгие часы марша по кругу (Раз — два! Раз — два! Ша-агом! Сми-ирно!) давали свои плоды. В совокупности эти факторы позволяли осуществить сдвиг сознания человека и эффективно изменить восприятие времени у людей, находящихся на базе. Вдобавок ко всему вышеперечисленному, гаджеты на территории города Светлый Путь регулярно по необъяснимым причинам начинали глючить, и смотреть на часы зачастую было бесполезным. Цифры хаотично менялись: например, только что гаджет показывал 17:56, а в следующую секунду уже 15:21, ещё через мгновение 03:41, и так далее. Да и пялиться на часы рядовым «серафимам» было особо некогда.

Наручные часы имелись только у капитана, и он с ними постоянно сверялся. Косатка предупреждала Ворона о проблемах с гаджетами в городе, и теоретически он тоже мог взять с собой такие часики, но это бы сразу привлекло к неофиту ненужные подозрения. Ведь предполагалось, что новобранцы не знают о возможных сбоях компьютерной техники.

В общем, в итоге Ворон практически полностью утратил ориентацию во времени. Иногда ему казалось, что он находится на базе всего три недели, иногда — два месяца, а иногда — уже целых полгода. В определённый момент, во время очередной многочасовой медитации, когда он сидел в жарком тёмном помещении среди множества людей, монотонно бубнящих мантры, а из динамика раздавалась до боли знакомая проповедь «гуру», Ворон почувствовал, что ещё чуть-чуть — и он не выдержит. Что вот-вот он слетит с катушек, и на самом деле во всё это поверит. Или умрёт. Он попытался вызвать в памяти воспоминание о Косатке, как обычно делал в критические моменты, но тщетно. Его разум как будто затянула густая мутная пелена.

И тогда он вспомнил другое… Он вспомнил сентябрь в своём родном городе. Солнце припекало ещё почти по-летнему. Он учился в старшей школе. Они компанией гуляли после уроков. Он, двое его знакомых, и прекрасная девушка с каштановыми волосами, которая ему нравилась, тогда ещё просто нравилась, тогда он ещё не убивался по ней так сильно, как позже. Они четверо шли, шутили и смеялись. По дороге мимо промчалась машина, и из открытого окна до них долетела песня: «Этот город самый лучший город на земле… Он как будто нарисован мелом на стене…»

Ворон пришёл в себя. Вокруг сидели странные люди и твердили мантры, раскачиваясь в трансе. В помещении стоял сумрак, а ещё было ужасно жарко. Но это ничего страшного, это терпимо. Он всё переживёт. Ворон снова закрыл глаза и принялся повторять: «Ом мани падме хум…»

Ворону повезло, а вот парню по прозвищу Лапша повезло меньше. Однажды его заставили дежурить три ночных смены подряд за то, что возразил капитану. Вышло так, что Лапша не спал несколько суток. В итоге бедолага не выдержал, у него сорвало крышу, и он пришил из автомата двух своих «братьев», которые стояли с ним в дозоре. По какой-то случайности неподалёку в этот момент проходил другой капитан, и он пристрелил обезумевшего Лапшу. Это оказался тот самый Аспид, что стоял во главе отряда, в котором раньше была Косатка. Если бы не Аспид, Лапша, вполне возможно, успел бы перестрелять ещё кучу безоружных сектантов.

После этого случая Азазель, лидер «Братства», стал параноиком, и окончательно окопался в своём закрытом здании. К «пастве» он почти перестал выходить, и Ворон с тех пор видел его всего два-три раза, и то мельком. Ворон даже пожалел, что не пристрелил Азазеля тогда, в самую первую встречу. Правда, у Ворона всё равно не было оружия, и у него вряд ли бы получилось это сделать. Но даже если бы получилось, авантюриста самого бы потом сразу же и шлёпнули на месте.

Те пару раз, когда Ворон мельком видел верховного «гуру» при дневном свете, подтвердили изначальное впечатление, сложившееся о нём. Ворон смог разглядеть немного больше деталей. Чёрная окладистая борода в некоторых местах отсвечивала проседью. Тёмные карие глаза, «благородные» черты лица. Тело представляло собой идеальный «боевой скафандр» — в Большом Мире таким телосложением обычно обладали те, кто много лет занимались спортом и боевыми искусствами. За пределами Зоны Азазель несомненно имел бы успех у женщин, падких на внешность…

В общем, выглядел он совсем не так, как, по мнению Ворона, должен был выглядеть типичный лидер секты — закомплексованным неудачником, который считает, что его обидела жизнь и пытается отыграться на других, или одержимым параноиком. Так что у Ворона возник неслабый когнитивный диссонанс на этой почве.

Когда, в один из первых дней, проведённых Вороном в секте, проходил общий сбор на плацу, авантюрист заметил своего старого знакомого Винта, и очень обрадовался. Потому что Винт давно куда-то запропастился, и Ворон не ожидал его здесь встретить.

Вообще какое-то время назад в Баре Ворон-Ярый осторожно расспрашивал знакомых о «серафимах», и оказалось, что в последние годы многие авантюристы пропадали, не умирали, а именно пропадали. Ходили слухи, что виной тому была секта. Иногда без вести исчезнувших находили потом где-то в Зоне, но те словно не помнили, кто они, и представлялись другими именами.

Пока авантюрист собирал информацию, он познакомился с несколькими бродягами, которые тоже были крайне недовольны деятельностью «Братства». У кого-то верный напарник ушёл в секту. У кого-то были иные причины ненавидеть секту. Некоторые из этих людей прежде не знали друг друга. Каждый из них выразил готовность что-то предпринимать для того, чтобы покончить с сектой, но боялся выступить против Азазеля в одиночку. Все они охотно поделились с Ярым сведениями, которыми располагали.

Хорошие бродяги пропадали, и пришла пора положить этому конец. Поэтому Ярый и был внедрён к «серафимам». Конечно, у него имелись и свои личные мотивы. Он хотел отомстить за Косатку, женщину, которую он по-настоящему полюбил неожиданно для самого себя.

Задача Ярого заключалась в том, чтобы произвести разведку, узнать про вооружение и численность охраны, изучить внутреннее устройство базы. Косатка знала немало, но, во-первых, она ни разу не заходила на закрытую часть территории. Там жили капитаны, сам Азазель и его личная гвардия. Сколько человек охраняют «гуру», насколько серьёзно они вооружены и подготовлены, есть ли в здании «СЛАВА КПСС» запасные пути отхода и если да, то какие — это Ворону ещё только предстояло узнать.

Во-вторых, Косатка помнила не всё, а когда она пыталась получше сосредоточиться на воспоминаниях, пережитый травматический опыт давал о себе знать. Ей было больно возвращаться в мёртвый город, пускай даже мысленно. Поэтому Ярого и послали сюда.

Винту, судя по всему, основательно промыли мозги. Правда, иногда к нему всё-таки закрадывались сомнения. Но он упорно не хотел понимать, куда попал. И начинал задавать неудобные вопросы вслух, «козлить», на жаргоне секты, чего делать категорически не следовало. Вместо того, чтобы промолчать, не подавать виду, затаиться, схитрить, Винт пёр напролом. И Ворон всерьёз за него опасался.

Рутина, рутина, рутина, физический труд… В одном месте ограду вокруг лагеря нужно было укрепить. Доски совсем прогнили и никуда не годились. Сначала Ворону и ещё троим «серафимам» пришлось спилить дерево за пределами базы. Потом сделать из него доски, и залатать ими дырку в заборе. Попутно приходилось отбиваться от псевдогов и других непрошеных гостей. К счастью, Зона сегодня была снисходительной к Ворону, и он отделался всего лишь парочкой заноз на руках.

Оказалось, что электрический «щит», окружавший базу, питался от аккумулятора, который заряжался крайне необычным способом. Один из членов секты по прозвищу Ботан был учёным, и, по всей видимости, гениальным. То, что электрическая подлянка, навроде «шокера», при срабатывании выделяет просто огромное количество энергии, являлось общеизвестным фактом. И вот этот Ботан, как рассказали Ворону, изобрёл способ, как набирать в аккумулятор энергию с электрических подлянок, которых по всему мёртвому городу было разбросано навалом.

Примечательно, что в самом здании, где жили «серафимы», и на окружавшей его территории базы света или электрических приборов не было. Хотя, как выяснилось, энергии имелось в достатке. Но Азазелю и его сподручным выгоднее держать своих «подопечных» во мраке… мраке невежества, сколько бы они ни распинались про «свет истины» и всё остальное.

Когда Ворон услышал рассказ про Ботана, он понял одну важную вещь. Секте были нужны отнюдь не только слабаки и неудачники, как могло показаться непосвящённому человеку. Хотя дураки и составляли большую часть её рядовых членов, но они выполняли, скажем так, функцию «массовки». При этом секта целенаправленно стремилась искать умных, неординарных, физически развитых сторонников. Ведь на то, насколько многочисленным будет приток новобранцев, напрямую влияли представляющие организацию люди. Так же, как успех вербовки в значительной степени зависел от личной харизмы вербовщика.

Как ни парадоксально, но «костяк» секты состоял как раз из людей с крепкой психикой. Тех, у кого быстро сдавали нервы, ждала участь вроде той, что постигла беднягу Лапшу. Но, конечно, никакие кости в живой природе не могут существовать отдельно, сами по себе, нужна ещё, скажем, жировая прокладка, для того, чтобы в голодные времена организм мог использовать отложенные ранее запасы жира и синтезировать энергию.

Регулярно прибывающее пополнение из новичков, готовых пожертвовать на благо «Братства» всеми своими сбережениями — чем тебе не «жирок»? Новичков, которых не жалко, если что, использовать в качестве пушечного мяса сразу после того, как те выложат всё до последней копейки.

Зона, самое невероятное место на планете, во все времена своего существования будет притягивать к себе людей. Сколько бы бедолаг здесь ни сгинуло, на их место непременно придут тысячи других, которых не отпугнёт участь предыдущих. А значит, прибудут новые потенциальные неофиты, и прежние станут уже не нужны. В секте регулярно появлялись «свежие лица», но большинство из них быстро погибали, не успев даже примелькаться.

Помимо жира, нужна ещё мышечная масса. Поэтому секте не помешает иметь в своём распоряжении надёжных крепких парней, которым мозги заменяет грубая физическая сила, но которые готовы, не задавая вопросов, размозжить голову тому, на кого им покажут. Они играют роль «мускулов». В драке шансы на победу выше у того, чей вес больше. Можно банально задавить противника своей тяжестью. Чем лучше развита мускулатура, тем сильнее удар. И чем больше объём мышечной массы и жировых отложений — тем, соответственно, меньше шанс, что от вражеских ударов пострадают «кости» и «внутренние органы». Но конечно, чересчур много жира — тоже плохо. Тело станет неуклюжим и неповоротливым.

Так что, хотя совсем без «жировых отложений» было не обойтись, всё-таки особую ценность для секты представляли люди сведущие, обладающие глубокими познаниями в своей области. К тому же, волю слабого человека подчинить довольно легко. Возможно, Мурене и подобным ему доставляло некое особое, ни с чем не сравнимое наслаждение «прогнуть», сломать действительно сильную личность, поставить её талант на службу «Братству»? Хотя такой шанс наверняка выпадал им не так уж часто…

Азазель и капитаны часто говорили про суперспособности, которыми якобы начнут со временем обладать все члены группировки — понимать язык мутантов, силой мысли передвигать подлянки и прочая фантастика. Один раз для новичков устроили нечто вроде демонстрации.

Они вышли за ворота базы, и Мурена встал напротив подлянки «микроволновка», объявив, что сейчас на глазах у всех заставит её сдвинуться с места. Ворон едва сдерживал скептическую ухмылку. Мурена выставил руки перед собой, напрягся, покраснел, жилы на шее надулись… Новички, окружившие его, затаили дыхание и ждали, что же будет дальше.

И тут — Ворон готов был поклясться, что он это видел сам! — подлянка РЕАЛЬНО СДВИНУЛАСЬ, всего на несколько сантиметров, но переместилась в сторону!.. Остальные неофиты охнули, а Ворон просто молча ох. ел. В этот момент он действительно усомнился. Он действительно подверг пересмотру всё, во что он верил раньше.

А что, если Зона и вправду живая? А что, если Азазель и капитаны реально вступают с ней в контакт и обладают суперспособностями? А что, если «серафимы» были ПРАВЫ?.. А что, если Косатка — на самом деле никакая не жертва, а гнусная предательница… нет, этого не может быть! А даже если оно и так на самом деле, неважно. Ярый всё равно до последнего будет на стороне Косатки, даже если придётся бросить вызов самой Зоне.

Потом, конечно, Ворон списал увиденное на то, что им в еду подмешали какие-то наркотики, которые и вызвали появление галлюцинации. Правда, почему галлюцинация произошла одновременно у всех, причём одинаковая, оставалось не до конца понятным. Но это наверняка можно было объяснить внушением или ещё чёрт знает чем. Да и вообще впоследствии Ворон начал сомневаться, а видел ли он то, что видел, или ему показалось. Хотя вначале не сомневался. Остальные же, похоже, были абсолютно уверены, и только утвердились в своём мнении.

Мурена тут же не преминул заявить, что он продемонстрировал лишь малую часть своих способностей, и на самом деле может двигать подлянки на гораздо большее расстояние, просто не хочет расходовать энергию без особой нужды. И что другие неофиты, если будут и дальше преданно служить «Братству», через пару-тройку недель тоже так смогут. А через пару лет вообще начнут жонглировать подлянками, как мячиками! Если, конечно, будут достаточно сильно верить.

«Эх, всё-таки даже немного жаль, что это неправда», — подумал Ворон. Несмотря ни на что, он должен был признать, что идеология секты выглядела достаточно заманчиво. Ему даже на самом деле ненадолго захотелось поверить в то, что Зона живая, и есть посвящённые, которые могут с ней общаться; захотелось почувствовать себя одним из таких избранных. Неудивительно, что люди велись на эту красивую сказочку. Ведь она как минимум могла бы послужить достойным сюжетом для какого-нибудь фантастического романа о Зоне.

Когда-то давно один бродяга по прозвищу Сэнсэй рассказывал авантюристу Ярому про бонсай — древнее восточное искусство выращивания точной копии настоящего дерева в миниатюре. И вот сейчас Ворону пришло в голову любопытное сравнение. Реальная жизнь — она как большое дерево, сложная, многоуровневая, разветвлённая. Секта же незаметно заменяла в голове человека настоящую реальность во всём её многообразии и сложности — ущербной копией, в которой глубокие философские понятия упрощались до дешёвой пошлости, мир делился строго на чёрное и белое. И эта искусственная реальность, в которую секта помещала сознание человека, имела определённое сходство с миниатюрным деревом. Вместо объёмной трёхмерной картинки получалась плоская двухмерная проекция.

И кто знает, может быть, фантазии сектантов насчёт живой Зоны и людей, которые с ней общаются, являлись лишь миниатюрной пародией на что-то большее, на некую другую реальность, где всё это действительно было правдой. Почему, если деревьев может быть много — целый лес — то и реальностей не может существовать больше одной?..

В какой-то момент Ворону даже стало немного грустно из-за того, что ему (по сути, всего лишь крохотной «букашке» в масштабах леса) досталось то дерево, где привратники Зоны и разумная сверхсущность были, очевидно, всего лишь вымыслом, использовавшимся Азазелем для своих корыстных целей. Что ему достался не «оригинал», а калька, бракованная «копия».

И ещё он подумал, что его прошлая безответная любовь на самом деле не больше, чем карликовый двойник той настоящей, глубокой близости, того огромного, живого дерева, которое могло со временем вырасти из их взаимного чувства с Косаткой…