Загадочная пленница Карибов

КУЗНЕЦ ХАФИСИС

Я не случайно назвал вас друзьями, потому что не кем иным, как добрыми друзьями, вы стали мне за это время. Никогда в моей жизни не было столько людей, которые так много сделали бы для меня и к которым я прикипел бы всем сердцем.

— За последнюю неделю ураган здорово потрепал все побережье, а, Том, старый дружище?

Том, крепкий лохматый кобель, вильнул хвостом и зевнул во всю пасть.

— Пожалуй, ты прав, не такой уж он был и страшный. Да и не первый, который мы пережили, а?

Пес сел, еще раз зевнул и поднял голову. Его хозяин, жилистый старик, перешагнувший уже на шестой десяток, устремил взор к поломанным, а то и вывороченным с корнями кокосовым пальмам, окаймлявшим побережье. Потом перевел его на море, которое в этот день выглядело спокойным и безобидным, словно никогда и не набрасывалось с ревом на берег. У старика все еще были острое зрение, и здоровые зубы, и необычайно сильные руки. Да и все его тело не являло признаков дряхления, от которого страдали многие в его возрасте. На его безбородом лице, изборожденном глубокими морщинами, особенно примечательными были две вещи: косматые светло-русые брови, в которых, несмотря на возраст, не блестело ни одного седого волоска, и жестко очерченный рот с узкими губами.

Старик наклонился и потрепал пса по холке:

— Ну что, пойдем посмотрим, не откликнулся ли на приглашение кто из наших закованных в панцирь друзей, а, Том, старина?

Пес и хозяин спустились с больших выступающих в море скал, откуда они разглядывали побережье. Там старик в одиночестве зашлепал по воде. Осторожными шагами он приблизился к выступу скалы, где поставил на морском дне изготовленную собственными руками вершу[33].

Нагнувшись, он вынул ее из воды.

— Ага, добрая дюжина толстых крабов! Ну, что скажешь, Том, дружище?

Том в ответ заквохтал.

— Том?

Снова квохтанье, слабое, чуть слышное. Это явно не Том: он не умеет по-петушиному. И звук доносится с той стороны скалы. Старик со своей вершей поспешно вылез из воды, отложил улов и принялся карабкаться через камни.

— Что бы это значило, Том? Беги-ка, посмотри!

Пес вихрем сорвался с места и ловко заскакал по большим валунам. Несколько мгновений, и он скрылся из виду. Старец поспешал за ним, насколько мог. С той стороны скалы раздался громкий лай. Том что-то сообщал. Только вот что? Старик удвоил усилия. Добравшись до верхнего камня, он посмотрел вниз и оцепенел. Там, под его ногами, лежала лодка, скорее не лодка, а то, что от нее осталось. Обломок, побитый бурей, поднятый приливом и с опасным креном выброшенный на скалу. Только обшивка была более или менее целой, хотя борта выглядели так, словно познакомились с зубами акулы. Мачта и руль были обломаны, от первоначального цвета не осталось и следа. Океан надраил ее до сверкающего белизной дерева.

Снова послышалось квохтанье. Слабый голос, долетевший до старика, имел мало общего с бодрым утренним криком петуха, провозглашающим побудку. Том не прекращал лаять на лодку.

— Фу, Том! Хватит, дружище! — скомандовал старик. — Где-то в лодке прячется петух, только и всего. Видно ее прибило ураганом… — И тут у него перехватило дыхание, потому что на корме он увидел торчащие из-под куска парусины человеческие руки и ноги. — Черт побери! Чтоб не видать мне острого клинка, если кто-то из них еще жив!

Но он ошибся.

— Ты первый, который пришел в себя, — обрадовался старик. — Со вчерашнего дня хожу за вами, как наседка за цыплятами. — Он влил белокурому парню, лежавшему перед ним в осоке, несколько капель воды. — Когда я увидел вас в лодке, сначала подумал, что там одни трупы. Уж собрался было идти за лопатой, чтобы хоть похоронить по-христиански. Ну так вот, не пришлось заниматься этим невеселым делом, а, Том, старый дружище?

Старик отставил кружку с водой. Пес завилял хвостом и попытался сунуть в нее морду.

— Фу, Том! Где твои хорошие манеры? — И снова обратился к парню: — Да, ты первый, который пришел в себя.

Он перевел взгляд на остальных бедолаг, которых он так же, как и светловолосого, с большим трудом перетащил из лодки на безопасное место на берегу. Невысокий мужчина с высоким лбом; огненно-рыжий карлик с горбом; мальчишка, которому, поди, еще и двадцати-то нет, и хорошенькая девушка в мужском платье, если эти лохмотья можно было так назвать. Попервости он и не заметил, что это женщина. Она так отощала, что ничем не отличалась от своих собратьев по несчастью. Такие же запавшие воспаленные глаза, такие же растрескавшиеся сухие губы. Лишь то обстоятельство, что у нее не было бороды, да нежный овал лица натолкнули его на эту мысль. Ее он нес особенно аккуратно и старался не смотреть на полуобнаженное тело, но все же не мог не заметить неприкрытые нагие его части.

У остальных подопечных старика дела шли еще не так хорошо, как у светловолосого. И все же прошлой ночью они уже смогли проглотить по паре капель воды или кокосового молока — все остальное время были в забытьи от крайнего измождения. И что-то не похоже было, что в скором времени ситуация изменится.

— Где я? — спросил светловолосый и попытался приподняться.

— Лежи, лежи! — старик осторожно уложил его обратно. — Не надо торопиться. Вот так, хорошо. А на твой вопрос могу ответить: ты находишься на морском побережье между городами Номбре-де-Диос и Пуэрто-Белло.

— В Карибике?

Старик улыбнулся:

— На побережье Карибского моря, в Центральной Америке, если точнее.

Парень посмотрел на него глубокими серыми глазами. «А у него умные глаза, — подумал старик, — и славно, что они снова смотрят ясно!»

— Меня зовут Витус из Камподиоса, для друзей просто Витус. — Он передохнул и слабо улыбнулся. — И для моего спасителя.

Старик усмехнулся. А парень не без юмора!

— А я Хафисис, — сказал он, — для друзей просто Хаф. А это Том, — он повел рукой в сторону пса, который лежал на боку между спасенными и сладко дремал. Казалось, он воспринимал как само собой разумеющееся, что его стая увеличилась.

— Можно еще вопрос, Хаф?

— Но только один.

— Мы ведь в Новой Испании, почему же ты так хорошо говоришь по-английски?

— Потому что я англичанин, — коротко бросил Хаф. По всему было видно, что тема ему не слишком приятна, и Витус решил ее не развивать.

— Понятно.

— Мы с Томом нашли тебя и остальных в лодке, — круто повернул старик разговор. — Вчера днем было это. Я не больно-то много мог для вас сделать. Кроме того, чтобы дать воды. Выглядели вы, надо сказать, как выходцы с того света. Вас уже поклевали птицы. Да и им особо нечем было поживиться: все вы — кожа да кости. Что вам теперь нужно, так это хорошее питание и приличная постель, чтобы вы снова приняли человеческий облик. В моей хижине места хватит, но она в полумиле отсюда, в лесу. — Хаф отвлекся, чтобы отогнать стрекозу. — Силой-то я не уступлю многим и помоложе меня, но, чтобы перетащить вас к себе, кости мои слишком стары. Так что вот как я думаю: пару-тройку дней похожу за вами здесь, пока вы не сможете сами передвигать ноги.

— Я тебе так благодарен, что и не знаю, как выразить! Надеюсь, когда-нибудь смогу отплатить тебе добром! — Витус слабой рукой пожал могучую правую Хафа.

Медленно повернув голову, он огляделся. Как и сказал Хаф, все его друзья, не исключая Фебу, были спасены.

— Если ты ищешь петуха, Витус, то я его еще вчера забрал в свой курятник. После того как я вас вытащил и напоил, пришлось идти домой, чтобы принести еще воды. Пока меня не было, вас охранял Том. Том — очень чуткий пес, а если надо, то и боевой, а, Том, дружище?

Том, тряхнув ухом, продолжал дремать.

— Собственно, благодаря петуху я вас и обнаружил. Если бы он не заголосил — хотя «заголосил» — это громко сказано, — вы бы до сих пор лежали в лодке и, скорее всего, уже мертвыми. А уж мне-то как он кстати пришелся! У меня не было петуха. Мой старичок обожал пошляться, а в тропическом лесу подстерегают оцелоты[34], крокодилы и двуногое зверье, если понимаешь, о чем я. Да, здесь всегда надо быть начеку, если хочешь выжить. Ты не в обиде, что я взял петуха?

— Конечно нет, что ты! Кстати, его зовут Джек.

— Джек? Петух Джек?! Это мне по душе. У меня все животные в доме имеют имена. Ну да скоро ты с ними познакомишься. — Хаф поднялся. — Ко мне, Том! Хватит дрыхнуть, пора домой! Терпеть не могу, когда огонь затухает. А когда вернемся, захвачу тебе жаркого. Думаю, Витус, ты уже вполне в состоянии присмотреть за своей командой пару часов. Вот, возьми. Полагаю, эта вещь тебе знакома, — он протянул Витусу нож с «Альбатроса». — Я нашел его на корме. Хорошая сталь. — Хаф отогнул полу своего короткого кафтана и вытащил длинный кинжал:

— Но не так хороша, как эта.

Витус, который к этому времени приподнялся с помощью Хафа, проверил клинок. Он был сработан мастерски и был необычайно острым. Витус осторожно провел пальцем по лезвию:

— А ты разбираешься в таких вещах!

— Можно и так сказать, — мельком заметил Хаф и забросил свой мешок из козьей шкуры за спину. — Вот, оставляю тебе здесь три открытых кокосовых ореха. Как только кто-то из твоих людей очнется, давай ему понемногу молока. И будь начеку, пока я не вернусь! Вообще-то на берегу дикие животные редко появляются, но кто знает… Ну, с Богом!

— С Богом! Я буду смотреть в оба.

Вечером Хаф вернулся, на этот раз тяжело нагруженный разным скарбом. Он спустил свой мешок на землю и перво-наперво отдышался. Том тем временем уже припустил к своей новой стае и радостно приветствовал всех. Хаф поднял взор. Его подопечные сидели в траве и удивленно пялились на него.

— Я Хаф, — сказал он и окликнул пса: — Ко мне, Том! Оставь-ка, дружище, карлика… э-э… этого парня в покое.

Том, всегда послушный, на этот раз не подчинился.

Неожиданно горбун открыл рот и пропел фальцетом:

— Уи, Хаф, пустобреху нормалек со мной. Не в обиде и грамерси за то, щё выловил нас из пруда. Энано мое имя.

— А меня все на свете величают Магистром, — представился низкорослый мужчина с высоким лбом. — Разреши представить тебе и остальных. Это Хьюитт, очень дельный матрос, а это Феба, без которой мы все померли бы от черной рвоты.

— У вас на борту была черная рвота? — Хаф приложил все силы, чтобы скрыть страх. Черная рвота или, как ее еще называли, желтая лихорадка, была на всем здешнем побережье, а особенно в болотистой местности, самой страшной напастью. — Вы уверены, что совсем вылечились?

— Голову даю на отсечение, если это не так! — Феба постаралась выпрямиться и привести в порядок свои сбитые в войлок от солнца и морской воды волосы. — А Хьюитт и вовсе не болел, потому что перенес ее раньше. И я тоже, и Филлис. Нет, Филлис? — И, когда ответа не последовало, закусила губу, чтобы не расплакаться. Засопела. — Ну вот, Фрегглз и Брайд, и бедный О’Могрейн умерли… да, и бедный О’Могрейн тоже… — Судорожно вздохнула, еще раз всхлипнула, помолчала. — Но остальные выздоровели.

Хаф сочувственно посмотрел на нее:

— Ну и ужасы вам пришлось пережить! Лихорадка, а к ней еще и ураган!

— А еще пираты, и кораблекрушение, и огромный спрут… — Феба теперь рыдала во весь голос.

— Расскажете все после еды. По себе знаю, как легчает, когда выскажешь… — Хаф оборвал себя. — Я прихватил парочку сухих поленьев, пойду-ка поищу кокосового луба. Ничего нет лучше его, чтобы развести огонь. Вот увидите.

Немного погодя он развел потрескивающий костерок и укрепил над ним вертел. Компания подсела поближе к огню, потому что и в Карибике вечера у моря были прохладными.

Хаф сказал:

— А вот и жаркое, которое я обещал. Это свинина, очень вкусно. Кто уже может поесть, советую попробовать. А себе я поджарю кое-что другое. — Он достал из мешка нарезанные чуть овальные ломти и насадил их на вертел. — Так что приятного аппетита.

— Спасибо, Хаф!

Каждый взял себе по кусочку и потихоньку откусил. Им казалось, что ничего вкуснее они в жизни не пробовали. Ели они с большой осторожностью, тщательно разжевывая, наслаждаясь каждой жилкой на зубах, медленно проглатывали, жмурились от наслаждения и откусывали по новому кусочку. Мясо! Настоящее свежее мясо!

— По-моему, свинину я ел в последний раз в Англии, — смакуя, сказал Витус. — Боже милостивый, как давно это было! А какое сегодня число, Хаф?

— Постой-ка, — старик наморщил лоб, не забывая при этом поворачивать вертел.

— Прости, ты, наверное, не знаешь, ведь здесь время не имеет никакого значения.

— Нет-нет, Витус, имеет. По крайней мере, для меня. Вот, вспомнил. Вчера у нас было девятое марта. А если уж точно, то воскресенье, девятое марта 1578 года.

— Девятое марта? Господь всемогущий, это же день моего рождения! — вылетело у Витуса.

Хаф обрадовался:

— Тогда прими мои поздравления! Можно сказать, это был день твоего второго рождения. Господь во второй раз подарил тебе жизнь.

Витус засмеялся:

— И не без твоей помощи. Это и вправду чудо, что мы выжили! — Он подсчитал в уме: — Со дня нападения пиратов на «Галант» 29 января прошло больше пяти недель.

— А теперь можешь рассказать мне вашу историю, — Хаф взглянул из-под кустистых бровей на Фебу. — Если тебе, конечно, не трудно.

Феба ласково ответила на его взгляд и, откусывая следующий кусок и запивая его кокосовым молоком, покачала головой:

— А ты настоящий кавалер, Хаф, клянусь костями моей матери, самый что ни на есть настоящий. Только это долгая история, очень долгая, скажи… э-э… — Она замолчала.

— Мы с Томом терпеливые слушатели.

— Ну ладно, — решился Витус. — Я расскажу, что с нами приключилось.

И он начал долгое повествование обо всех бедах, которые, если уж быть до конца честным, начались еще на борту «Галанта» по вине скряги Стаута и с тех пор длились и длились, не кончаясь, неделями и месяцами. Он рассказывал подробно, а если что-то упускал, то Коротышка или Магистр подсказывали ему. И Хьюитту время от времени что-нибудь вспоминалось, так что он вносил свою лепту.

От того, что они живописали, у Хафа отнимался язык, да и сами рассказчики были не меньше поражены, хоть и испытали все это на собственной шкуре.

Когда Витус закончил, Хаф вздохнул:

— Сколько же людей вы потеряли на борту «Альбатроса»! Людей, выживших в кораблекрушении! И хороших, и дурных. Да, пути Господни неисповедимы!

— И мы, люди, должны их пройти. — Витус перекрестился и распределил последний кусок жаркого среди друзей. — Нас было восемь мужчин и две женщины, когда мы пустились в плаванье на «Альбатросе». И вот осталось только пятеро. С Хьюиттом.

Энано пропищал:

— И капрал со шпорами?

— О ком ты? — Хаф недоуменно посмотрел на него.

— Уй, да этого пернатого ветреника Джека, перю я.

Хаф ответил, при этом его взгляд снова скользнул по Фебе:

— Джек в моем курятнике. Ему там хорошо, у меня много кур.

— Джек — храбрый парень, очень храбрый! Он это заслужил, — постановила Феба. — А среди петухов он такой же кавалер, как ты, Хаф.

— О-о-о! — Старик попытался скрыть свое смущение за шуткой. — Это ты хорошо сказала, очень хорошо! Но погоди-ка, у тебя кончилось мясо. Могу я тебе… — он смутился, — и всем вам, конечно, тоже предложить угощенье с моего вертела? Мясо уже поджарилось. — Он снял ножом ломти и нарезал их на кусочки.

Каждый взял себе ломтик.

— Хм, — маленький ученый закатил глаза. — Божественный вкус! Лукуллово пиршество! Пожалуй, даже понежнее свинины. А что это за мясо?

— Угадай!

— Ну раз уж ты так ставишь вопрос, по мне, так это курятина. — Он шутливо погрозил Хафу пальцем. — Уж не нашли это Джек, а, Хаф? Признавайся!

— Что? Джек? Что с Джеком? — всполошилась Феба.

Она на мгновение потеряла нить разговора и теперь недоверчиво смотрела на старика снизу вверх.

— Да нет же! С Джеком все в порядке, Том свидетель! И вообще это не птица, да, Том, старый дружище?

Том, который лежал у его ног, повилял хвостом. Феба проглотила кусок:

— Ну тогда ладно. А все-таки, что это за мясо?

— Змея.

Три дня спустя, после короткого марша, который тем не менее полностью исчерпал их еще не окрепшие силы, узкая лесная тропинка привела друзей к высокому частоколу.

— Забор защищает меня от диких зверей, — объяснил Хаф, открывая калитку.

Они прошли через нее и оказались на прелестной поляне. Посреди нее располагалась его «хижина», которую скорее можно было назвать хоромами. Дом, срубленный из толстых бревен, стоял на небольшой возвышенности. Окон не было, только узкие вертикальные проемы, напоминающие бойницы. На двери тяжелый железный засов.

От дома разбегались многочисленные пристройки, одни побольше, другие поменьше, но все так же срубленные добротно.

— Идите сюда! — Хаф сделал приглашающий жест, подошел к двери, вынул ключ, отомкнул массивный замок и отодвинул засов. — Заходите! Здесь я сплю.

Судя по обстановке, Хаф был человеком неприхотливым, потому что утвари в доме было немного. Простая постель содержалась в безупречном порядке. Над ней висели две перекрещенные шпаги, а в ногах кровати на развернутой шкуре спали три кошки. Похоже, кошек ничуть не напугало появление посторонних. Они бросили ленивый взгляд на вошедших и принялись потягиваться. На присутствие Тома им тоже было глубоко плевать.

— Это Кэтти, Лиззи и Момо, — представил Хаф грациозных красавиц. — Они целыми днями бессовестно дрыхнут, и ничто не может им помешать, зато ночью проворнее их нет. Годами ни одна заблудшая мышь не появлялась в моем доме.

Был здесь еще струганый стол, на нем стояли свеча и старая масляная лампа; у стен несколько скамей, на которых ничего не лежало, а в стены на уровне человеческого роста была вбита пара крюков, служивших Хафу гардеробом. Одежда тоже не представляла собой ничего особенного, она была предназначена лишь для защиты тела от дождей и жаркого солнца, свойственных погодным условиям этих широт.

Один только тяжелый кожаный фартук нарушал общую картину. Да еще, пожалуй, пять длинноствольных мушкетов, выстроенных в ряд в деревянной стойке.

Бочонок с порохом и ящик со всем необходимым для стрельбы были аккуратно расставлены рядом.

— Да ты вооружен до зубов! — удивился Магистр. — С таким арсеналом можно отбиться от целого племени индейцев.

Хаф спустил мешок с плеч и уложил его на постель.

— От индейцев не исходит никакой угрозы, если их не трогать. Совсем другое дело мародерствующие солдаты и пираты. Бывает, забредают сюда такие. На этот случай я и должен был вооружиться.

Магистр прищурился, разглядывая мушкеты.

— А что, на тебя уже нападали?

— Да, было дело, — по лицу Хафа скользнула тень. — Давно. Но я до сих пор не могу забыть того ужаса. Прости, но мне не хотелось бы об этом говорить.

— Все в порядке, Хаф, — вмешалась Феба, которая успела оглядеться. — А где ты готовишь? Или ты вообще не готовишь?

— Редко. А уж если варю или жарю что-то, то в мастерской.

— Что?! В мастерской? Как это?

— Терпение, Феба, всему свое время. Проходите, садитесь, где нравится, и отдохните немного для начала. Сейчас я принесу чего-нибудь хлебнуть и перекусить.

— Вот это дело! — Феба вздохнула и уселась на постель рядом с кошачьим ложем.

Днем позже друзья уже чувствовали себя в меру окрепшими, чтобы последовать за хозяином и осмотреть его маленькое государство. Хаф начал с кладовой, в изобилии наполненной всякой всячиной. Здесь стояли ряды толстопузых бочек с фасолью, сушеными фруктами и початками кукурузы. По углам большими кусками было развешано копченое мясо.

Магистр потянул носом:

— Пахнет приятнее, чем все все ароматы Аравии вместе взятые!

— Уи-уи, а щё кучерявее пошамать. Копщеное мясо и фасоль на зуб луще, чем клецки из воздуха и супщик с ветром, — влез Коротышка.

Феба восхищенно согласилась с ним:

— Точно, здесь с голодухи не помрешь, нет, не помрешь.

Хаф показал на чистый свободный угол:

— Я подумал, тебе было бы здесь удобно, Феба. Ведь… э-э… неудобно… долгое время… э-э… жить в одной комнате с нами, мужчинами… — Он, смутившись, замолчал.

— Как это мило, Хаф! Клянусь костями моей матери, ты такой милый!

Хаф заспешил дальше. Он провел их через следующие помещения, заполненные различным инструментом, затем вывел из дома и с гордостью показал свой двор. Здесь был хлев с козами, свинарник, курятник. В просторном курятнике посреди кур стоял Джек, словно адмирал. Он заливисто прокукарекал, заприметив на пороге гостей. Феба стремглав бросилась внутрь.

— Ой, Джек, старый изверг! Как ты? Хорошо ведь тебе здесь, среди курочек? Правда, хорошо? — она повертела головой и обнаружила миску с зерном. — Рад видеть Фебу, а? Хочешь, Феба тебя покормит? Цып-цып-цып! Ладно уж, бери с руки, ты у меня бравый парень, бравый.

Джек, молодцевато склонив голову, склевал с ее руки зерна, стукнул еще раз клювом, словно благодарил, и важно прошествовал к своим курам.

— Что, изверг, больше нет времени для Фебы, да? Да ладно, Феба не обижается, Феба тебя понимает.

Хаф улыбался, глядя на нее.

— Хорошо ты умеешь обращаться с животными, Феба! — Он открыл загородку, чтобы Джек со своим гаремом мог поискать червячка на свободе, а потом махнул в сторону постройки на краю своих угодий. — А там моя кузница.

Гости пересекли двор и вслед за хозяином вошли в кузницу. Хаф тут же поспешил к кузнечной печи в углу. Печь представляла собой каменную кладку семи футов высотой с боковым отверстием для притока воздуха.

Рядом с горном были кузнечные меха разной величины. Они могли запускаться по отдельности водяным колесом, установленным снаружи.

Первым делом Хаф проверил жар в горне. Взяв кочергу, он поворошил ею внутри.

— В хорошем горне огонь никогда не должен потухать, — пояснил он. — Это как с человеком. С годами он становится мудрее — так и огонь с годами становится ценнее. Хорошая работа может получиться только при хорошем огне. — Он подбросил в печь пару сухих вылежавшихся поленьев тропической древесины и взялся за ручной горн. Почти мгновенно угли посветлели, и поленья обхватили языки пламени. — Ничего нет в нашем деле важнее, чем правильный жар. Если упустил, то ни лучшее сырье, ни лучший инструмент не помогут.

Друзья согласились с Хафом, в то же время оглядывая кузницу. Перед горном стояло большое корыто, наполненное водой, которое служило для закалки стали. Над ним нависала деревянная воронка, сужавшаяся кверху. Она квадратной трубой уходила через крышу вверх. На самом горне, под рукой, висели разного размера и длины клещи. Закопченные стены были увешаны и другими инструментами: кронциркулями, лучковыми пилами, угольниками, кузнечными зубилами, напильниками. На крепко сколоченном столе возле наковальни лежали молоты и молотки — от тяжелого кузнечного до маленького ручного.

В дальнем углу покоился четырехфутовый колокол, а рядом, на скамейке, были разложены шпаги и мечи.

— Это все ты изготовил? — спросил маленький ученый.

— В основном да, — ответил старик. — Есть и такие вещи, которые мне принесли для ремонта. — Хаф взял в руки сильно затупленную шпагу. — Смотрите, как зазубрено лезвие. Я ее прокую заново, закалю, отшлифую и отполирую. Будет как новая. — Он улыбнулся.

Витус спросил:

— А как узнать вещь, выкованную тобой?

Хаф наморщил лоб:

— Хороший кузнец всегда отличит свою работу от тысячи других. Но есть и еще кое-что, по чему другой человек может узнать автора. Это оригинальное клеймо, которое каждый кузнец ставит на свой клинок, — он указал на место под гардой. Там было выгравировано большими буквами:

HAFFISSIS ME FECIT ANNO 1569

— Надпись на латыни, — продолжал Хаф, — и обозначает она: «Хафисис меня сделал в году 1569».

— Хафисис — необычное имя, — заметил Магистр. — Во всяком случае, для англичанина. Полагаю, это псевдоним?

— Да. Я взял себе имя Хафисис, памятуя о греческом боге.

— Хафисис — греческий бог? — удивился Витус.

— Да, так оно и есть, — гордо подтвердил Хаф. — А если хочешь знать точнее, то бог огня и кузнечного дела.

— Ого! — Витус едва сдержал улыбку. Бога, которого старик называл Хафисисом, на самом деле звали Гефестом. Должно быть, когда-то Хаф услышал это имя в искаженном варианте, да так и присвоил себе.

— Что-то не так? — настороженно спросил кузнец.

— Нет-нет, все в порядке… Просто я вспомнил другого бога, который носил похожее имя…

Ирония судьбы, подумал Витус. Хафисис отточил свое искусство так, что изготавливал совершенные клинки и подписывал их именем, не имевшим того достоинства. Грустно.

— Ну вот и хорошо! — Однако в тоне Хафа не звучало уверенности.

Магистр отвлек его от размышлений, спросив:

— А что это за колокол там, в углу? Какое ты к нему имеешь отношение? Мне казалось, ты оружейник?

— Мастер по изготовлению холодного оружия, — поправил его Хаф.

— Да, извини, оружейный мастер по клинкам. Но разве ты еще и кузнечный мастер по колоколам?

Хаф рассмеялся:

— Таких не существует. Колокольные мастера занимаются литьем. Но твой вопрос правомерен. Да, я выполняю заказы только на изготовление клинков, иногда они приносят что-то перековать, а тут вот приволокли колокол.

— Они? Кто это «они»?

— Ну… — Хаф обстоятельно прокашлялся. — Этот вопрос я хотел бы обойти молчанием. По крайней мере, до тех пор, пока мы не сможем полностью доверять друг другу. Так вот, они привезли колокол на воловьей повозке некоторое время назад. Этот колокол с корабля, выброшенного на сушу. Очевидно, он предназначался для одного из домов Божьих в Номбре-де-Диос или Пуэрто-Белло.

— Он поврежден? — спросил Витус.

— Да, снаружи на нем трещина в палец толщиной. Они попросили меня ее залатать. Я отношусь к ним с большим уважением, поэтому и согласился попробовать. Хотя я не уверен, что получится. — Хаф подошел к колоколу и показал на трещину, которая шла понизу. — Вот оно, повреждение. А кто-нибудь из вас не сможет мне сказать, что на нем написано?

По колоколу шла надпись:

FULGURA FRANGO — TONITENA REPELLO

Витус смахнул с поверхности пыль, чтобы надпись проступила яснее, и сказал:

— Это тоже на латыни и означает: «Молнии я ломаю — громы отгоняю».

— Ага, — задумчиво сказал Хаф. — По-моему, так им кто-то и перевел надпись. Ясное дело, слова эти много для них значат. Ну ладно, постараюсь сделать все, чтобы колокол зазвучал снова.

Он поводил их по кузнице, показывая и объясняя то и это, и не остановился, пока друзья не увидели все. А под конец, когда они собрались уж было покинуть кузницу, Феба лукаво заметила:

— Так вот, значит, где ты готовишь еду, если готовишь, а?

Прошло еще не меньше недели, прежде чем Витус и его друзья хотя бы вполовину восстановили силы. Хаф был заботливым хозяином. Когда он не работал в кузнице или не пропадал с Томом в лесу, то делал все, чтобы гостям было хорошо.

На следующий день, после того как они поселились у Хафа, Витус спросил его, не знает ли он какого-нибудь средства от трещин на губах и язв на теле, а наутро Хаф вошел к нему, держа в руках пузатую бутыль.

— Что это? — спросил Витус.

— Бутылка с разведенной сепией.

— Сепией? — Витус в жизни не слышал о таком средстве.

— Да, каракатицей. Был ночью у них и спросил, что можно сделать от дурной кожи. Вот они мне и дали сепию. Это очищенная и измельченная каракатица — лекарство, которое они знают от индейцев. Каракатица очищается, мелко толчется и разводится на диком меду. Они говорят, нет ничего лучше. Вы должны три раза в день делать по три небольших глотка, и скоро ваших язв как не бывало. А кроме того, это средство хорошо укрепляет силы.

Витусу и его друзьям стоило немало усилий глотать эту смесь. В конце концов эта тварь была дальней родственницей спруту, с которым у них были связаны самые ужасные воспоминания.

Но их усилия были вознаграждены: средство превзошло все ожидания. Чуть ли не на следующий день все пораженные участки кожи выглядели здоровыми. А Феба постановила:

— Хорошая штука. Все, что помогает, хорошо!

В один прекрасный день — Витус как раз строил планы на будущее — ему в голову пришла гениальная идея. Он сидел в кузнице Хафа, а старик в это время вытаскивал из разных уголков запасы металла и перепроверял их на прочность и на гибкость. Том, зевая, развалился перед корытом с водой.

— Скажи-ка, Хаф, — осторожно начал Витус. — Ты ведь уже знаешь, что я врач. Но, если честно, то сейчас врач с подрезанными крыльями. Я имею в виду, что врач без инструмента — то же самое, что кузнец без наковальни.

Хаф поднял брови и обратился к псу:

— Можешь себе такое представить, а, Том, старый дружище?

— Вот-вот, — вместо Тома ответил Витус. — И представить себе невозможно. Но, по чести сказать, я хотел тебя попросить, не можешь ли ты для меня изготовить пару-другую хирургических инструментов?

— Хирургических? Да я сроду не ковал ничего такого!

— Я уверен, что ты сможешь, если я тебе подробно нарисую, как они должны выглядеть.

— Да? И как ты это сделаешь?

— Очень просто. Ты ведь забрал из шкапчика на «Альбатросе» журнал, чернила и перья? Вот я и сделаю тебе подробные наброски.

— Ну не знаю… — Хаф потер подбородок. — Но я пока не говорю нет. Делай свои рисунки, а там посмотрим.

В тот же вечер наброски были готовы. Витус с друзьями сидел в спартанской спальне Хафа и объяснял:

— Посмотри, Хаф, я нарисовал тебе несколько инструментов. Это скальпель, пинцет и шпатель. Скальпель, видишь, должен быть с закругленным концом, пинцет — средних размеров и заканчиваться острием, а шпатель — узким, плоским и не слишком маленьким. Я долго раздумывал, какие инструменты тебя попросить изготовить. Со скальпелем и пинцетом все обстояло просто, а вот третий дался с трудом. В конце концов я остановил свой выбор на шпателе, потому что он многофункционален и может использоваться даже для каутеризации.

— Каутеризации?

Когда Хаф узнал, что это означает прижигание ран, его интерес возрос. Еще бы — речь шла об инструменте, который требовалось накаливать.

— Занятная работа, тем более что для всех трех инструментов нужна сталь с различными свойствами. Для скальпеля тебе потребуется просто прочная, для пинцета, наоборот, способная пружинить, а шпатель, кроме как из легированной[35], причем жаростойкой, чтобы не плавилась при нагревании, не сделаешь.

— Значит ли это, что ты поможешь мне с инструментом? — Глаза Витуса засияли.

— А как же иначе! Конечно, сделаю, и, можешь на меня положиться, они выйдут отличными. Опыт в ковке мечей у меня большой.

— Мечей?

— Да. Это очень похоже. Хороший меч должен объединять в себе разные свойства. Он должен быть одновременно прочным, гибким и жестким.

— Но это невозможно! — Магистр, который по сию пору молчал, не смог удержаться.

Хаф засмеялся:

— А вот и возможно. Надо просто брать разные сорта стали. Как для твоих инструментов, Витус. Если желаете, могу вам пояснить это на примере ковки клинка у меня в кузнице.

— Страшно интересно! — воскликнул Витус.

— И мне! — Магистр олицетворял собой ожидание.

— Уи-уи!

— Я бы тоже посмотрел, — сдержанно попросил Хьюитт.

Немного погодя кузнец держал перед ними в свете огня горна необработанный стальной штык с руку длиной.

— Ну вот, хороший меч почти здесь, — сказал он и загадочно улыбнулся. — Если позволите, продолжу. Я уже говорил, что клинок должен быть одновременно твердым, гибким, упругим и прочным. Одинаково твердым он должен быть по краям и особенно прочным в сердцевине. Вокруг сердцевины наносится слой более гибкой стали, который смягчает воздействие ударов. На него — новый слой, снова умеренной твердости, и так далее. Видите, клинок имеет многослойную структуру.

Магистр внимательно оглядел заготовку, которую Хаф пустил по кругу:

— И ты хочешь сказать, что все слои уже здесь?

— Да. Многие. По меньшей мере семь. Одни состоят из высокоуглеродистого железа, которое тверже остальных, другие — из низкоуглеродистого[36], которое я называю сталью. Семь слоев перемежаются друг с другом: железо, сталь, железо, сталь, железо, сталь, железо. Я соединяю их и кую. И с каждым ударом молота они становятся все плотнее друг к другу, клинок все более уплощается — слои раскатываются, как тесто под скалкой. А когда заготовка становится достаточно тонкой, ее перегибают вдвое — вот у нас уже четырнадцать слоев друг на друге. И они снова выковываются.

Витус спросил:

— И что, такое удвоение можно повторять сколь угодно раз?

— Вот вопрос, который я сам уже не раз задавал себе. Теоретически, думаю, да. А на практике нет. Хотя бы потому, что тогда бы клинок никогда не был готов! — Хаф принял заготовку обратно. — Это тайна каждого кузнеца, сколько слоев в его клинке. Одно доподлинно известно: чем их больше, тем более прочной и ковкой становится сталь. Еще один секрет кроется в том, как сделать острые края особо прочными. Раскованные слои под конец прокатываются, как мы это называем, и в результате выглядят вот как этот на штыке…

— …из которого ты уже можешь выковывать клинок? — встрял вечно любознательный Магистр.

— Да, но не думай, что это так уж просто. Тут потребуется еще пара приемов до и после. Я вам описал производство булатной стали, больше известной как дамасская. Это сталь, узор поверхности которой отображает ее внутренние слои. Подлинность дамасской стали именно этим и определяется. Ее ни с какой иной не перепутаешь…

Потрясенный Хьюитт промолвил:

— Дамасская сталь, должно быть, самая прочная в мире.

— И самая красивая, — кивнул Хаф. — Вариантов узоров бесконечное множество. И ни одна вещь не похожа ни на какую другую в мире.

— А когда возникает этот узор? — спросил Витус.

Хаф поднес к его глазам четырехгранный стержень:

— Пока я его раскаляю и кручу. В зависимости от того, как и с какой частотой его перекручивать, позже, при проковке, узор будет грубее или тоньше.

Витус кивнул:

— Понятно. Когда я вспоминаю о кузнеце из Камподиоса, брате Тобиасе, то понимаю, что против тебя он подмастерье. Он добросовестно делал свою работу и благодарил за это Господа, но такого совершенства, как ты, Хаф, ему никогда не достичь. Где ты овладел своим ремеслом?

Хаф смущенно постучал заготовкой:

— Ну, я вам уже рассказывал, что я англичанин. Рос я в Шеффилде, где в кузнечном деле знают толк с незапамятных времен. Когда я сделал свою первую работу на звание подмастерья, меня потянуло побродить по свету. Я поехал морем, добрался до Андалузии, где учился изготовлению знаменитой восточной булатной стали. И снова путешествовал морем, потом на какое-то время осел в кубинском городе Гаване, где нашел себе место на тамошней верфи. Но работа там мне не нравилась, и я снова отправился в путь. К тому времени мне было уже за сорок, и я мог себе позволить никому не позволять совать нос в мои дела…

Хаф помолчал и затем продолжил:

— Ну вот, тогда я решил с моей… — он запнулся. — Во всяком случае, меня прибило сюда, где появилась возможность без перебоя изготавливать клинки такого качества, которые они для меня продают.

У Магистра снова вертелся на языке вопрос: «А кто такие "они"»? — но он сдержался. Вместо этого он спросил:

— А когда клинок выкован, ты его шлифуешь и полируешь?

— Не так скоро, — засмеялся кузнец. — Вначале его надо закалить. А это, должен заметить, особое искусство.

Коротышка театрально поклонился, копна его рыжих волос сверкнула золотом в свете огня:

— Уи, уф, ну и попотеть, щёб такого остряка скумекать! Грамерси за сказку!

— Спасибо, Энано. Только шлифовка и полировка — это еще не вся сказка. Под конец надо пройтись по клинку разведенным железным купоросом, чтобы узор «заиграл», как говорим мы, кузнецы. Ну а теперь перейдем от теории к практике: покажу вам парочку из моих последних изделий. — Он исчез в глубинах просторной кузницы и через некоторое время снова возник перед друзьями с великолепными клинками в руках. — Вот три меча и пять шпаг.

Все восторженно рассматривали в свете огня произведения искусства, изучали узоры, пробегались пальцем по лезвию, пробовали эфесы в ладони, рассекали оружием воздух, прислушиваясь к свисту, — и никак не могли налюбоваться. В конце концов Витус почти благоговейно подвел черту:

— Чтобы обладать таким клинком, надо быть либо страшно богатым, либо самому суметь его изготовить!

— Или получить в подарок, — улыбнулся кузнец и принялся за работу.

Работал он долго и сосредоточенно. Для изготовления непривычных ему вещей пришлось экспериментировать, ведь хирургические инструменты должны были быть обработаны много тоньше, чем все, что ему приходилось выковывать до сих пор. Но и этой работе подошел конец. Конечно, инструмент получился не таким безупречно блестящим, как остальные шедевры мастера, но для Витуса главным было, чтобы он хорошо выполнял свою функцию, а в этом отношении изделия были сработаны превосходно. Под руководством Хафа Витус собственноручно отполировал скальпель и проверил его остроту на кусках старых задубелых кож. Короткое закругленное лезвие прошлось по ним, как нож по маслу. Витус разошелся и даже поупражнялся в выбивании надписей на готовых клинках. Он изрядно попотел, но теперь и на скальпеле, и на пинцете, и на шпателе красовалось его имя и год изготовления:

VITUS DE CAMPODIOS A. D. 1578

Он задумался на минутку и добавил к надписи еще одно слово:

AZOTH

— И что это значит? — спросил Хаф.

— Это слово, которое было выгравировано на мече знаменитого врача Парацельса, — ответил Витус.

— Ага, — глубокомысленно заметил Хаф, но по нему было видно, что кузнец впервые слышит и слово «азот», и имя Парацельс. — А этот меч был из дамасской стали?

— Не могу сказать. А вот Парацельс был врачом и знатоком лекарственных трав, ему наука многим обязана. «Азот» — это тайное имя, обозначающее нечто вроде: Божественная сила и мощь. Иногда его употребляют как название и Lapis mineralibus — философского камня, и эфира.

— Вон как, — пробормотал Хаф. — Честно сказать, все это мне мало о чем говорит. Ну, да ладно. Главное, что инструмент у нас получился и может тебе пригодиться в работе.

— Еще как пригодится!

Хаф, озираясь украдкой, прошел мимо хозяйственных пристроек к кладовой. У порога он остановился и, невольно понизив голос, спросил:

— Феба, ты тут?

Как он и рассчитывал, из-за двери не раздалось ни звука. Он затаил дыхание и вошел вовнутрь.

С тех пор как Витус с друзьями гостили у него, запасы в кладовой несколько оскудели. Зато Фебе теперь было здесь вольготнее, чем вначале.

Хаф так разволновался, что не сразу нашел то, что было ему нужно.

— Да где же они, где? Вроде бы были здесь… или тут?.. — отчаянно шептал он, в который раз обшаривая себя со всех сторон.

Наконец пропажа нашлась заткнутой сбоку за лямку фартука. Это были цветы, чья пышная красота уже изрядно помялась. Но Хаф этого не замечал. Его могучие руки с сильными пальцами, которые с необычайной ловкостью могли держать самые мелкие металлические детали, беспомощно пытались собрать растрепанный веник в букет. Он глубоко вздохнул и уже наклонился, чтобы положить плод своих неимоверных усилий на изголовье Фебиного ложа, как вдруг за его спиной раздался голос:

— Ха-аф? Что ты там делаешь? Случилось что или что там?

— А-а-а… Э-э-э… Нет… Да…

Хаф покрылся холодным потом с головы до пят, судорожно запрятывая цветы под фартук: на то, чтобы вручить свое подношение из рук в руки, у него никогда не хватило бы смелости. Уж лучше он придет в другой раз.

— Просто хотел посмотреть, как ты… Как тут устроилась, хотел посмотреть…

— Да ты что, Хаф? Сам же обустроил мне эту каморку.

— А, ну да. Только с тех пор здесь стало гораздо больше места, как… э-э…

Он чуть было не выпалил «как запасы уменьшились», да вовремя спохватился, ведь это прозвучит так, словно он упрекает. А он, напротив, очень даже рад был своим гостям.

— Ага… хм… э-э… — Он все еще не знал, как выкрутиться, — …как ты все здесь устроила.

Хаф в смятении покрутил головой. Все предметы, окружавшие постель, говорили о том, что здесь живет молодая девушка. Тут стоял ящик, перевернутый на попа и превращенный в столик, внутри него аккуратно уложена парочка платьев, которые Феба сшила сама из найденного в хозяйстве Хафа куска холстины. На ящике — отполированное до блеска металлическое блюдо, днище которого служило зеркалом, перед импровизированным зеркалом — две наполовину оплывшие свечи, а к ним кремень и кресало, чтобы зажигать.

Феба, проследив за взглядом Хафа, кивнула:

— Да, Хаф, правда, места стало много. По крайней мере мне хватает. А ты-то что хочешь, а?

Хаф стоял с опущенными плечами. Тысячи мыслей крутились в его голове, и ни одной толковой. Наконец он сдался:

— Не привычный я говорить, то есть, ну, я хотел сказать, говорить с женщинами, с той поры как моя…

— Как твоя жена умерла, да, Хаф? Этого ты никак не можешь сказать, да? — пришла ему на помощь Феба.

Он молча кивнул.

— Ну ладно, давай! — Феба попросту усадила его на свое ложе. — Давай, расскажи. Феба слушает, даже если ты будешь говорить до турецкой Пасхи.

Губы Хафа зашевелились, но не произвели ни звука. И снова Феба пришла на помощь:

— Давно это случилось, Хаф?

— Уже одиннадцать лет как, — сдавленный голос Хафа скорее походил на шепот.

— Но это же чертовски давно! — воскликнула Феба. — И раз уж ты столько лет не можешь забыть, значит, сильно любил ее, а?

— Да, сильно. Она была моя голубка, моя единственная, — голос Хафа немного окреп. — Мое сокровище, текеста-скво. Ее, как и меня, судьба забросила в Гавану.

— А как ее звали? — участливо спросила Феба.

— Сика, — Хаф провел рукой по глазам. — Сика ее имя. С той поры… С той поры я не произносил его.

Феба сжала его руку.

— Но Гавана, этот крикливый, беспокойный порт, нам обоим был не по душе… чтобы жить в нем. Это мы сразу поняли. Может, поэтому и сошлись… С первого взгляда друг друга поняли. А ведь ни я, ни она не знали языка другого.

— Я понимаю. Шум да гам — он не для каждого медом мазан.

— Нет-нет, не думай, Сика была женщина сильная. И красивая, по-настоящему красивая. Только красота ее больше шла изнутри, если ты понимаешь. Она была спокойная и прямодушная, и всегда на моей стороне, если понимаешь.

— Понимаю, Хаф, понимаю.

— Она умела работать за двоих, а на губах все равно всегда была улыбка… для меня улыбка. Я знал, что могу пойти хоть на край света, и она пойдет за мной. Мы хотели быть вместе, вместе наладить нашу новую жизнь.

— Как красиво! Чувство такое красивое, я имею в виду.

— Я выбрал это место между Номбре-де-Диос и Пуэрто-Белло, потому что надеялся, что буду получать заказы из обоих городов. Постепенно мы обживались, хотя в первое время и было тяжело. Я корчевал лес, строил дом, оборудовал кузницу — все давалось потом и кровью, но я не отступал, потому что Сика всегда была рядом со мной и всегда со своей верной, доброй улыбкой.

Первые клинки я продал где-то через год после того, как мы начали. Они попали в руки английских пиратов, галеон которых стоял на якоре у здешних берегов. Через год у нас родилась дочка. Я назвал ее Сика, как звали и мою любимую жену.

— Как это прекрасно, иметь доченьку, как прекрасно!

— Да, я был тогда счастливейшим человеком на земле. Все, за что бы я ни брался, мне удавалось. Заказчиков из Номбре-де-Диос и Пуэрто-Белло становилось все больше. Впервые в жизни я был хозяином и работал на себя и свою семью. И у меня была Сика с ее улыбкой и маленькая дочь. Еще через год родился Джон, наш сын. Его я назвал в честь своего отца, а отец мой тоже был на свой лад удачлив. А три недели спустя… три недели… — голос Хафа сорвался.

Феба ласково обняла его за плечи:

— Случилась беда, да? Большая беда? Если не хочешь говорить об этом, можешь не говорить.

— Нет, я расскажу, расскажу… Помнишь, я сам тебе как-то сказал, что от этого становится легче.

— Ясное дело, помню.

— Потом, через три недели… — Хаф собрался с духом. — Потом нагрянули они. Был вечер, сумерки уже сгустились. Куча пиратов. Всякий сброд, из всех земель. Испанцы, французы, англичане. Мы с Сикой и детьми сидели в зале и не ожидали ничего дурного. До той поры на мой дом еще никто не нападал. Они свалились на нас, пьяные, горланящие, вооруженные до зубов. Все произошло молниеносно. Удар по черепу — и я на полу без сознания. Когда я очнулся, все уже было кончено. Клубы дыма ели мне глаза и не давали дышать. Эта банда убийц подожгла мой дом, но огонь, слава Богу, не занялся: бревна были еще слишком сырыми. Когда я худо-бедно откашлялся и протер глаза, передо мной предстала ужасающая картина. Трупы моих детей… Они перерезали им горло! Представляешь, невинным деткам! Перерезали… просто так… ни за что… — Хаф закрыл лицо руками.

— Это ужасно, ужасно! — Феба начала покачивать Хафа, обняв за плечи.

— Они разгромили и разграбили все: и дом, и кузницу, забрали все мои клинки… Но я этого тогда не замечал. Горе лишило меня всяческих чувств. Я только горевал о погибшей семье. И, если бы не Ктико, старый вождь симарронов[37], меня бы тоже сегодня не было. Это он сидел возле меня день и ночь, слушал и утешал. Да, только благодаря ему я остался жив. Ктико знал, что они сделали с Сикой, моей женой, но никогда не говорил мне этого. А я не спрашивал. Что спрашивать? Известно, что это отродье делает с женщиной… Мало-помалу время шло, и я начал переустраивать дом. Валил деревья, чтобы расчистить больше пространства вокруг, на случай если эти изверги захотят вернуться. Теперь у меня было хорошее поле обстрела, и я подготовил им достойный прием. Я запасся мушкетами, ежедневно упражнялся в стрельбе… Я ждал случая. Но они не вернулись. Больше никогда… до сих пор.

Я работал как проклятый, день и ночь. Работа помогала избыть боль… или хотя бы забыть, пусть на несколько часов. Ктико продолжал часто навещать меня, и я стал отдавать ему свое оружие, чтобы они продавали его. Сам же я с того самого дня больше не хотел иметь ничего общего с гнусным миром за стенами своего дома.

— И все-таки ты помог нам.

— А как же иначе? Да от вас и не исходило никакой опасности — наоборот, вы лежали в той лодке как мертвые. А Том выл и вилял хвостом. Я даже не сразу сообразил, что кто-то из вас мог еще выжить. Ну вот, по крайней мере я рад, что вы спаслись. С тех пор как вы здесь, все по-другому. Ко мне вернулась радость жизни. Солнечный свет, прозрачный воздух, голоса зверей — я все чувствую так остро, как будто только что родился.

Феба нежно прижала его к себе:

— Вот и хорошо, что вернулась, Хаф, очень хорошо!

Хаф сглотнул:

— Мне бы хотелось, чтобы вы остались со мной навсегда. Только с вами я понял, как пусто жил последние годы. Да нет, знаю, знаю, что вам придется уйти. Витус рассказал мне, что должен найти Арлетту, свою большую любовь, где-то севернее Кубы, на острове Роанок. Но я подумал, может, ты… э-э… Ну я подумал, может, спрошу тебя… Хм… Ну, может, ты бы…

Феба отпустила его плечи и посмотрела ему прямо в глаза:

— И поэтому ты принес мне цветы, да?

Хаф залился краской:

— Так ты увидела? Ну раз уж так… все равно… Да. — Он церемонно вытащил из-под фартука пучок цветов, который завял и растрепался еще больше:

— Я прошу тебя остаться, — едва слышно прошептал он, уставившись в какую-то невидимую точку на стене. — Мне показалось, тебе здесь хорошо. Ты любишь животных, а они любят тебя. И я… и мне ты тоже нравишься… и… — Он торопливо добавил: — Все честь по чести, конечно. Я понимаю, что я уже старый человек, но я еще крепкий, если ты понимаешь, о чем я… Со мной еще могут помериться многие молодые… и в кузнице я смогу работать еще много лет. У тебя здесь будет хорошая жизнь, и еда, и забота… и… вообще. А это орхидеи, да, я специально ходил за ними в лес. Конечно, они еще не такие крупные, сезон дождей еще не начался… Это будет в апреле. А когда здесь идет дождь, то цветы прямо ковром, понимаешь? Я тебе новых соберу… если согласишься остаться… Ну что скажешь?

Феба приняла увядший букет, закрыла глаза и понюхала цветы. Несмотря на потрепанный вид, пахли орхидеи умопомрачительно.

— Ты кавалер, Хаф, клянусь костями моей матери, настоящий кавалер…

Подъемные блоки тяжело охнули, когда Хаф и Хьюитт потянули за веревки, чтобы приподнять поврежденный колокол. Кузнец долго размышлял, как лучше всего взяться за дело, и в конце концов пришел к заключению, что есть только одна-единственная возможность: приподнять колокол за венец, опрокинуть, а потом уже подтащить его краем с трещиной в огонь горна. В то же время следует нагреть до нужной температуры подходящий кусок бронзы и подогнать его методом кузнечной сварки к нужному месту. Вся же сложность, кроме веса колокола, конечно, была в том, что состав его сплава не известен. Доля олова при литье обычно колебалась между двадцатью и двадцатью двумя процентами, ну и, соответственно, оставшиеся проценты приходились на медь. Однако вроде бы такая сравнительно малая разница имела крайне важное значение. Потому-то Хаф и посвятил столько времени изучению сплава в его холодном состоянии. Он ощупывал колокол, постукивал по нему, прислушивался, как будто таким образом мог установить состав сплава, даже соскреб напильником немного стружки, чтобы исследовать ее отдельно. И все-таки сомнения оставались. Даже после того, как кузнец пришел к решению использовать для заплатки кусок бронзы с содержанием олова двадцать один процент.

Хаф посмотрел наверх, где большое колесо блока двигалось посередине им самим сконструированного подъемника.

— Поднимем еще чуть-чуть, прежде чем наклонять. У тебя там блок готов? — спросил он Хьюитта.

— Готов. Крутится свободно.

Сообща они потянули тяжелый колокол к горну. По знаку Хафа Хьюитт запустил второй подъемник. Медленно, почти неохотно колокол начал крениться к огню. И тут случилось непредвиденное.

С ужасающим визгом, похожим на крик тукана в дремучем лесу, на блоке Хьюитта лопнул трос. Колокол, потерявший переднюю натяжку, закачался, разбил горн, взметнув столп искр, и наружной кромкой сбил Хафа с ног. Потом качнулся назад и снова вперед, назад, вперед… Спокойно и величаво, словно ему все нипочем.

Хаф, против своего обыкновения, изверг сочное ругательство. Он лежал посреди кучи углей и развороченных камней и пялился на нависающую над ним махину. Хайло с тяжелым языком было прямо над ним.

— Хьюитт, с тобой все в порядке?

— Да, Хаф. — Хьюитт успел отскочить в недосягаемое для колокола место.

— Ну слава Богу. Со мной вроде тоже.

Хаф хотел подняться и вдруг понял, что не может этого сделать. Правая нога не слушалась. Он глянул на нее и глазам своим не поверил, потому что боли-то никакой не чувствовал. Его голень торчала почти под прямым углом, а под ней быстро натекала лужа крови. Хаф со стоном откинулся назад. И как по команде ударила боль. Она накатывала волнами снизу, прокатывалась через все тело, бушевала и обрушивалась на него с бешеной силой.

— Иди, иди… за Витусом, — проскрипел кузнец.

Но Хьюитт, надежный из надежных, уже умчался.

— Прежде чем вправлять кость, надо остановить кровотечение, — заключил Витус.

Он проследовал к горну и сунул выкованный Хафом шпатель глубоко в пылающие угли. Потом снова повернулся к пострадавшему:

— Как боль, Хаф, отступает?

Тот слабо кивнул. Он лежал на скамье, под головой скатка из его кожаного фартука. Вокруг него царила суета.

Магистр, который затягивал бедро Хафа кожаным ремнем, заметил:

— С полгаллона лучшего испанского бренди любой уже ничего не чувствовал бы.

— Хорошо бы, — вздохнула Феба, стоявшая на коленях у изголовья кузнеца. — Хорошо бы так. Не хочу, чтоб он еще страдал. — Она отирала Хафу пот со лба полотняным лоскутом, выжимала его, снова окунала в миску, услужливо подставленную Энано. — Вот, видишь, опять прохладный платок, а? Сейчас положу тебе на лоб, и все будет хорошо. Так, та-ак, хорошо?

Хаф закрыл глаза, Феба приняла это за согласие.

— Уи, Хаф, — ободряюще пропищал Коротышка. — Сцепи кусалки, скоро снова будешь жихтарить, клянусь Пресвятой Девой.

— Время. Пора оперировать, — коротко бросил Витус и повернулся к Хьюитту, который выдалбливал углубление в большом полене для шины. — У тебя готово?

— Сейчас, еще чуть-чуть.

— Хорошо. Как только приступлю, все должно быть под рукой. — Витус осмотрел освобожденную от штанины голень. Из места перелома все еще сочилась кровь. — Перелом, слава Богу, вроде бы чистый, хоть и открытый. Большая и малая берцовые кости сломались ровно, без осколков. Хуже, что задета артерия, к счастью, не главная. И все-таки кровотечение надо остановить. Магистр и Энано, подержите-ка Хафа так крепко, как можете.

Без долгих слов Витус сделал надрез скальпелем, расширив рану, раздвинул кожу, подкожный слой и мускулатуру — и вот он, кровоточащий сосуд.

— Жаль, что у меня нет раневого крючка, но уж что есть, то есть.

Витус, не останавливаясь, работал дальше. Большим и указательным пальцами еще дальше раздвинул края раны… Хаф дышал глубоко и прерывисто. Его могучие руки вцепились в края скамьи. Чуть погодя Витус пробормотал:

— Я оказался прав, это не главная артерия. — Он отложил скальпель и приподнял сломанную ногу. — Ну вот, кровь почти остановилась. Магистр, держи его ногу в таком положении. Дощечки готовы? — Это уже Хьюитту.

— Да, Витус.

— Неси сюда. Только вначале вынь шпатель из горна. Он должен быть раскален докрасна.

Получив скальпель, Витус снова раздвинул края раны и раскаленным инструментом несколько раз прижег кровоточащий сосуд. Зашипело. Пошел запах паленого мяса. Хаф застонал и дернулся. Магистр не смог удержать сломанную конечность, и она упала на скамью.

— Ай! — Маленький ученый был полон раскаяния.

— Ничего, — успокоил его Витус. — Главное дело сделано.

И правда, рана больше не кровоточила, даже когда Магистр развязал жгут на бедре Хафа.

— Накладываем шину, — командовал Витус.

С помощью Магистра он соединил кости в правильном положении. Они вытягивали и налегали до тех пор, пока не добились нужного результата. Маленький ученый прокряхтел:

— Витус, помнишь, как мы проделывали такую же процедуру на борту «Каргада де Эсперанса»?

— Конечно, помню. С ногой Клааса. Слава Богу, что на этот перелом нетрудно накладывать шину.

— Тогда мы смогли это сделать только с помощью талей.

— Ага. А теперь возьми ленты полотна и забинтуй ногу. — Пока Магистр выполнял поручение, Витус говорил Хафу: — К несчастью, у меня нет хорошей мази, которая предотвращает гангрену и способствует заживлению. Но, по крайней мере, выкованный тобой шпатель сослужил добрую службу. Хорошо прижженная рана редко гноится и приводит к осложнениям.

Хаф вяло кивнул. Было впечатление, что он вообще с трудом осознает, что с ним проделывают. Феба, которая по-прежнему стояла на коленях у его изголовья, неустанно накладывала на лоб свежие прохладные компрессы и тихо говорила с раненым. Витус глянул на повязку Магистра, как всегда, безупречную, невзирая на недостаток перевязочного материала, и удовлетворенно кивнул:

— Хорошая работа, сорняк!

Магистр улыбнулся:

— Не надеялся еще раз пережить день, когда ты меня похвалишь coram publico[38].

— Теперь шины. Наложим их по длине вокруг всей голени и снова зафиксируем повязкой. Тугой, но не слишком. Хорошо, что у нас не одна шина.

Чуть погодя, когда и это было сделано, все вздохнули с облегчением. Хаф спал.

— Отнесем его в спальню, — решил Витус. — Давайте-ка прямо на скамье.

Хаф лежал на своей широкой кровати, сжав кулаки и втягивая воздух через зубы.

— Болит, Хаф? — Феба была сама заботливость. — Мы с Томом с тобой. — Она опустила лоскут в миску, отжала и снова наложила ему на лоб.

Уже три дня и три ночи она не отходила от кузнеца, а когда ее пытались уложить соснуть хотя бы часок, давала решительную отповедь:

— Хафу нужно, чтобы я была здесь. Я и Том, понимаешь? Ему это нужно.

Витус подошел к кровати:

— Как дела, Хаф? Сильно болит? Я мало что могу предпринять против боли, разве что назначать тебе алкоголь, но его обезболивающий эффект постепенно будет ослабевать.

Да, алкоголь был единственным анальгетиком у Витуса на вооружении. Они с Магистром и Энано сделали несколько вылазок в лес, чтобы найти нечто сходное с Cannabis, Papaver somniferum, Hyoscyamus niger или Calla palustris, но тщетно. Ничего похожего, даже отдаленно. Под конец Магистр вздохнул:

— Все глаза проглядел, но ничего не вижу. И не только потому, что близорук, — просто здесь не произрастают ни конопля, ни опийный мак, ни белена, ни белокрыльник. Естественно, в этой местности есть какие-то травы с подобным действием, но мы их не знаем. Наверное, они известны только индейцам. Пойдем-ка обедать.

В размышления Витуса вплелись слова Хафа:

— Адски чешется, Витус! Черт, еще никогда не испытывал такого, как в этой проклятой ноге!

Витус вернулся к действительности.

— Что ты сказал, Хаф? То есть на смену боли пришел зуд?

— Можно и так сказать, если хочешь. — Хаф снова застонал. — О Боже, как будто в ногу впились сотни москитов, и все в одно место! Витус, умоляю тебя, сними повязку!

Словно прося за своего хозяина, Том встал на все четыре лапы и залаял. Всеобщее волнение передалось и ему.

— Нельзя! — Голос Витуса был строг, хотя в душе кирургик ликовал. Зуд на месте раны — признак заживления. Чтобы утвердиться в своих предположениях, он наклонился и обнюхал повязку, что регулярно делал в последние дни. Нет, гнилостного запаха, который дает гангрена, не было и сегодня. — Потерпи еще немного, Хаф. Заживление идет хорошо, ногу мы спасли, будь уверен.

— Хочешь сказать, что я смогу ходить, как и раньше? Скажи мне правду! — Хаф был радостно возбужден.

— Конечно, будешь ходить, обещаю. Правда, не знаю, так ли хорошо, как раньше. Может быть, будешь слегка прихрамывать, если нога станет короче. Но ходить точно сможешь.

— А… заниматься своим делом я тоже смогу?

— Естественно. Только сначала придется нарастить прежнюю мышечную массу. На все нужно время. Терпение, мой друг, терпение.

— Главное, что я снова буду здоров!

— Будешь, обязательно будешь!

Хаф счастливо посмотрел на Фебу:

— Слышала, Феба? Витус говорит, что я буду бегать, совсем как прежде, и работать смогу! Как тебе это?

— Здорово, Хаф, правда здорово! Ничего другого я от Витуса и не ждала.

Двумя днями позже — Хаф уже предпринял первые попытки передвижения — он созвал всех обитателей дома к своей постели. Они стояли перед ним удивленные, с недоумением на лицах.

— Садитесь, друзья мои, нам надо кое-что обсудить. — Он сделал короткую паузу, пока они рассаживались, и приступил: — Я не случайно назвал вас друзьями, потому что не кем иным, как добрыми друзьями, вы стали мне за это время. Никогда в моей жизни не было столько людей, которые так много сделали бы для меня и к которым я прикипел бы всем сердцем. — Он обстоятельно откашлялся. — И тем не менее час расставания близится, и мысль об этом печалит меня. С другой стороны, когда лежишь обездвиженный, времени для размышлений хватает. И вот я пришел к мысли, что дружба не кончается оттого, что люди расстаются. Дружба — прекрасное чувство, теплое, верное, надежное. Как вечный огонь. Я знаю, что пронесу в себе этот огонь через всю оставшуюся жизнь, даже если никогда больше в этой жизни вас не увижу. — Он снова покашлял. — И эта мысль делает меня счастливым.

— О Хаф, как грустно все, что ты тут говоришь, как грустно! — всхлипнула Феба.

Она сидела, выпрямившись, у его изголовья, на случай если ему что-то понадобится.

— Да, — согласился Хаф. — Но разве не было бы куда печальнее, если бы мы не выносили друг друга и все-таки были бы принуждены жить вместе?

Феба потихоньку успокаивалась. Хаф продолжал:

— Я знаю, у Витуса земля горит под ногами, потому что он рвется на Роанок-Айленд, чтобы найти свою Арлетту, так ведь, Витус?

Витус проглотил ком в горле:

— Да, честно сказать, ты прав. Это что, так заметно? Но ты не бери в голову, мы останемся здесь, сколько нужно будет, пока ты не встанешь на ноги, поверь мне.

Хаф мягко отмахнулся от его слов:

— Вы выйдете завтра, Витус. Завтра. Хотя бы потому, что сезон дождей не станет мешкать оттого, что старый человек не хочет расставаться с друзьями. Уж можешь мне поверить: тот, кому придется продираться через джунгли в такое время, не забудет этого до конца дней своих. Так что завтра утром. На Номбре-де-Диос. Потому что оттуда у вас больше шансов отплыть на Кубу. А по дороге туда вы познакомитесь с моими партнерами симарронами.

— Симарронами? — Витус удивленно поднял брови.

— Симарроны — это и есть те самые «они», о которых я часто упоминал. Думаю, настало время открыть эту тайну, потому что теперь я в вас полностью уверен и знаю, что вы будете молчать. Симарроны не индейцы, как вы могли подумать. Это негры. Беглые черные рабы, которых безжалостно преследуют испанцы. Они славные парни, которые не боятся ни Бога, ни черта. Чтобы добраться до их ближайшей деревни, вам надо будет идти вдоль русла речушки, что протекает за моей кузницей. Но будьте внимательны: она с каждой милей становится все шире и шире, и в ней водятся крокодилы. Я так прикидываю, вам надо будет пройти миль десять. А когда доберетесь до симарронов, идите прямо к вождю Окумбе. Он их предводитель и мой друг. Ктико, старый воин, с которым меня столько связывает, умер в конце прошлого года. Господь милосердный, прими его душу!

Передадите Окумбе и его людям привет от Хафисиса, кузнеца. Это распахнет перед вами двери. Я уже сказал, они мои партнеры. Они снабжают меня продуктами и сырьем для работы, а я плачу им оружием. Иногда чиню даже их мушкеты. — Хаф помолчал, а потом обратился к Фебе: — Дай мне сверток, который лежит под кроватью.

Феба выполнила его просьбу, хоть и с трудом, потому что сверток был довольно тяжелым. Кусок старой кожи, многократно перевязанный веревками с прочными узлами.

Когда Хаф развернул его, зашелестел восхищенный шепот, потому что глазам друзей предстала блестящая сталь: шпаги, мечи — все изделия отменного качества. Хаф выковал их за последнее время.

— Эту партию мои партнеры ждут самое позднее в последних числах этого месяца. Здесь шесть шпаг и два меча. Так, у нас сегодня… — он сосчитал в уме, — …двадцать шестое марта. Если вы завтра выйдете и будете так добры захватить с собой мой товар, поспеете с ним вовремя.

— Теперь я понял, почему для тебя важно помнить точную дату, — улыбнулся Витус.

Хаф улыбнулся в ответ:

— А ведь ты был тогда здорово удивлен, что я смог назвать день вашего спасения: девятое марта.

— И это было воскресенье и день моего рождения… Ну, ладно, давай вернемся к твоим шедеврам. Само собой, мы возьмем все это с собой. Но я вижу здесь девять клинков, а не восемь. Не думаю, чтобы ты ошибся!

Хаф лукаво усмехнулся:

— А ты все замечаешь, кирургик! Да, не ошибся. Эта шпага, так сказать, не из общей компании. — Он взял в руки особенно тонкой работы изделие и показал выбитую на нем надпись:

FOR MY GOOD FRIEND VITUS HAFFISSIS ME FECIT ANNO DOMINI 1578

— Уй, у меня уж подметки чешутся, — просвистел Коротышка на следующий день. — Когда двинем?

— Festina lente — поспешай медленно, — заметил Магистр. Он стоял свежевыбритый, во всем чистом посреди поляны и озирался. — Где же Витус?

Хьюитт, взваливший на спину сверток с оружием, ответил:

— Он попрощался с Хафом и пошел за Фебой. Она не показывалась все утро.

Не успел он еще сказать, как оба, Витус и Феба, вышли из кладовой. Магистр прищурился:

— Что видят мои воспаленные глаза, дражайшая Феба! Слезы расставания в твоих глазах? Все последние дни глаза у тебя на мокром месте. Но пора! У Энано уже в одном месте зудит.

Вместо ответа Феба опять завыла. Витус беспомощно пожал плечами.

— Ну будет, будет тебе! — Магистр подошел и обнял ее за плечи, что вызвало еще более бурный поток слез.

— Ужасно, ужасно это, так ужасно! Мне будет вас не хватать, так не хватать вас!

Магистр наморщил лоб:

— Нас не хватать? Ты говоришь загадками, драгоценная.

— Нет-нет, какие загадки! Я остаюсь с Хафом и Джеком…