ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА МАРОУ

Ты тоже хочешь забеременеть с моей помощью? Почему? Может, ты уже отчаялась?


Было далеко за полдень, когда Луиза осторожно приблизилась к своей каморке. В этот день она поднялась ни свет ни заря, бесшумно ступая, как кошка на своих мягких подушечках, потому что Витус возле нее все еще крепко спал. Глубокая складка на его лбу разгладилась. Улыбка осветила ее лицо, когда она смотрела на его разметавшиеся светлые локоны.

— Я люблю тебя, Витус. Одному Богу ведомо, как я тебя люблю! — еле слышным шепотом выдохнула она.

Слезы снова подступили к ее глазам, и она выругала себя за бесконечное нытье. «Время плакать, — сказала она себе, — кончено раз и навсегда. Все будет хорошо!» Она выскользнула из своей каморки и занялась повседневной работой в «L’Escargot». Ахилл, хоть и был душкой, не терпел, когда работа, какой бы она ни была, стояла.

И только теперь, когда основные дела были закончены, она улучила минутку на то, что задумала еще ночью. Потихоньку, дюйм за дюймом, открывала она дверь. Сердце было готово выскочить из груди: если Витус еще там и заметит ее, она просто не знала, что и делать. Нет! Только не после такой ночи! Дверь предательски скрипнула, и Луиза затаила дыхание. Она быстро заглянула в щель. Слава Богу! Витуса не было. Проскользнув внутрь, она скинула свой кокон и натянула изрядно потертую одежду для верховой езды. Поверх снова обернулась в свою накидку. Бросив прощальный взгляд на свое убогое пристанище, она прикрыла дверь и, пройдя по извилинам «Улитки», покинула заведение Ахилла.


Как рыба, выброшенная на сушу, ловя ртом воздух, старая Мароу остановилась перед ступенькой у двери заднего входа в свою хижину. При ее комплекции каждый шажок, даже самый маленький, давался ей с мукой. Особенно если он вел наверх.

— Да, ходить мне с каждым разом все труднее, Каналья!

Роскошного оперенья трогон, который сидел у нее на плече, с клекотом перелетел на крышу.

— Ты славный мальчик, Каналья, только не в тебе дело, ах!

Ахая и охая целительница оторвала от земли свою слоновью ногу, но та не хотела подниматься больше чем на дюйм. Только после многочисленных попыток, помогая себе руками, Мароу смогла одолеть пологую ступеньку.

— Слава Господу и Деве Марии! Сделали!

Еще несколько тяжких, трудно преодолимых шажков, и Мароу, вся в липком поту, ухватилась за свое кресло у очага.

— Понять не могу, чего это я год от года все больше толстею, — бормотала она. — Уже целую вечность, можно сказать, ничего не ем, только пью. Да, пить мне надо много. И все равно, по-моему, отливаю больше, чем заливаю в себя…

Качая головой, она разглядывала железную посудину, которую только что опорожнила за домом и все еще держала в руках.

— С каждым разом эта штука наполняется все быстрее.

Она, пыхтя, засунула посудину под кресло, подняла подол своего платья и плюхнула непомерно пышный белый зад на дыру в седалище. Массивные ножки кресла жалобно скрипнули.

— Ну, слава Богу, села!

Каналья слетел к ней и снова пристроился на плече. Ну вот, все так, как и должно быть. В душе Мароу поселился покой, тело расслабилось, сердце уняло свой бешеный ритм.

Огонь в очаге согревал. Собственно, в это время года люди обычно не разжигают очаг, но ей все время было холодно. Может оттого, что она мало двигалась. Но она так любила покой! И удобство…

Целительница прекрасно понимала, что образ ее жизни никак не назовешь здоровым, но она сама его выбрала и не собиралась менять. Девчонкой она была стройна, как кипарис, и зарабатывала себе на хлеб тем, что бегала по Гаване на посылках. С утра до вечера на ногах. Как и весь город. Люди бежали на работу, бежали в конторы, по своим делам, бежали на рынок; мужчины бежали к женщинам, женщины бежали в церковь. Дети убегали, если натворили что-то, нищие бегали от двора ко двору, купцы гнались за деньгами. Все спешили, все суетились. Еще в те времена она мечтала о покое.

С годами ее дар целительницы все больше высвобождался из-под спуда, и это было очень кстати. Потому что теперь не она бегала по людям, а люди приходили к ней.

— По-моему, к нам кто-то спешит, Каналья, — сообщила она трогону. — Хоть мои глаза уже не так хорошо видят, но слух все еще острый. По шагам, это женщина, а судя по легкой поступи, очень молодая. Молодые женщины приходят либо из-за своих любовников, либо из-за гадости, уродующей их красоту, вроде бородавок или сыпи. А чаще из-за того и другого вместе. — Мароу шумно выпрямилась. — Ну посмотрим.

Шаги приближались, становились все нерешительнее и, наконец, остановились.

— Ну чего испугалась? Заходи! — крикнула целительница. — Мароу не кусается.

Старуха заколыхалась от собственной шутки, но ее смех быстро оборвался, потому что через порог хижины переступило странное, закутанное с ног до головы существо. Просторное темное одеяние оставляло лишь щелку для глаз.

Создание застыло, а потом изобразило нечто вроде поклона. Это дало Мароу возможность кое-что разглядеть. Перед ней стояла и впрямь очень молодая женщина, которая казалась совершенно здоровой. По крайней мере, ее движения не обнаруживали никаких физических изъянов. Может быть, у нее какой-то не слишком опасный недуг. Хорошо бы, потому что высокое медицинское искусство вроде диагностики или оперативного вмешательства не было ее коньком. За это она не бралась. Ее дар лежал в других сферах, сферах, не объяснимых научным знанием. Да, это было необъяснимо, каким образом ее дар заставлял людей так поверить в выздоровление, что они и в самом деле выздоравливали. Эта способность вместе с хорошей порцией понимания человеческой натуры и наблюдательностью принесла ей добрую славу, и не только в Гаване.

— Меня зовут Мароу, — приступила целительница. — А кто ты? И кто тебя ко мне послал?

Buenos dias[94]. Меня никто не посылал.

Голос под накидкой звучал глухо. И все-таки Мароу сразу определила, что посетительница не была испанкой. И не португалкой — слишком сильный акцент. Может быть, француженкой? Нет, акцент был бы элегантнее. Скорее всего, англичанкой. Да, именно англичанкой.

— Франсиска Оэлос рассказывала, что благодаря твоей помощи она смогла забеременеть. Она так расхваливала твое искусство, что я подумала: может быть, и мне ты сможешь помочь.

— Да ну? Ты тоже хочешь забеременеть с моей помощью? Почему? Может, ты уже отчаялась? — Мароу снова заколыхалась от смеха.

— Нет-нет! — воскликнула незнакомка, которая была не кем иным, как Луизой, и замолчала.

— Ладно. Я просто пошутила.

Молодая женщина определенно уже познала мужчину, и он не был ее мужем. Может быть, даже и не любовником. По крайней мере, ребенка она явно не жаждет. Значит, ее заботы совсем другого рода. А это скрывающее все тело одеяние…

— Полагаю, все дело в… твоей коже?

— Откуда ты знаешь?

Мароу довольно хрюкнула:

— Я знаю больше других. Если бы это было не так, я не была бы целительницей.

— Да, дело в моей коже, — пролепетала Луиза. — И ты моя последняя надежда!

— Подойди ближе, я уже не так хорошо вижу. Не бойся. Думаешь, я не заметила, что ты не хочешь назвать мне свое имя? Да, имена — это шелуха. В счет идет то, что под ним прячется. И только это! Ладно, давай, подойди. Если кто и поможет тебе, так это я.

Луиза подпорхнула к ней. В свете очага Мароу увидела, что у девушки зеленые глаза в опушении густых золотистых ресниц.

— Если твое лицо так же красиво, как глаза на нем, то Бог многим одарил тебя с колыбели.

— Мое лицо не красиво. Оно уже давно безобразно.

Одним решительным движением Луиза сбросила накидку через голову.

Мароу лишилась дара речи.

Еще никогда она не видела ничего подобного. Лишь губы, нос и веки оказались нетронутыми, все остальное было покрыто иссиня-красными, большей частью водянистыми пустулами. Между ними не осталось и лоскутка чистой кожи. Гнойное высыпание простиралось до точеной шеи и, словно в насмешку, обрывалось резкой границей, уступая место нежной, безупречно белой, бархатистой коже.

Мароу собралась с духом. На ее морщинистом лице отчетливо проступало сочувствие.

— Болит?

— Да, страшно! — В голосе Луизы звучало отчаяние. — Словно огнем жжет. Недели через две-три подживает, а потом начинается снова. А боль не отпускает никогда. Как будто постоянно хлещут бичом.

— Понимаю. Твои страдания вдвойне тяжелы. Из физических мук произрастают душевные терзания. Скверная болезнь, очень скверная.

— А как она называется? Она излечима?

Луизе вдруг отказало самообладание — она заломила руки, глаза наполнились слезами, — но всего лишь на мгновение. Минутная слабость прошла, и она снова распрямилась, глаза высохли. Мароу тут же ухватила, что перед ней человек, способный на борьбу. Это хорошо.

Она не спешила с ответом. Внимательно осмотрела каждую гроздь высыпаний, обнюхала отдельные пузырьки, потрогала мокнущие выделения, рассмотрела подсохшие кое-где корочки, ощупала лимфатические узлы за ушами. Медленно, очень медленно, обдумывая каждое слово, целительница сказала:

— Тысячи роз цветут на белом свете, где только Господь всемогущий повелел чему-то произрастать. И из всех них Он наградил тебя самой безобразной. Это ползучая роза, дитя мое.

— Ползучая роза? — Луиза попыталась улыбнуться.

— Да, другими словами, опоясывающий лишай.

Девушка задумалась.

— О такой болезни я слышала, но не знала, что она может появиться на лице.

Мароу вздохнула:

— Ползучая роза коварна, дитя мое. И может появиться где угодно на теле.

— А ты сможешь меня вылечить?

— Только с твоей помощью.

Луиза бросилась перед целительницей на колени и схватила ее руку:

— Я буду делать все, что ты скажешь, все! Скажи, что я должна сделать?

— Хорошо. Для начала расскажи мне историю твоей болезни. Когда она появилась впервые? При каких обстоятельствах? И что ты предпринимала против нее.

Девушка немного помолчала и, запинаясь, начала:

— Ну… в первый раз она проявилась во время моего бегства… Ах, откуда, к делу не относится! Да… во время моего бегства…

— И все-таки где это было?

— Э-э… на одном острове… а потом на море. Я хотела по морю добраться до Гаваны, чтобы сесть на корабль, отплывающий на мою родину.

— В Англию, не так ли?

— Да. А откуда ты знаешь?

Мароу промолчала. Ее взгляд упал на костюм для верховой езды, в который была облачена девушка. Кожа изысканного одеяния потерлась и выцвела, но внимательный глаз мог подметить, что она тончайшей выделки и хорошего пошива, — дорогой костюм. А если вглядеться пристальнее, то на левой груди можно еще различить поблекший герб.

— Ты англичанка и из аристократической семьи, так ведь?

— Ну, я…

— Послушай, дитя мое, — жарко заговорила целительница. — Только что ты мне сказала, что сделаешь все, чтобы вылечиться, что сделаешь все, чтобы помочь мне тебя вылечить, а теперь не хочешь ответить даже на самые простые вопросы. Замкнулась, как устрица. Если ты не расскажешь мне откровенно о твоей жизни, я ничего не смогу для тебя сделать. Ничего! — Она взяла огромный глиняный кувшин и плеснула себе полную кружку воды.

— Я… мне… мне так стыдно, — прошептала Луиза. — Я наделала столько ошибок! Я все испортила. Все! И больше никогда не буду счастлива! Даже если мы одолеем мою болезнь…

— Как его имя? — коротко спросила Мароу.

— Этого я не могу сказать!.. Что, надо, да? Ладно, расскажу тебе все, что и как случилось.

Мароу поднесла кружку ко рту:

— Слушаю.


День уже клонился к вечеру, когда Луиза окончила свой рассказ. За это время ей не раз приходилось справляться со слезами, и каждый раз успешно.

Мароу погладила посетительницу, которая больше не была незнакомкой, по роскошным золотисто-медового цвета волосам.

— Я многое увидела, пока ты рассказывала, и теперь знаю все.

Что конкретно она знает, целительница не стала открывать девушке. Знала она больше, чем услышала. Сила конкретных имен и положение звезд позволили ей прозреть будущее. Она видела его так же ясно, как и картины развернувшегося перед ее взором прошлого. И было там не только хорошее.

— Я знаю, что вы найдете друг друга, — лаконично сказала она.

— Боже всемилостивый! Это правда? — Девушка от радости хлопнула в ладоши. — Когда? Где? Скажи!

— Тебе придется еще потерпеть, дитя мое. Месяц, может, два, но не больше трех.

— Слава Тебе, Господи! А где? Ради всего святого!

— Как называется это место, я не могу тебе сказать. И не потому, что не хочу. Я вижу только лица и материю. Вижу воду, дерево, металл. Ты поднимаешься наверх… оступаешься… да, оступаешься, но не падаешь… Вот в этот момент вы друг друга и найдете.

Девушка закрыла глаза, лицо ее светилось. Мароу показалось, что в ее хижину вошло солнце. Не оборачиваясь, она протянула руку за спину, пошарила на полке и достала стеклянный сосуд с белым порошком.

— Возьми это. Пахнет он не слишком приятно, но уймет твою боль. И применяй этот порошок до тех пор, пока твоя роза не засохнет.

— Спасибо, Мароу, спасибо! — Девушка приняла сосуд и в порыве благодарности хотела поцеловать целительницу, но, прежде чем ее губы коснулись морщинистого лица, она опомнилась и отшатнулась.

— Спокойно можешь поцеловать меня, дитя мое. Твоя роза на меня не перекинется. Скажи, ты веришь в то, что она исчезнет?

— Да, как в саму себя!

— Тогда через три дня твоя кожа будет как персик.

Загрузка...