Загадочная пленница Карибов

ТОРГОВКА ОРХИДЕЯМИ ФРАНСИСКА

Моя матка что-то говорит?! Пресвятая Дева, что же?

Свежий ветер продувал Пунта-Сотавенто в северной части Гаваны, когда Франсиска, жена пильщика Хайме, поднялась с постели ранним утром. Как и всегда, прежде чем окунуться в суету дня, она вышла за дверь и взглянула на Канал-дель-Пуэрто, впадающий здесь в море. На берегу чайки подняли гвалт из-за дохлой рыбины. Море было серым и неспокойным. И хотя небо не затянуто облаками, день будет не слишком теплым.

Франсиска поежилась и набросила на голову капюшон своей накидки. Серебряные монеты ее монисто, которое в два ряда спускалось по плечам к пышной груди, зазвенели. Монеты были испанские — значительная часть ее состояния.

Хорошо, что будет не жарко. Сегодня ярмарочный день, а внизу, возле порта, у Франсиски свой лоток. Она торговала орхидеями — роскошными цветами, которые дети собирали своими нежными ручками и приносили ей в глиняных горшочках. Дети. Не ее дети. При мысли о крошечном открытом ротике, ищущем сосок матери, на сердце у Франсиски стало тяжело. Она завидовала соседкам, которые были плодовиты, как свиноматки, и год за годом без перебоя приносили потомство.

И тот ребенок, которого Хайме притащил несколько недель назад, не мог унять ее боль. Потому что это создание вовсе не было ребенком! Франсиска презрительно фыркнула. Мужчины! Иногда они так бестолковы! Разве это ребенок — та, кем он хотел ее порадовать! Скорее юная девушка. Конечно, тоненькая, как кипарис, но выше ее самой и со вполне оформившимися округлостями под накидкой.

Накидка. Девушка ее никогда не снимала. Бог знает, что за лицо под ней скрывается! И так странно она себя ведет: вообще не говорит ни слова, только кивает или качает головой да объясняется жестами.

Франсиска горестно вздохнула и зашаркала назад, к хижине, чтобы приготовить кукурузу на ужин. Когда Хайме вернется с работы, его должна ждать сытная еда. Хайме — хороший муж. Не пьет. Не шляется. Встает еще до нее и идет на свою верфь. Каждое утро спозаранку. Только вот что ему взбрело в голову притащить домой это создание? Неужели он взаправду думал, что оно может заменить ей милого сладкого малыша, припадающего к груди?!

Она взяла с полки деревянный мерный стаканчик и бросила несколько порций в ступку, выдолбленную из цельного куска дерева. Привычными размеренными движениями она начала толочь зерна, а мысли ее были далеко. Ей пришла на ум одна дама, которая часто покупала у нее цветы. Сеньора в роскошных одеждах — донья Инес из Верхнего города. В последний раз она ошарашила Франсиску, погладив свой округлившийся живот: «Представляешь, Франсиска, — радостно сообщила она, — мы с доном Альберто уже и не надеялись, но это случилось! Я беременна! Помогло!»

Франсиска толкла и толкла, а перед глазами все стояла счастливая донья Инес. Сеньора с мужем давно уже отчаялись иметь ребенка, как, впрочем, и она сама, и вот вдруг — ждет ребенка! Что там еще сказала сеньора? «Помогло!»

Осознав это слово, Франсиска остановилась в страшном волнении. «Помогло!» Что помогло? Есть что-то еще, что может помочь, кроме молитв Пресвятой Деве Марии и коленопреклонения в церкви? Надо как-то изловчиться и расспросить донью Инес! А если она сегодня не придет? Нет, этого не может быть! Франсиска откинула пестик и бросилась на колени:

Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, сделай так, чтобы донья Инес из Верхнего города, которой ты послала благословенную весть в ее теле, пришла сегодня ко мне за цветами!

Она уже было собралась сказать «амен», но, подумав, добавила:

Я поставлю Тебе дюжину самых лучших восковых свечей. Да, Пресвятая Дева, я сделаю это, клянусь! Амен!

Франсиска поднялась с колен, перекрестилась и в это время услышала слабый шорох. Девушка, которую разместили в чулане, вошла в комнату.

— Buenos dias, chica[39], — сказала Франсиска. Она намеренно обращалась к ней так сухо. — Можешь сменить меня. А когда закончишь, приготовь кукурузу на ужин. Но смотри, чтобы она хорошо разварилась, я тебя учила, как это делать. Потом можешь поесть, возьми еще и сыру. Как будешь готова, скажи мне. Сегодня мы идем на рынок, мне надо подготовить еще кое-что кроме букетов на продажу.

Девушка скромно опустила глаза в знак того, что все поняла.

На портовом базаре шуму и суеты было еще больше, чем на близлежащей верфи. Воздух жужжал зазывными выкриками, взрывами смеха и проклятий в гуле сотни голосов. Где-то раздавались церковные песнопения, сопровождаемые пронзительным плачем детей, скабрезными шутками, смачными ругательствами. Нищие просили подаяние, собаки лаяли, куры кудахтали, гуси гоготали, и не было ни одного товара, из-за которого не дрались бы глотки.

Торговка орхидеями Франсиска выставила в этот день на продажу еще и очень нужные в хозяйстве вещи собственного изготовления: многочисленные изделия из индюшиных перьев для раздувания огня, мешочки из оленьей кожи для хранения монет, плетеные занавеси с жемчугом. Все эти вещи явственно свидетельствовали об индейских корнях Франсиски.

Около полудня появилась донья Инес из Верхнего города в сопровождении служанки, которая несла купленный сеньорой товар.

— У тебя есть маленькие розовые орхидеи, Франсиска? — спросила она. — Мне надо по меньшей мере дюжину. У нас с доном Альбертом сегодня ужин для особо избранных гостей, и я хочу украсить ими стол.

— Для вас все есть, донья Инес. — Франсиска почтительно присела, не отрывая глаз от еще более округлившегося живота сеньоры.

— Можно даже четыре дюжины, — словно не замечая ее взгляда, продолжала донья Инес. — Главное, чтобы они были свежими. Они свежие, Франсиска?

Франсиска смотрела на ее живот, как зачарованная.

— Франсиска, ты слышишь меня?

— А? Да, конечно, донья Инес, простите. У меня есть отменные свежие орхидеи, — она повела рукой в сторону горшочков с цветами.

— И сколько ты за них просишь?

Когда цветы уже лежали в корзине служанки и сеньора двинулась дальше, Франсиска несмело остановила ее:

— Донья Инес!

— Что? — обернулась дама. Капризный изгиб ее рта выражал крайнее нетерпение.

Ее губы были ярко-красного цвета, подведенные брови удерживали на лбу маленькие капельки пота. Платье из тяжелого бледно-лилового атласа пришлось немного выпустить спереди, по поводу чего шушукались ее подружки. Донья Инес знала это. Но она была так счастлива своим новым положением, что готова была демонстрировать его всему свету, невзирая на этикет.

— Можно поговорить с вами с глазу на глаз? Если позволите, донья Инес? — Франсиска придала своему голосу таинственность.

— Да? — Любопытство взыграло в сеньоре, и она позволила отвести себя на пару шагов в сторону.

— Донья Инес, позвольте мне один вопрос! Как вам удалось забеременеть? — Не успев закончить фразу, Франсиска поняла, как глупо звучит ее вопрос и поспешила прибавить: — Ну я, конечно, понимаю… ну… откуда берутся дети…

Над переносицей доньи Инес возникла не предвещавшая ничего хорошего складка. Франсиска решила брать быка за рога:

— Донья Инес, я от всего сердца желаю вам и тому, кто скоро появится на свет, всего самого наилучшего! О, как я была бы счастлива оказаться в вашем положении, сеньора! Я и мой добрый муж Хайме уже много лет мечтаем о ребенке, но Пресвятая Дева до сего дня не слышит наших молитв. Хоть во всей Гаване вряд ли найдется более ревностная прихожанка, чем я!

— Ах, вон оно что… — Лицо сеньоры снова разгладилось. — Почему бы мне и не поделиться с тобой? Ты всегда продаешь мне самый лучший товар. Так слушай: я ходила к одной старой ведунье, которая живет в лесу к западу от города. Ей приписывают страшную силу! — Донья Инес решила, что сказала уже и так слишком много, и повернулась, чтобы уйти. Однако, отправив вперед свою служанку, она оглянулась и добавила: — Спроси старую Мароу. — И ушла.

«Мароу… Мароу… Мароу…» — как заклинание, твердила про себя Франсиска имя ведуньи, которая жила к западу от Гаваны. Не так уж далеко. Прямо сказать, совсем близко. Надежда пустила свои ростки в ее душе, и женщина решила немедля поддержать их.

— Чика!

Закутанное в покрывало создание, которое бледной тенью держалось поодаль, тут же предстало перед ней.

— Мне надо отойти. Может быть, надолго. Так что не жди меня и после базара иди домой. Может, тебе удастся еще что-нибудь продать до той поры. Ты же знаешь, как дорожу я моим товаром и не хочу, чтобы он пропал… Разрази меня Бог! — Франсиска ударила себя по лбу. — Ты не можешь говорить! Как ты сможешь назвать цену?

Глаза чики расширились, и она кивнула в сторону аспидной доски у соседнего лотка, а правой рукой сделала движение, словно пишет.

— Хочешь сказать, что умеешь писать?

Голова в плотной накидке кивнула.

Франсиска, которая за всю жизнь не овладела умением написать собственное имя, недоверчиво посмотрела на жалкое создание.

— Ладно, пусть будет так. Посмотрим. А пока что adiys[40]. К ужину вернусь. Позаботься о Хайме, если он придет раньше меня.

Чика послушно опустила глаза. У нее были длинные светлые с рыжеватым оттенком ресницы.

— Благослови вас Бог, целительница! — поприветствовала Франсиска, смиренно остановившись на пороге.

Она вглядывалась в темное жилище и ничего не могла разглядеть, кроме очага посередине, который скудно освещал бесчисленные глиняные горшки и темные бутыли в дальнем углу.

— Называй меня просто Мароу, — послышался голос. Сама ведунья скрывалась во тьме, как паук в своей паутине. — Подойди поближе, дай посмотреть на тебя. Мои глаза уже не так прозревают тьму.

Франсиска нерешительно сделала несколько шагов. Она почти раскаялась, что пришла сюда. Было в этом месте что-то жуткое.

— Вот так лучше.

И Франсиска смогла разглядеть представшую перед ней.

То, что она увидела, заставило ее содрогнуться. Никогда в жизни она не встречала такой бесформенной расплывшейся фигуры. Перед ней восседала женщина, голова которой была как орех — круглой и столь же маленькой. Казалось, она не имела никакого отношения к той жировой горе, на которой лежала. А гора эта колыхалась и перекатывалась во все стороны, словно жила собственной жизнью.

Мароу засмеялась. Это было похоже на бульканье закипающего супа:

— Да-да, я не самое стройное создание на свете, это ты правильно заметила. И двигаюсь я, только когда уж сильно припрет. Но такое случается редко. Люди, которым от меня что-то нужно, сами приходят ко мне. Как и ты. Так как твое имя и зачем ты пришла?

— Я Франсиска Оэлос, — ответила Франсиска, изо всех сил стараясь придать голосу естественное звучание. — Я знакома с доньей Инес, которая поведала мне ваше имя…

— Твое имя…

— Что?

— Можешь спокойно говорить мне «ты», как и я тебе. Итак: «которая назвала мне твое имя»…

— Да… хорошо. Которая назвала мне твое имя, Мароу.

— Уже лучше. Не бойся, мы ведь здесь одни, а, Каналья?

При этих ее словах откуда ни возьмись слетел трогон, чуть не до смерти напугав Франсиску. Вообще-то она заметила сидящую на жердочке птицу, но думала, что это чучело. Каналья приземлился на голову Мароу, встряхнулся и застыл в прежней позе. Мароу сказала:

— Я не знаю никакой доньи Инес. По крайней мере, не знаю женщины, которая назвалась бы таким именем. Но хорошо знаю сеньору, которую ты имеешь в виду. Это я всегда знаю. — Она снова забулькала. — И знаю, что ты назвала мне свое настоящее имя. А теперь ответь мне, почему ты так жаждешь ребенка?

Франсиска оторопела:

— Не знаю. Но так должно быть. Всегда так было.

— Расскажи мне о себе. Я смогу тебе помочь, только если буду знать все. Не хочешь — можешь прямо сейчас уйти.

— Клянусь Пресвятой Девой, нет!

Нет, Франсиска не ушла бы ни за что на свете! И поэтому начала рассказывать о Хайме, об их жизни, о том, что происходит изо дня в день. Когда она закончила, целительница помолчала, а потом вдруг приказала:

— Пододвинь ту скамью и ложись на нее голой.

— Голой?

— Да, голой. Мне надо посмотреть твое тело.

Франсиску покоробило. Она не была привычна раздеваться перед чужими людьми, да и перед собственным мужем тоже. Когда он возлегал с ней, она всегда была в исподнем, которого не снимала даже во время исполнения супружеских обязанностей. Плотское единение не должно переходить в утехи, оно служит лишь деторождению, продолжению рода… Франсиска нехотя разделась.

— Пододвинь-ка скамью еще ближе, на расстояние моей вытянутой руки и ложись на нее животом вверх.

После некоторой заминки Франсиска лежала наконец на спине, уставив взгляд в закопченный потолок хижины.

— Моя рука сейчас пройдется по тебе. Не бойся.

Нечто похожее на большую фрикадельку с торчащими из нее пятью выростами приблизилось к Франсиске и улеглось на ее лоб. Спустя какое-то время раздался голос Мароу:

— Ты была искренна, твоя жажда иметь дитя велика, я чувствую это.

Фрикаделька покатилась дальше, раздвигала ее веки, губы, вытягивала язык и засовывала его обратно.

— Может, тебе и странно все, что я с тобой проделываю, — звучал при этом голос Мароу, — но матка — живой орган, который только тогда готов к зачатию, когда все окружающие его органы здоровы.

Франсиска почти не дышала. Никогда в жизни не слышала она таких откровенных речей.

Фрикаделька путешествовала дальше. Она прокатилась по гортани и щитовидной железе, ощупала тяжелые груди Франсиски, которые в лежачем положении распластались по бокам, проверила соски, селезенку, печень, прихватила своими выростами жировую складку на животе, оттянула и отпустила, чтобы увидеть, как она разгладится, проверила пульс на обоих запястьях, упругость ягодиц и ляжек.

— Для хорошего самочувствия матки все имеет значение, — раздавался голос Мароу. — Каждая мелочь. Положение органов, их цвет, величина, упругость и многое другое…

— И что? — не выдержала Франсиска. — Я здорова?

— Не так быстро, — ответствовала ведунья. — Нам предстоит еще самое главное. — Она положила руку на ее лобок. — Я должна услышать, что говорит твоя матка.

— Моя матка что-то говорит?! Пресвятая Дева, что же?

— Она сообщает моей руке посредством энергий, готова ли принять в себя плод. Если да, то ты с моей помощью скоро зачнешь, если нет, скажет мне, что с ней не так…

— Но почему…

— Помолчи! Не мешай мне слушать! — Мароу закрыла глаза и умолкла.

Время шло и шло. Франсиска уже замерзла. И вдруг она почувствовала, как рука целительницы затряслась на ней.

— Вот! Она заговорила! Вот! — Рука начала описывать круги по низу живота. — Да, да, я слышу тебя, слышу!

Франсиска больше не могла утерпеть:

— Что ты слышишь? Что она тебе сказала? Ради всего святого скажи мне!

Мароу открыла глаза, глубоко вдохнула и отняла руку с ее живота.

— Матка говорила со мной. Она сказала, что все вокруг нее здорово, но она бесплодна в твоем теле, потому что ты не хочешь избыть ее тоску по зародышу.

— Пресвятая Дева, как это не хочу?! Чего я только не делала!..

— А что ты до сей поры делала?

— Что я делала? О, если бы ты знала, Мароу, сколько молитв я отчитала нашей Богоматери, сколько поставила в церкви свечей, сколько приношений сделала нашему Господу Иисусу Христу! Ни одна женщина не делала столько для своего ребенка!

— А кроме этих богоугодных деяний спала ли ты со своим мужем?

Франсиска смущенно потупилась:

— Ну так положено…

— И сколько раз в месяц?

Франсиске стало совсем не по себе:

— Ну раз или два в месяц. Не думай, как добрая христианка я знаю, что нельзя давать волю похоти.

Мароу помолчала. Потом пошарила позади себя и вытащила стеклянный сосуд с красноватым содержимым:

— Это снадобье будешь намазывать на лобок каждое утро как встанешь. Бери понемногу и хорошенько втирай. Не бойся, в нем кроме сала еще говяжий мозг, пажитник, мальва и хенна. Рецепт я тебе, конечно, не открою, но доверься мне. В твои нечистые дни не используй, а в остальные — не пропускай ни дня. Если сделаешь все, как я сказала, твоя матка перестанет тосковать и подготовится к зачатию.

Чуть дыша от счастья, Франсиска взяла сосуд:

— Да будут к тебе благословенны небеса, Мароу! Сегодня же вечером отпою в церкви дюжину «Ave Maria» тебе за здравие.

Целительница подняла бровь:

— Нет, лучше останься сегодня дома. Можешь одеваться.

И когда Франсиска облачилась в свое платье, Мароу добавила:

— Кроме успокоительного снадобья для твоей матки вот тебе еще два корня мандрагоры, который многие называют волшебным.

Франсиска увидела на мясистой ладони два корешка в форме человечков с безымянный палец. Один был одет как мужчина, в ярко-красные штаны и зеленую жилетку, другой — как женщина, в фиолетовое платье.

— Какие миленькие! — не удержалась Франсиска.

Она уже чуть не схватила их, как Мароу отвела руку:

— Это тебе не игрушки. В них божественная сила. Положи их в вашей опочивальне на самое высокое место. На шкаф, если он есть, или что-нибудь такое. Нет, так на карниз. Сложи фигурки так, чтобы женская лежала внизу, а мужская на ней сверху. Думаю, эта позиция тебе знакома. А когда это сделаешь, ради всего святого заклинаю тебя, не вздумай их трогать, пока мужчина сам не отвалится с женщины!

— Хорошо, — робко сказала Франсиска, — а… дальше-то что?

— А ты каждую ночь, пока мужчина возлегает на женщине, будешь принимать своего мужа именно в этой позиции. Кроме твоих нечистых дней, разумеется.

— А… а как же похоть?

Мароу усмехнулась:

— Думаю, в тебе достаточно силы, чтобы противостоять ей. В душе.

— Ну да, конечно… — Франсиска казалась совсем растерянной. — А… а что если мужчина, ну я имею в виду фигурку, никогда не слезет с женщины?

— Господь повелит, и все будет. Так же, как и то, что ты будешь беременна. — Мароу передала корешки Франсиске. — Будь осторожна, не повреди! Другого корня мандрагоры с такой силой у меня нет.

— Спасибо! О, спасибо, Мароу!

Слезы счастья потекли по лицу бедной женщины, когда она взяла в руки фигурки. Она поцеловала каждую, блаженно зажмурила глаза и принялась бормотать молитву. Но порыв ее благочестия нарушил Каналья, который слетел с головы Мароу. Он прошелестел крыльями перед самым ее носом и уселся на свою жердочку.

Целительница пробулькала:

— Мудрый Каналья знает, когда час моего приема подошел к концу и настал час расплаты. — Она выкинула вперед мясистую руку. — Мои услуги недешевы. За службу я прошу у тебя золотую монету, но не маленькую, не эскудо, и, конечно, не эскудильо. Монету с ликами двух повелителей. Думаю, ты знаешь, о чем я.

— Золотой дублон? — У Франсиски захватило дух. Это было больше, чем Хайме зарабатывал за месяц.

— Золотой дублон и ни мараведи меньше. — Фрикаделька все еще торчала перед носом Франсиски. — Но, вижу, у тебя его нет. Тогда сними десять серебряных монет с твоего монисто.

— Да, Мароу.

Блаженная радость Франсиски несколько поумерилась.

В тот же самый вечер, когда Хайме, разомлев от сытного ужина, собрался призаснуть на супружеском ложе, из дремы его выдернуло невероятное поведение жены. Она пришла к нему без своей по уши закрытой ночной рубашки. Точнее сказать, она пришла без всего. Еще больше он был потрясен, когда она дала ему понять, что не прочь в неурочный день отдаться ему. И уж окончательно лишился он дара речи, когда жена отдавалась ему с такой страстью, коей он прежде и не ведал в ней.

Когда счастливые минуты были позади, жена крепко поцеловала его в губы и прошептала:

— У нас будет ребенок, Хайме.

— Ребенок? — оторопел муж. — С чего ты взяла? Мы так долго хотели и ничего не получалось.

— На этот раз будет, — загадочно улыбнулась жена. — Это так же верно, как «амен» в конце службы.

— Ну если ты так думаешь… — Хайме от неожиданной растраты сил уже наполовину спал.

— Я знаю. У нас будет ребенок. И вот что я подумала: когда он родится, в нашей хижине станет слишком тесно…

— Угу…

— И для чики места в ней уже не останется.

— Что?! Что ты такое говоришь? — Сна у Хайме снова как не бывало. Он чувствовал себя в ответе за девочку, пусть даже она не говорит ни слова и не снимает свое покрывало.

— И куда же, по-твоему, должна деться чика?

— Отдадим ее Ахиллу.

— Что? Курьезному Ахиллу?

— Да, ему. Я слышала, он снова ищет девушку за стойку. Завтра я схожу к нему. И не спорь. Так всем будет лучше.

— Ну, если ты говоришь… пусть так и будет.