Заговор против маршалов. Книга 1

14

В настороженную темень притихшего города шарах­нулись пронзительные лучи фар. Черный «Линкольн» комкора Фриновского прошелестел, взметая снег, мимо Политехнического и, не сбавив скорости, свернул на улицу Куйбышева, где в доме № 14 ночь напролет ту­скло светились занавешенные окна.

Командующий пограничными войсками страны всласть поспал до полудня, но поздний ужин с водкой и коньяком вновь выбил его из режима. Звонок Ежова окончательно развеял надежду на нормальный отдых.

В отличие от Фриновского, Ежов нисколько не тяго­тился переходом на ночную смену. Перераспределение жизненных ритмов далось ему с незаметной естествен­ностью, стало неотъемлемой частью той воодушевля­ющей нови, что олицетворяла все советское: энтузиазм, самопожертвование, бескомпромиссная борьба за свет­лые идеалы.

Он благоговел перед вождем в большом и малом, бес­следно растворялся в сиянии его лучезарного облика. Даже присутствуя на ночных допросах, когда сменяю­щие друг друга бригады следователей держали на «кон­вейере» обезумевших от многодневной бессонницы аре­стантов, Николай Иванович ощущал вдохновенный прилив бодрости. Вся страна жила по новым часам: пограничники, сталевары, колхозники. Непрерывная плавка, круглосуточная уборка, постоянная бдитель­ность. Сама природа преклонилась перед сталинской во­лей, взломавшей проклятое прошлое, развеявшей по ветру прах его привычек и предрассудков. Понадоби­лось — и мы поставили на дежурство ночь. Захотим — и нам покорятся полярные льды.

Свет мудрости, всепобеждающая ясность гениаль­ных идей. Не останется ни единого темного угла, ни единой укромной дыры. Отовсюду будет выметен желез­ной метлой коварный, притаившийся враг. Он много­лик, и имя его — легион. Нет такой мерзости, на какую бы он не пошел в оскале звериной злобы. Порожденный мглой во мгле и таится, вспоенный ядом лжи источает смертельный яд. Видеть сплошь и рядом, знать, ежесе­кундно помнить, что под маской человека скрывается опасная гадина. Правде чужды колебания, ибо безгра­ничная вера в правоту великого дела и есть правда. И она беспощадна по сути своей. Конспекты сталинских выступлений давали исчерпывающие ответы на все во­просы жизни, втиснутой в ранжир номенклатурной субординации. Кумачовые ширмы лозунгов наглухо от­секали любую память о прошлом, а вместе с ней — и сомнения.

Ежов работал с лихорадочной поспешностью, тол­кавшей на новое ускорение. Постоянная готовность, как живительный кислород, подстегивала сердечный мотор. Ощущение победного роста требовало полной самоот­дачи, абсолютного слияния с символом веры. Самолеты рвались в стратосферу, ширилось стахановское движе­ние, убыстрялась ротация кадров. Москва рукопле­скала новым и новым, вчера еще никому не известным героям. Личный успех умножался набиравшим крутой размах победным валом.

Впервые Николай Иванович встретился со Сталиным в Сибири в двадцать восьмом году. Вождь заметил скромного партийного функционера из Казахстана и прозорливо угадал раболепную преданность, перепол­нявшую все его неказистое существо. Маленький рост, увлажненные счастливым волнением взоры, жалко обозначенные широковатой гимнастеркой костистые плечи — даже внешность оказалась на пользу. В гла­зах Сталина она удачно дополнила скромную чистоту под стать биографии: выходец из бедной рабочей семьи, комсомольский активист, партийный работник. Ежов с его простецки зачесанными назад волосами и вос­торженной улыбкой был виден до донышка. И судьба его определилась.

Через несколько месяцев последовал неожиданный перевод в Москву на должность заместителя наркома земледелия, а год спустя он уже заведует Распредотделом и Отделом кадров ЦК. Столь же стремительно сле­дует продвижение и по выборной линии: от делегата с совещательным голосом на Шестнадцатом до члена Центрального Комитета на Семнадцатом съезде. Голово­кружительный взлет идет по нарастающей: член Орг­бюро ЦК, заведующий Промышленным отделом ЦК и заместитель Председателя КПК, плюс к тому член Ис­полкома Коминтерна. Влияние Ежова ощущается на всех этажах партийного и государственного аппарата. Особенно в кадровых вопросах, где он удивительно пре­успел в изощренном искусстве тайной осведомленности. Любое попадавшее на стол вождя личное дело Николай Иванович мог дополнить своими данными.

В тридцать пятом году он становится одним из сек­ретарей ЦК и Председателем КПК. Уже поговаривали, что на ближайшем пленуме его введут в Политбюро, но у Сталина были свои резоны. Он поручил Ежову кон­троль за деятельностью НКВД. Опытный кадровик бы­стро разобрался в новой обстановке и приобрел необхо димые навыки. Теперь, когда полным ходом шла подго­товка открытого процесса, рассчитанного на широкий захват, он уже активно вмешивался в ход следствия, держа под постоянным прицелом его витки.

Основное внимание, как и прежде, уделялось аппа­ратной работе. Здесь опыт Николая Ивановича оказался поистине бесценным. Понаблюдав за людьми, он выде­лил узкий круг доверенных лиц. Чаще других в его ка­бинеты — на улице Куйбышева и на Лубянке — вызы­вались Заковский, Люшков, Реденс и Ушаков, о чем Яго­да иногда узнавал окольными путями. Наркому остава­лось одно: терпеливо ненавидеть, тая гнетущие мысли.

Проведав, что секретарь ЦК начал приближать к себе командующего пограничными войсками Фриновского, Ягода лишний раз убедился, что почва уходит из-под ног. Она сделалась ненадежной и скользкой, словно про­низанный пустотами лед, который уже трещит под не­удержимым натиском ледокола. Ожидание неминуемо­го удара разъедало душу, как кислота цинковую бата­рейку. Последнее время Сталин принимал Ягоду только в присутствии улыбчивого карлика.

Хладом небытия веяло от этой тихой улыбки.

Напрасно поднаторевший в жесткой борьбе Генрих Григорьевич винил во всех своих бедах выскочившего из грязи в князи соперника. Ощущая могучую поддерж­ку, Ежов не испытывал к нему личной вражды. Дога­дываясь по ряду признаков, что грозный нарком посте­пенно выходит в тираж, он шел своим курсом, проло­женным провидческим гением вождя. Пока идет следст­вие, замены в команде, очевидно, не предвидится, а по­сле процесса обозначится иная реальность. Какой ей быть? Делиться намерениями не в привычке хозяина. Он один прозревал грядущее, и завтра каждого принад­лежало только ему. Неотторжимое от постов, казенных дач, спецпайков и квартир со всей обстановкой, оно мог­ло однажды не наступить.

Все ходили под богом, и каждый, пока не грянет срок, мог полагать себя любимцем судьбы. Абсолютная зави­симость от животворного источника предполагала пол­ную разъединенность.

Фриновского Ежов встретил с обычным радушием. Выйдя из-за стола, протянул для приветствия обе руки и сам проводил на диван.

— Поди, совсем заработались? Ишь, осунулся... Нехорошо, нехорошо,— ласково попенял он,— нужно уметь отдыхать. А не испить ли нам по стаканчику чая? Крепкого-крепкого и с лимончиком?

Вместе со стаканами в мельхиоровых подстаканни­ках подали птифуры и гору бутербродов с колбасой, осетриной и семгой.

Есть Фриновскому ничуть не хотелось. Приходилось, однако, делать вид, что действительно заработался, до чертиков устал и проголодался.

— Может, водочки? — догадливо прищурился Ни­колай Иванович.

После стакана зубровки пошло живее.

— Я чего хотел спросить? — Ежов доверительно тронул Фриновского за колено.— Что там у вас в Шепетовке произошло?

— У нас? — встрепенулся комкор.— Не у нас, Ни­колай Иванович. Мы тут сбоку припеку. Пропустили по договоренности с иностранным отделом, а там уж они сами прошляпили. Вроде несогласованность получи­лась... Вместо наблюдения взяли, как говорится, за шкирку. Правда, сразу же спохватились, но сами по­нимаете...— он досадливо махнул рукой.— Сплошная кустарщина.

— У меня немножко другие сведения.

— Ну? — Фриновский закашлялся и побагровел.— Я сейчас же свяжусь по ВЧ с округом, Николай Иванович, и уточню.

— Не стоит... Нет надобности,— как бы утратив интерес, протянул Ежов и без всякого перехода пере­ключился на другое.— Я, собственно, вот о чем хотел по­беседовать,— лукаво прищурившись, он огладил ви­сок.— Любит наш народ пограничников? Как вы счи­таете?

— Любит, Николай Иванович, даже очень,— встре­воженный Фриновский силился понять, куда клонит секретарь ЦК.— Без поддержки населения мы как без рук. Каждый пацаненок в приграничном районе ведет себя, будто настоящий дозорный. Мы поощряем такую установку. Наша пионерия чуть что — сломя голову летит на заставу,— он вновь закашлялся и полез за платком. От водки и напряжения его круглое, несколь­ко одутловатое лицо стало совсем влажным.

— Верная точка зрения. Но никогда не надо почи­нать на лаврах. Мы будем еще выше поднимать авто­ритет защитников наших границ. Летчики, красноар­мейцы, танкисты — это все хорошо, правильно, но доб­лестных часовых родины надлежит окружить особым вниманием. Как вы считаете?

— Совершенно с вами согласен,— Фриновский про­мокнул пот.— Мало еще пишут о нашей работе.

— Ну, не то чтобы мало но, согласен, недостаточно... Кстати, а почему бы вам самому не выступить в «Прав­де»?.. Завтра же поговорю с Мехлисом. Не ударите в грязь лицом?

— Спасибо, товарищ Ежов. Я постараюсь. До мая вон сколько времени... Владимир Ильич подписал дек­рет об учреждении пограничной охраны двадцать вось­мого мая,— на всякий случай напомнил Фриновский, думая не столько о почете, сколько о связанных с пуб­ликацией хлопотах и всяческих подводных камнях.

— Факт бесспорно примечательный,— Ежов задум­чиво запрокинул голову.

— Как своего рода начальная веха,— догадливо подхватил Фриновский.— Ведь сперва погранвойска на­ходились в подчинении наркомфина, а не ОГПУ,— то­ропливо добавил он.— Нынешним могуществом и рас­цветом мы целиком и полностью обязаны отеческой за­боте товарища Сталина.

— Основные тезисы, как вижу, у вас на руках,— удовлетворенно кивнул Ежов.— Остается добавить не­сколько ярких эпизодов и упомянуть наиболее отличив­шихся пограничников. Не боги горшки обжигают?..— он встал с дивана и, подойдя к окнам, слегка раздвинул занавеску.— Вы очень своевременно упомянули о по­мощи населения,— сказал, прислушиваясь к глухому рокоту ночи.— Каждый советский человек должен стать добровольным помощником пограничников, чекистов вообще. Чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства. Надо помнить это и быть бдительными.

— Непременно, Николай Иванович,— Фриновский счел своим долгом подняться.— Я постараюсь особо вы­делить именно эту мысль,— пообещал он, скрипнув но­венькими подошвами.

— А знатные у вас сапожки! — неожиданно восхи­тился Ежов.— Прямо-таки генеральские. Сразу видно, что по особому заказу.

— Уж вы скажете, Николай Иванович... Генералов мы в гражданскую порубали.

— Не всех,— порывисто обернулся Ежов.— Многие ушли за кордон и стали там оголтелыми прислужни­ками фашизма. Но это враги, так сказать, явные, а есть немало тайных — перекрестившихся, что со всей оче­видностью выявилось в процессе чисток. Вы согласны?

— Целиком и полностью,— Фриновский почувство­вал, как сжалось сердце.— Целиком и полностью...

— Со статьей, пожалуй, тянуть не стоит,— Ежов мимолетно коснулся лба, словно ловя промелькнувшую мысль.— Она окажет мобилизующее влияние... И не забудьте упомянуть наркома. Он немало сделал для укрепления наших рубежей.

— Непременно,— Фриновскому удалось скрыть ис­пуг. По его сведениям, отношения между Ягодой и Ежо­вым были совсем непростыми. Лавировать час от часу становилось труднее. Неожиданное предложение подо­зрительно попахивало откровенным подвохом.

— Вы, надеюсь, не обиделись, что я назвал ваши са­поги генеральскими? Они мне действительно нравятся. Такие и должны быть у красного командира. Носите, как говорится, на страх врагам.— Ежов хлопнул себя по кургузому голенищу.— Кому что нравится, словом. И вовсе я не о сапогах, а снова и снова о бдительности. Взрывы на шахтах, крушения воинских эшелонов, зло­дейские заговоры — о чем все это свидетельствует? Прежде всего, об усилении классовой борьбы. Но не только. О притуплении бдительности — тоже. Не в последнюю очередь о притуплении. Особо пристальное внимание должно быть обращено на всякого рода при­мазавшихся и перерожденцев. Они есть повсюду: среди партийцев, хозяйственников, командиров Красной Армии. Вы это знаете.

— Знаю, Николай Иванович,— Фриновского броса­ло то в жар, то в холод.— И со своей стороны...

— Конечно,— не дал договорить ему Ежов.— Иначе и быть не должно. Партия ценит ваши усилия. Но это отнюдь не означает, что в пограничных войсках, да и в органах НКВД в целом покончено с оппортунистиче­ским благодушием. Оно исходит из ошибочного пред­положения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным.

— Для чекиста подобные предположения не только ошибочны, но и преступны.

— Я никогда не сомневался в вашем понимании тре­бований момента,— прощаясь, Ежов вновь протянул обе руки.— Правильная расстановка кадров и проверка ис­полнения — залог успеха. Словом, держите порох су­хим, а моя поддержка вам обеспечена.

— Есть держать порох сухим! — Фриновский вы­плыл из кабинета на непослушных ногах. Перед тем как залезть в автомобиль, несколько раз жадно вдохнул обжигающий воздух.