Заговор против маршалов. Книга 1

26

Фридрих фон Швее фон Лагенфельд, иезуитский священник, чей печальный долг состоял в том, чтобы сопровождать на казнь осужденных ведьм, был люби­мым поэтом Папена. Напоминая о неизбежном конце всего сущего в часы радости и утешая в печалях, он уводил воображение к недоступным пределам. Крепость его наивной веры укрепляла дух.

Неисповедимы пути господни. Не думал Франц фон Папен, достигнув зенита государственной службы, что в один не очень прекрасный день рок отбросит его к подножию горы и придется опять, под крышей по­сольства, начинать почти с начала усыпанный терния­ми путь.

Что ж, по крайней мере есть на что оглянуться...

До прямого вступления Америки в мировую войну на стороне Антанты Папен ухитрился нанести буду­щему противнику урон, исчислявшийся фантастиче­ской по тем временам суммой в сто пятьдесят мил­лионов долларов. Именно так оценили деятельность «прекрасного Франци» далекие от сантиментов джентльмены из ФБР. Диверсионно-шпионские груп­пы, созданные кайзеровским военным атташе, действо­вали чуть ли не во всех портах западного побережья. Предназначенные к отправке в Европу суда взрывались прямо на рейде. Выведенные на точный курс субмарины «Хох зеефлотте» топили транспорты с военным снаря­жением и цивильные пароходы. Горели склады и эллин­ги. Нарушались линии связи. Отключался электриче­ский ток.

И кто мог гадать, что воля фюрера вновь возвратит «марбургского оратора» на дипломатическую стезю. После убийства Дольфуса и провалившегося путча австрийских эсэсовцев отношения между обоими германоязычными государствами оказались на точке замерзания. Чтобы возобновить прерванные процессы постепенного всасывания восточных марок в великий рейх, требовался истинный виртуоз. Именно по этой причине и получил бывший канцлер Веймарской рес­публики и вице-канцлер первого кабинета Адольфа Гитлера ранг чрезвычайного посланника и полно­мочного министра по особым поручениям.

Пожалуй, это был наилучший, если не единственно возможный выбор. Обворожительный светский лев, располагавший широкими связями в кругах высшей бюрократии и делового мира, Папен явился в Вену в облике истого католика, пострадавшего в благород­ной борьбе против крайних эксцессов «раннего» нацио­нал-социализма. Разве не он в самых решительных выражениях призвал Гитлера покончить с разгулом коричневых? И чуть было не стал жертвой той самой исторической чистки, в которой погибли горлопаны-штурмовики? Весь мир знает, что от верной смерти его спасло лишь заступничество престарелого Гинденбурга. Юнга, его ближайшего референта, буквально изрешетили пулями.

Вручив верительные грамоты в Хофбурге, Папен принялся наводить разрушенные мосты. Первым делом вошел в тесный контакт с прелатами римско-католической церкви. В соборе святого Штефана он прово­дил едва ли не больше времени, чем у себя в посольстве.

Трудно было усомниться в доброй воле столь заме­чательного во всех отношениях человека. Вспомнили даже, что именно при нем, Папене, была сделана по­следняя попытка преградить нацистам путь к власти.

Нет, это не посол новоявленного антихриста, скорее посредник, а может быть, и вовсе тайный антипод с оливковой ветвью в руке.

— Пришло время восстановить мир и доверие между странами-сестрами,— заявил он на первой встрече с Куртом фон Шушнигом, превозмогая подступившие слезы.— Пора забыть обиды и споры. Взаимное дове­рие и товарищеское сотрудничество — вот та основа, которую нам предстоит возродить, господин канцлер. Не будет ли действительно достойной целью достиже­ние полной гармонии? Обеспеченной доброй волей и честным партнерством?

— Независимость Австрии является основным усло­вием любого сближения,— Шушниг угрюмо противо­стоял сладкоречивым призывам.

— Самой собой разумеется, дорогой канцлер! — не стыдясь слез, воскликнул посланник.— Я прибыл с миром в сердце и не пощажу своих сил, чтобы вос­становить былую гармонию,— он так любил это сло­во! — Речь может идти только о взаимных мирных заверениях, о мирном пакте между нашими странами. Что-то ведь надо делать?.. Мы наложили запрет на наши газеты, на наших артистов и лекторов. Герман­ские туристы не могут посещать Австрию, торговые сделки чрезвычайно затруднены. Разве это нормаль­но? Я уверен, что мы можем найти выход из тупика.

Против такой интерпретации Шушниг ничего не мог возразить. Опасный сосед стремился загладить вину, и было бы неразумно не поддержать его в столь благо­творных намерениях.

Папен имел полномочия идти на любые уступки по части суверенитета, лишь бы добиться официаль­ного признания Австрии немецким государством. Неза­висимым, нейтральным — каким угодно, но только немецким. В надлежащий момент это зароненное в почву зерно обернется зубом дракона.

Обосновавшись в Вене, Папен восстановил отно­шения с абвером, располагавшим в Австрии мощной разведывательной сетью. В отличие от прочих спец­служб рейха, слегка потрепанных в ходе минувших со­бытий, она практически не претерпела урона. Видимо, это обстоятельство и, не в последнюю очередь, высокое искусство посланника вынудило Гитлера доверить ему выполнение операции крайне деликатного свой­ства. В полном смысле слова «особое поручение».

Любой ценой, не считаясь ни с чем, даже с новым кризисом в отношениях, требовалось добыть досье, ко­торое австрийская полиция завела на будущего фюрера и рейхсканцлера еще в довоенные времена.

Там было чем поживиться и по части политики, и, че­го Гитлер более всего опасался, в сфере без четко обоз­наченных границ, которую относят к психопатологии, а если уж говорить до конца, к психосексопатологии.

Франц фон Папен и сам был не прочь заглянуть в заветную папку, тем более что скандальная волна уже выплеснулась на страницы газет. Скорее всего это и заставило фюрера действовать с лихорадочной по­спешностью.

Когда поступила посланная на его имя шифровка, Папен сладострастно потянулся. Каких-нибудь три месяца назад, раскрыв за кофе — мер вайе — со слив­ками парижскую « La Journal» и обнаружив там сенса­ционную статью «Секретная жизнь канцлера Гитлера», он уже испытал нечто подобное. Сразу обозначились еще не вполне ясные перспективы, да и чисто по-человечески было приятно. Вождь рейха и партии предстал жалким импотентом и трусом со всеми вытекающими из этого комплексами. Теперь ощущение удовольствия было намного острее: личная причастность и, как неиз­бежное следствие, риск. Предчувствие все-таки не об­мануло! Случай вновь подбрасывал дьявольски соблаз­нительный шанс.

Случилось то, что должно было неизбежно случить­ся. Недаром же сама судьба привела его сюда, в Вену, где укрылась некая Роза Эдельштейн, мечтательная девушка восемнадцати лет, с глазами скорбящего анге­ла, которую фюрер удостоил своим вниманием! Когда бедняжку постигло это несчастье, началась неизбеж­ная в таких случаях проверка. Отца, мелкого коммер­санта, в одночасье убрали, как только выяснилось пол­ное неблагополучие по части крови, а сама она едва успела вскочить в отходящий поезд. От каких-либо показаний Роза благоразумно воздержалась, но Папен на всякий случай держал ее под прицелом. После скандальной публикации в «Журналь» она совсем за­таилась, хоть и не была упомянута, и вообще пыль поднялась вокруг иного предмета — совершенно нич­тожной особы по имени Женни Хауг. Шоферу и тело­хранителю фюрера Эрнсту эта дрянь приходилась род­ной сестрой. Надо же такому случиться, чтобы у Гитлера именно с ней впервые в жизни, кажется, что-то начало получаться. Своими впечатлениями, не слиш­ком лестными, она поделилась с подругой Гертой Мюллер, а та рассказала обо всем парижскому журна­листу Тено. Разразилась буря. На Францию давили как извне, так и изнутри — постарался Абец. Тено аре­стовали, на газету наложили запрет. Напрасно изда­тель бил себя кулаком в грудь: «В чем вы нас обвиняе­те? Мы показали канцлера всего лишь обычным чело­веком. Где, наконец, наши свободы?! Свобода печати!»

Республика не желала осложнять отношения с Гер­манией ради грязных простынь ее вождя.

Прежде чем начать действовать — досье хранилось в сейфе самого Шушнига,— Папен собрал воедино все, что было известно по слухам. Наблюдение за домом канцлера и без того велось круглые сутки. Удалось организовать и бесперебойное подслушивание: мик­рофоны были встроены в панели служебного каби­нета.

Когда Шушниг позвонил домой и попросил жену подвезти «тот самый портфель», Папен сразу понял, о чем речь, и дал сигнал к началу. Дипломатические сотрудники Каганек и Кеттлер действовали строго по сценарию, и, если бы фрау Шушниг не вздумала сде­лать непредусмотренный крюк, инцидент мог бы закон­читься бескровно. Но ей зачем-то понадобилось завер­нуть на Ротенштурмштрассе. Пришлось прибегнуть к запасному варианту.

Возле ресторана «Штефанскеллер», известного глав­ным образом сумасшедшими ценами, в машину канц­лера врезался внезапно вылетевший из подворотни продуктовый фургон. Женщина и шофер скончались, не приходя в сознание, а портфель через пятнадцать минут оказался в кабинете полномочного министра.

— Как ни берегись, но всего не предусмот­ришь,— философски заметил Папен, поблагодарив обоих дипломатов за службу.— Предоставим героев дня их судьбе, но вы должны немедленно покинуть страну, прежде чем на след выйдет полиция. Приво­дите в порядок дела и собирайтесь в дорогу. Жду вас ровно через два часа. Этого как раз хватит, чтобы орга­низовать швейцарские визы.

Запершись в кабинете, Папен, не долго думая, взло­мал секретные замки и наскоро проглядел документы. Материалец подобрался заглядение: фотографии, пись­ма, заверенные показания свидетелей, копии полицей­ских протоколов.

Младенец — был даже такой снимок! — появив­шийся на свет в субботу апреля двадцатого дня 1889 от рождества господа Иисуса Христа года, как и ожида­лось, оказался тем еще фруктом! Мало того что осведо­митель и провокатор, еще и психопат с садо-мазохист­скими проявлениями. В бытность германским канц­лером Папен имел случай прикоснуться к подобного рода документации, но о начальных ступенях восхож­дения грядущего фюрера тысячелетнего рейха австри­яки знали куда больше. Неудивительно, впрочем. Здесь — Браунау на Инне (Гастхоф цум Поммер) — он родился, здесь же, в Линце, будучи еще гимнази­стом, впервые столкнулся с полицией. Заключения тамошних медиков превосходно дополняли диагноз, поставленный первого сентября тридцать третьего года ведущим психиатром Эдмундом Форстером. (Уже как вице-канцлер Папен знал, кого привозили к фюре­ру в эсэсовском мерседесе в то дождливое утро.) Ему стоило немалых трудов выцарапать у Форстера необхо­димые подробности.

Профессор оказался скуп на слова, однако нашел достойное объяснение тяжелому анамнезу пациента:

— Психоматические особенности напрямую связаны с событиями на Западном фронте, где наши войска были вынуждены применить боевые отравляющие веще­ства. В частности, «Желтый крест», или «В-дихлорэтилсульфит». Противогаз оставлял желать лучшего, и произошло частичное отравление, имевшее отдален­ные последствия. На интеллектуальных способностях это никак не отразилось, напротив, скорее обострило их, пробудив волю к сопротивлению печальным обстоя­тельствам. Характер, как вы понимаете, закалился в борьбе.

Форстер четко понимал, что от него требовалось. Поэтому Папен пропустил ученые объяснения мимо ушей. Важны факты, а не их истолкование.

Теперь наконец все складывалось один к одному, как в добротной постройке: душераздирающие сцены в мюнхенском доме на Принцрегентштрассе — Мими Райтер дважды пыталась выброситься из окна, зага­дочное убийство Ангелики Раубаль, которое не так просто оказалось замять, и трогательная дружба с Хелен Бехштейн. Неимоверно трогательная. Фюрера неоднократно заставали перед ней на коленях. Уткнув­шись в ее белые, благоухающие руки, он выкрикивал страстные признания, а растроганная фабрикантша шептала в ответ: «Мой Волчонок, Волчонок»,— и успо­каивающе гладила по волосам.

Теперь стало понятно, зачем понадобились эти и по­добные им, заранее рассчитанные на огласку объяс­нения.

Фюрер потому одинок, что женат на великой Гер­мании, но он мужчина, в нем играет здоровая сила, которую пришлось целиком сублимировать в испол­нении долга. Это жертва рыцаря-монаха. Документы напрочь разбивали эту расхожую, в сущности офи­циальную, версию. Да, как и надеялся Папен, в порт­феле была спрятана бомба, способная доставить фюреру немало неприятных минут.

Передать такой материал из рук в руки за здорово живешь было бы недостойно политика. К тому же небезопасно. За причастность к таким тайнам распла­чиваются головой. Зато обладание ими может служить известной гарантией безопасности, если, конечно, по- умному распорядиться.

Франц фон Папен заранее продумал и предусмот­рел все. Фотограф с нужными принадлежностями в пол­ной готовности дожидался в бронированном помеще­нии. В присутствии посланника он, страница за стра­ницей, переснял все дело, проявил, а затем высушил пленки.

— Спасибо, Гейнц,— милостиво улыбнулся Папен.— Можете быть свободны до завтрашнего вечера,— и, тщательно разглаживая банкноты, отсчитал триста шиллингов.

Так же неторопливо и методично он просмотрел пленки, уложил их в потайные карманчики пуленепро­биваемого, выложенного асбестом жилета и поднялся к себе в кабинет.

Готовые в дорогу дипломаты уже поджидали его в приемной.

— Возьмите ваши паспорта, господа,— по-отечески напутствовал посланник.— И да хранит вас господь!.. А это, дорогой Кеттлер, вы наденете под пиджак,— добавил вполне буднично.— Адрес в Берне вам, конеч­но, известен. Поедете в сопровождении охраны, как с диппочтой. Звоните в любое время.

По пути к границе Каганек обнаружил хвост. Неиз­вестный «хорьх» с венским номером сопровождал их до самого шлагбаума, но тем и ограничилось.

Агенты СД, тайно контролировавшие весь ход опе­рации, не решились напасть на посольский автомо­биль, в котором помимо шофера и дипломатов сидели трое охранников.

Уже через час после пересечения границы Гейдриху было доложено о беспрецедентной двойной игре по­сланника Папена. Выбранив незадачливых агентов, которые, фактически провалили задание, он попробовал напрямую связаться с фюрером, но адъютант вежливо переадресовал его к Гессу.

Оставалось, холодея от бешенства, поджидать удоб­ного случая.

Папен между тем преспокойно занялся текущей ра­ботой, затем поужинал в приятной компании в кафе «Централь», где собирался не чуждый музам венский бомонд, и поспел ко второму акту в Карл-театр на оперетку.

Каганек позвонил только на следующее утро. По­сланник закончил завтрак, за неизменной чашкой мер вайе пролистал газеты и только потом вызвал Берлин. С Гитлером его связали без промедления.

— Счастлив доложить, мой фюрер, что пришлось завести новую книгу поздравлений по случаю вашего дня рождения. Прежнюю исписали снизу доверху. Позвольте выслать ее вам в качестве маленького пре­зента, хотя и запоздалого?.. Курьер вылетает на моем самолете.

Гитлер рассыпался в благодарностях. Даже голос дрожал от волнения.

Новый день посланник начинал в явно приподнятом состоянии духа. Своими руками пристегнул к запястью курьера стальной чемоданчик. В жизни, как в игре: если повалит карта, то жми до упора, пока не исчерпает­ся полоса. Это простое и мудрое правило вскоре под­твердил военный атташе фрегаттен-капитан фон Ревенцлов.

— Удалось подсечь жену русского дипломата,— он передал бумаги, лучась улыбкой.— Либо он будет сотрудничать, либо это уйдет в Москву.

— На чем, интересно, взяли?

— Даже стыдно говорить, экселенц,— резидент абвера презрительно скривил губы.— Попытка кражи в модном магазине... Мы давно наблюдали за ней: любит красивые вещи, дрянь. В особенности меховые шубки. Но вкуса, должен сказать, никакого.

— Поздравляю, коллега, и от всего сердца бла­годарю. Только не пережмите с ней, ладно? Мак­симум такта. Может завязаться интересная комби­нация.

— Я начал с того, что ликвидировал инцидент, расплатившись наличными... И пообещал за хорошее поведение норковое манто.