Закаты

Глава десятая ЧУДОДЕЙСТВЕННЫЙ МАЛЬЧИК

До открытия великой чакры оставалось всего ничего — каких-нибудь полчаса. Голова у Сергея Михайловича была восковая, слова звенели на её поверхности, как на тугом, готовом лопнуть арбузе. И всё его существо, как маковая коробочка маком, было переполнено бесчисленным Ч, которое роилось, вставало к горлу, опускалось к паху, томилось в сердце, жужжало в мозгах. И конечно, он нисколько теперь не сомневался в истинности религии Ч, в том, что он не Тетерин, а Чечерин и в том, что он — один из счастливейших в мире чеизбранников. Как Чаплин, Чапаев, Чейз...

Он сидел с бокалом густой чёрной жидкости, обладающей неизъяснимо прекрасным вкусом. Никогда доселе ему не доводилось пить столь изысканного вина, которое называлось «черри-Ч». От него не пьянелось, от него всё внутри распускалось и расцветалось. Рядом сидела Ева и тоже попивала черри-Ч в ожидании, когда начнётся самое интересное. Они встретились на том же месте, что и вчера, без десяти десять и вскоре оказались в обществе Ч, где вновь слушали завораживающую лекцию Чернолюбова. Промаявшись до вечера, так и не уснув, Сергей Михайлович к тому моменту, когда следовало ехать встречаться с Евдокией, почувствовал непреодолимый прилив какой-то чедушной тяги, его сильно повлекло, захотелось вновь увидеть и услышать Святослава Зиновьевича, и эта тяга была даже сильнее влечения к Евдокии. И когда они очутились тут, он с радостью пожал руку чернявенького Чернолюбова.

— Вот вы говорите Ч и X, да? — первым делом огорошил его Святослав Зиновьевич.

— Я говорю? — восхитился Сергей Михайлович. — Я только думал об этом сегодня, но никому не говорил.

— В том-то и дело, что между нами, мой дорогой, уже создана связь, — улыбнулся Чернолюбов. — Не удивляйтесь. И не пугайтесь, я вовсе не контролирую ваши мысли и поступки. Просто всё интересное, что связано с Ч и появляется в вас, тотчас передаётся мне. Так вот, уберите все гласные из фамилии Чехов. Что получится?

— Ч-х-в.

— А что такое ХВ? Это Христос воскрес. Вместе — Ч Христос воскрес. Вот какая фамилия была у Антона Павловича! Ну, усаживайтесь, я уже скоро буду выступать.

Потом, прочитав на сей раз короткую лекцию, поскольку новичков сегодня не было, ченосец показал несколько своих чфокусов. Одного из присутствующих он заставил читать наизусть стихи Чаадаева. Тот сначала сказал, что вообще первый раз в жизни слышит о Чаадаеве как о поэте, но потом вдруг схватился за голову и прочёл довольно длинное и скучное стихотворение о тайных судорогах земли. Разводя руками, он заявил по прочтении, что сам впервые слышал эти стихи, хоть и прочёл их наизусть. Потом Святослав Зиновьевич поднял с места вчерашнего американца, который вдруг принялся бойко говорить по-русски, хотя его спутница и переводчица тотчас стала в восторге уверять, что «мистер Браун не любил русского языка» и доселе даже не собирался учить его. Сегодня при мистере Брауне и его подруге был мальчик, совсем маленький, годиков трёх или даже двух с половиной, молчаливо и испуганно смотревший во все стороны, словно его украли. После мистера Брауна неожиданно настала очередь Сергея Михайловича.

— К вашим услугам черепослов Чечерин, — объявил Святослав Зиновьевич. — Сейчас он прочтёт вам одно очень красивое стихотворение по-исландски.

— Кроме исландской селёдки, я ничего не знаю исландского, — улыбнулся Сергей Михайлович, но в следующий миг из уст его потекло само собою очень звучное, чеканное стихотворение на доселе неведомом ему, но явно исландском языке. Благо, оно оказалось коротким, потому что во время декламации испуганного Сергея Михайловича стало мутить. После него каждый из присутствующих поднимался со своего места и вытворял что-нибудь этакое. Один сыграл виртуозно на гитаре испанское фламенко, хотя доселе в жизни не брал в руки гитару, другой выдал формулу Гаусса для исчисления пасхалий, и так далее. Каждый проделывал то, чему не был обучен и к чему у него и в мыслях не было обучаться. На кой Ч тому же палеоантропологу знать назубок исландские вирши, даже если он не Тетерин, а Чечерин? Удивительно!

После чфокусовой разминки начались собеседования с учениками Святослава Зиновьевича, но тоже недолгие. Затем всех собрали в самом нижнем подвальном помещении, представлявшем собою совершенно круглый зал, в центре которого лежал круглый ковёр, испещрённый разными загадочными символами. Средоточием, естественно, было пылающее Ч. По окружности ковра амфитеатром поднимались три уступа, на которых стояли удобные мягкие кресла. В каждом кресле могло уместиться по два человека. Во всяком случае, нетолстые Сергей Михайлович и Евдокия уместились. По странному совпадению американец и его подружка с малышом вновь оказались по соседству. Слышно было, как мистер Браун до сих пор не может в себя прийти от отменного, хотя и кратковременного знания русского языка. Если бы Сергей Михайлович сам не блеснул исландскими стихами, он бы сейчас считал мистера Брауна жуликом, подлым обманщиком.

Только теперь Сергея Михайловича вдруг осенило, что это за малыш был при них. Тот самый чудодейственный мальчик, о котором вчера говорил Чернолюбов. Мальчик, родившийся четвёртого октября 1994 года и зачатый в ночь с четвёртого на пятое октября девяносто третьего. Других мальчиков в круглом зале не наблюдалось, а по возрасту малыш как раз подходил.

— Ну? — раздался голос Святослава Зиновьевича. — Как вам нравится черри-Ч?

Вопрос был адресован Сергею Михайловичу.

— Необыкновеннейший напиток! — похвалил черепослов.

— А вы заметили, что спрятано в его наименовании? Черри-Ч. Поставьте Ч впереди и получится Чечери. А? Каково?! Ну, расслабляйтесь, червонно-золотые мои, а мне уже пора готовиться к кульминации.

Он дружественно пожал Сергею Михайловичу плечо, картинно поцеловал руку красавицы Евдокии и перешёл к соседнему креслу.

— Ну-с, — жизнерадостно сказал он там, — готов наш маленький божок спасти человечество?

— Боюсь только, что он закапризничает и не захочет пойти с вами, — выразила свои опасения переводчица при мистере Брауне.

— На сей раз даже не беспокойтесь, меня детишки обожают, — махнул рукой Святослав Зиновьевич. — Что, чудо моё, пойдёшь со мной гулять?

Гулять малыш, как видно, очень любил, потому что сонную квёлость с него тотчас как рукой сняло. Глазки его заблестели, он заёрзал у переводчицы на коленях и сказал:

— Писталет.

— Это значит «писать в туалет», — пояснила мамаша мальчика.

— Ах, вот что! — засмеялся добрый ченосец. — Ну, пошли.

— Пошли, — доверчиво согласился ребёнок и, взяв Чернолюбова за руку, отправился туда, куда вёл его чужой дядя.

— Знаешь, что мне про них Мара Петровна рассказала, — зашептала в самое ухо Тетерину Евдокия. — Муж у неё — главный редактор «Бестии». Есть такая псевдо-патриотическая газетёнка, чуть ли не фашистского толка. А она нашла себе этого богатого американца. Молодец-баба! Уезжает вместе с ним в Америку. А сына выкрала сегодня у мужа и привезла сюда, потому что это особенный мальчик. Ты слушаешь меня? Что ты мурлычешь?

— Шепчи, шепчи, — отвечал Сергей Михайлович, млея. — Твой милый шёпот в моём ухе. Меня это так возбуждает!

— Дурачок! — хихикнула Евдокия. — Так вот. Великий чемпион считает, что на этом мальчике особенная благодать Ч, поскольку...

— Кто это — великий чемпион?

— Один из главных титулов Святослава Зиновьевича.

— Красиво. Ну и?

— Да ты всё равно не слушаешь.

— Слушаю, Евушка, слушаю. Шепчи, пожалуйста, дальше.

— Так вот. Поскольку этот малыш был зачат четвёртого октября девяносто третьего, в него вселились души нескольких убитых в тот вечер. Особое сочетание душ — и холерик, и меланхолик, и сангвиник, и флегматик одновременно. Такой коктейль темпераментов сходится в одном человеке раз в столетие.

— Бедный мальчик!

— Нисколько он не бедный. Это будет великий человек и очень богатый, а не бедный. Святослав Зиновьевич рассчитывает, что с помощью этого мальчика ему удастся открыть одну из важнейших чакр земли, находящуюся здесь, вон под тем ковром.

— Зачем?

— Чтобы получить великую энергетику этой чакры.

— Здорово! И нам достанется что-нибудь от этой энергетики?

— Само собой, глупый, нам тоже перепадёт.

— Вот прямо сейчас, в полночь? — Сергей Михайлович глянул на часы. — Через двадцать минут?

— Будем надеяться, — со вздохом, означающим многое, отвечала Евдокия. — Главное — это нам всем сейчас как следует сосредоточить своё внимание на центре ковра, где ярко-красное Ч. И молиться великому Ч, чтобы открылась его чакра.

Поскольку после этих слов Евдокия отодвинулась от Сергея Михайловича и принялась сосредоточиваться, Тетерин решил, что ему тоже хочется «писталет», поскольку потребность назревала, а наполняться энергетикой великой чакры с переполненным мо-Ч-вым пузырём не хотелось. Он допил свой бокал, шепнул Евдокии, что сейчас возвратится, и отправился на поиски туалета. Туалет оказался в тёмном и безлюдном коридоре, в конце которого тосковала унылая фигура охранника. Сунулся в одну дверь — закрыто. Сунулся в другую — тоже закрыто. Спросил у охранника.

— Вон в ту дверь, — сказал он. — Там лестница, спуститесь немного вниз и увидите.

— Спасибо, — сказал Тетерин и последовал указаниям любезного питекантропа. Спустившись по лестнице в некий закуток, он и впрямь услышал журчание, свидетельствующее о наличии удобства цивилизации. Надо было только подождать — туалет был занят. Кто-то там довольно немолодо кряхтел. От скуки Сергей Михайлович сунулся ещё в одну дверь — вдруг там то же? Но там он увидел тех, кого менее всего ожидал здесь увидеть.

— Ой, простите, — извинился он и тотчас захлопнул дверь.

Увиденное каким-то щемящим жалом запало в душу палеоантрополога Тетерина. Что-то жалобное и тревожное было в малыше, самостоятельно снимающем с себя штанишки, будто он торопился, в опаске, что его ударят. При этом он с благоговейным ужасом взирал на великого чемпиона, который, по-видимому, не собирался совершать над мальчиком никакого насилия, ибо терпеливо ждал, пока тот разденется, держа в руках какой-то красивый шёлковый балахончик, украшенный серебряными пятиконечными и шестиконечными звёздами. И всё же смутная тревога за судьбу этого трогательного малыша вселилась в душу Сергея Михайловича.

Щёлкнул замок, дверь туалета распахнулась, оттуда вышел высокий пожилой мужчина, с весьма неприятным лицом, которое показалось Сергею Михайловичу на удивление знакомым. Даже, как бы сказать, отвратительно знакомым. Где же он мог его видеть?

— Да ну, пустое, — улыбнулся Тетерин, входя в туалет и изготавливаясь. И тут-то его передёрнуло! Это был Чикатило. Тот самый, фотографию которого Сергей Михайлович видел сегодня в газете «Бестия». Под заголовком «Герой нашего времени». Сергей Михайлович, чувствуя, как от ужаса его прошибает ледяным потом, прислонился плечом к стене. К горлу подступила 'тошнота. Некий питекантроп из глубины сознания воззвал к палеоантропологу: «Очнись! Ты так до сих пор и не понял, где оказался? Восстань!» Проклятая струя наконец-то иссякла, Сергей Михайлович застегнул брюки, достал сигареты и зажигалку, закурил, приблизился к зеркалу, откуда на него глянуло знакомое лицо, ухоженное, человеческое, хотя и покрытое модной нынче щетиной. Мохнорылое, как сказала бы мама Сергея Михайловича.

— Бред собачий! — ответил Тетерин восставшему из глубин его души питекантропу.

Ну, действительно, чего только не померещится! Какой такой Чикатило? Его ведь давным-давно расстреляли. Откуда ему здесь взяться?

А если не расстреляли? Смотрел фильм «Её звали Никита»? То-то же! Если и Чикатилу так же? Объявлено, мол, расстрелян, а он под другим именем живёт себе и творит дела, только уже не по собственному разумению, а подконтрольно.

Бред! Бред! Просто Сергей Михайлович невыспавшийся, голова как налитой арбуз, вот-вот лопнет, мерещится Ч знает что. Фотография из газеты совместилась в полумраке со стариком из туалета, вот и получился Чикатило...

Стоп! Ч! Чикатило! Который Ч катит. На нас Ч катят, а мы даже не встрепенёмся. Проснись же хоть ты, черепослов несчастный! При каких таких ты чакрах очутился? Показать бы этого проповедника религии Ч твоей маме, хотя бы на минутку. Она бы в ужас пришла, с ума бы сошла, что её сын спокойно всё выносит и не шарахнет Святослава Зиновьевича чем-нибудь по черепу. А если бы покойник генерал-майор Воздушно-десантных войск Тетерин увидел своего сына Серёжу в обществе сознания Ч? Да он бы не мешкая схватил его за шкирку, приволок домой и выстегал бы генеральским ремнём так, что талантливый палеоантрополог месяц не смог бы сидеть.

А что, если и впрямь взять да шарахнуть Чернолюбова по черепу? Вот был бы поступок! Генерал-майор Тетерин в могиле бы возвеселился. А хотя бы вот этой фаянсовой полочкой, которая висит под зеркалом. В ней нет никакого Ч? Кажется, нет. Хотя — поло-Ч-ка. Да нет, это не полочка, а увесистая полка.

Сергей Михайлович попробовал её снять, и она довольно легко снялась с шурупов, ввинченных в стену. Хорошая полка. Тетерин сбросил с неё мыло и взвесил в руках — килограмма два, не меньше. Шарахнуть, малыша под мышку и — деру! Будет вам тогда чакра.

Он посмотрел на часы. Без десяти. Десять минут до полуночи, до открытия великой чакры. «Восстань!» — взывал озорно питекантроп, совок, русопят, противник прогрессивного Ч-ловечества.

Сергей Михайлович усмехнулся, намереваясь повесить полку на место. Ну даже если Чикатило? Неужто мать самолично отдаст на съедение свою крошку? своего малышонка, мальчонка. Чтоб ненасытное чучело бедную крошку замучило? Мучикатилло... Конечно, ничего страшного не намечается.

Конечно, ничего опасного для малыша. Да это и не Чикатило никакой.

Сергей Михайлович ещё раз глянул на себя в зеркало и сказал самому себе:

— Мохнорылый!

Больше он себе возможностей на раздумье не предоставлял. Выйдя из туалета с фаянсовой полкой в руках, толкнулся в ту дверь, боясь уже не застать там ни Чернолюбова, ни мальчика.

— Не надо хихикать, тебе не так уж и щекотно, — бормотал великий чемпион, почти пыхтя. Он стоял на корточках перед мальчиком и завязывал у него под подбородком шнурки колпачка. Малыш извивался и хихикал от щекотки, ему было весело. Он уже был облачен в лиловый шёлковый балахончик, спускающийся до пят. Островерхий колпачок тоже был из лилового шёлка, с серебряной Ч во лбу.

— Не отвлекайте меня сейчас! — сердито бросил Святослав Зиновьевич через плечо, услыхав вошедшего Тетерина. — Да стой же ты, чумовой! — ещё более сердито молвил он мальчику.

Тут Сергей Михайлович размахнулся и шарахнул Чернолюбова по черепу. Фаянсовая полка взорвалась и рассыпалась крупными осколками. Святослав Зиновьевич мешком повалился на пол и затих. Мальчик в восторге воскликнул:

— О-о-о! Бу-у-ух!

Он нисколько не испугался, видимо, уверенный, что дяди весело забавляются. Не теряя времени, Сергей Михайлович подхватил малыша, цапнул со стула его одёжки, поверх которых лежал нательный крестик на широкой ленте, и выскочил по лесенке в коридор.

— Велено его на улицу вынести, — сказал он равнодушному охраннику, который, кажется, был уверен, что ничего экстренного не должно произойти. — Где выход на улицу?

— Вон в ту дверь, наверх, направо, потом налево.

Чудодейственный мальчик очухался только на улице. Захныкал:

— Ма-ма!

Но дерзкий похититель уже открывал свою «мыльницу» и бросал его на переднее сиденье, захлопывал дверцу, спешил за руль, заводил мотор, выруливал из тёмного двора, выскакивал на проезжую улицу и мчался прочь от черкви великого Ч. Выскочив на Серпуховской вал, Сергей Михайлович быстро промчался до поворота на Тульскую, свернул, помчался к Автозаводскому мосту, мельком глянул на большие часы, светящиеся возле станции метро. Ровно полно-Ч.

— Чёрта вам лысого, а не чакру! — захохотал Тетерин, пуще прежнего напугав мальчика этим жутковатым хохотом.

— Ма-а-а-а-а... ма-а-а-а-а! — ревел бедный.

— Ничего, миленький, ничего, они нас не догонят, не поймают, — постарался успокоить его ласковым голосом Сергей Михайлович. — Ему почему-то вспомнился тот Слава, который вчера доблестно ушёл, бросив своей девушке: «Эх ты! Дурочка!» Жалко стало Евдокию. Но, как ни жалей её, она непроходимая дура. Ему никогда не удалось бы убедить её в том, что от таких, как Святослав Зиновьевич, надо бежать сломя голову. — Зато, Слава, ты просто ушёл, а я — подвиг совершил! — воскликнул Сергей Михайлович весело. — Малышонок, не реви, прошу тебя. Тёзка! Ты же тёзка мой! Серёжа? Как тебя зовут?

Мальчик перестал плакать, всхлипнул, глядя на своего похитителя с вопросом во взгляде.

— Ну? Глазастик! Как тебя зовут?

— Серрожа, — сказал мальчик.

— А фамилия твоя как?

— Беррокурров, — послушно отвечал мальчуган.

— А где ты живёшь?

— Макве.

— А как твоего папу зовут?

— Боррис.

— А фамилия папы?

— Беррокурров.

— Доставлю я тебя к твоему папе! — весело подмигнул ему Сергей Михайлович, лишний раз убеждая себя в том, что совершил правильный подвиг. Отец мальчика был главным редактором той самой газеты «Бестия», в которой он сегодня видел фотографию Чикатило. Это что, случайность? А может, нет?

— Случайность, я спрашиваю?

— Чучайность, — вздохнул Серёжа.

— Эх ты, чучайность! Я гляжу, на тебя тоже Ч подействовало. Ну ничего, отмоемся от него. Скоро увидишь папу.

— Папу, — снова вздохнул малыш, успокаиваясь.

Приехав домой, Сергей Михайлович разбудил Людмилу Петровну и сразу стал вводить её в курс дела:

— Мама, не пугайся! Этот малыш — сынок главного редактора газеты «Бестия». Его похитили, понимаешь ты? Я не шучу.

— Я вижу. А как он у тебя оказался?

— Я похитил его у похитителей, всё очень серьёзно, мне пришлось одному из этих ублюдков раскроить череп.

— Насмерть? — вскрикнула Людмила Петровна.

— Едва ли, — усмехнулся сын. — Всё-таки я знаю, в какое место черепа бить, чтобы оглушить, но не насмерть.

— Тут твоё черепословие пригодилось, — вздохнула мама одобрительно. — А это правда малыш главного редактора?

— Если не веришь, возьми газету, посмотри, как фамилия этого, который издаёт «Бестию», спроси у мальчика, как его фамилия. Как твоя фамилия, Серёжа?

— Беррокурров, — послушно ответил мальчик.

— Вот видишь! — торжествовал Сергей Михайлович. — Времени нет, мамочка! Переодень его, пожалуйста, из этой колдовской хламиды в его нормальную одежонку. А я звонить.

Едва он подошёл к телефону, как раздался звонок.

— Алло?

— Тетерин! — взвился в трубке голос Евдокии. — Да ты с ума сошёл! Козёл! Ты хоть понимаешь, что ты теперь — покойник? Татарин ты, а не Тетерин! Идиот! Кретин! Подонок! Я так в тебя верила! Твоё счастье, что Святослав Зиновьевич жив остался. Лучше тебе добровольно вернуться и привезти мальчика. Подожди, сейчас ты будешь разговаривать с его мамой...

Но Сергей Михайлович не захотел разговаривать с этой лохудрой, он нажал телефонный рычаг и крикнул:

— Мама! Там в газете «Бестия» есть телефон главного редактора?

— Есть, — отозвалась Людмила Петровна, неся газету. — Но какой теперь главный редактор? Полночь вроде! Половина первого.

— А вдруг? — понимая, что звонить без толку, сказал Тетерин и, взяв из рук Людмилы Петровны газету, на всякий случай всё же набрал указанный телефон. Гудок, второй, третий...

— Алло! — раздался встревоженный голос.

— Здравствуйте, — сказал Тетерин. — Я бы хотел связаться с Борисом Игоревичем Белокуровым по весьма срочному, безотлагательному делу, касающемуся его сына.

— Я — Белокуров, я! Что вы знаете о моём сыне? Где он?

— Он у меня.

— А вы кто?

— Меня зовут Сергей Тетерин. Я похитил вашего сына. Серёжа сейчас в моих руках..

— О Господи! Час от часу не легче! Сколько вы за него требуете?

— Нисколько. Вы думаете, это киднэп? Да нет же! Разве бы я стал называть своё имя и фамилию, если бы требовал с вас выкуп!

— Да, действительно... Так вы что, украли его у Тамары? Как? Где? Зачем?

— Я вам всё объясню, но будет лучше, если я прямо сейчас к вам прибуду. Называйте свой точный адрес. Объяснять, как ехать, не нужно. Лучше я посмотрю по атласу. У меня атлас Москвы с указанием каждого дома.

— Хорошо, хорошо...

Главный редактор «Бестии» взволнованно назвал адрес.

— Минут через сорок я буду у вас, — оповестил Тетерин и повесил трубку. Телефон тотчас снова стал трезвонить.

— Алло, — снял трубку Сергей Михайлович.

— Послушайте, вы! — раздался голос, по-видимому, принадлежавший Серёжиной маме, жене Белокурова. — Если вы что-то там себе возомнили, то ни о чём таком не думайте. Отец издевался над ребёнком, это законченный алкаш и сволочь, к тому же по нему тюрьма плачет за антиправительственные статьи и злостный антисемитизм. Недостаточно вам такого портрета? Единственное наше спасение — сбежать в Америку, потому что здесь, в этой стране, у негодяя большие связи, только поэтому он до сих пор не за решёткой. Поняли вы или нет, герой в тапочках? Немедленно хватайте моего сына и возвращайтесь сюда. Гарантируем, что с вами ничего не сделают, а если вы проявите благоразумие и раскаетесь, то и вовсе простят.

— Серёж! — снова зазвучал в трубке голос Евдокии. — Не дури, дурачок мой. Прости, что я так грубо с тобой разговариваю. Сделай так, как тебе сказала Тамара, мать мальчика. Опомнись, очнись! Бери малыша и возвращайся. Только будь осторожен, не попадись милиции, ведь ты выпивши. Это тебе вино в голову ударило. Святослав Зиновьевич не рассчитал, что ты можешь так окосеть.

— Ева! — перебил её Сергей Михайлович. — Слушай меня внимательно. Ты попала в страшное место, в которое хотела втянуть и меня. Я нисколько не пьян. Я сейчас трезвее самого трезвого. Во всей России сейчас нет человека трезвее меня. Послушай, Ева! Я видел там Чикатило. Тихо только, молчи! Я видел Чикатило, понимаешь ты такое? Это тебе не шуточки. Поэтому ты сейчас незаметно покинешь это зловонное болото и отправишься к себе домой, а мы с Серёжей будем ждать тебя там Поняла?

— Поняла, поняла, Серёженька.

— Договорились?

— Договорились.

Тетерин повесил трубку, потом снял её и положил рядом с телефоном, чтоб никто больше не мог дозвониться.

— Ты что, и вправду собираешься... А, я поняла, отвлекающий манёвр. Так? — спросила Людмила Петровна.

— Да. Готов? Не будем больше терять время.

— Он замёрзнет.

— Ничего, в машине тепло.

Малыш стоял, одетый снова в штанишки, клетчатую синюю рубашку и свитерок. Сонно хлопал глазами.

— Бедный, час ночи, а он не спит, — пожалела его Людмила Петровна. — Мне бы такого внучка. Серёж! Когда?

— Будет, будет тебе такой, не волнуйся.

— Умру, не доживу.

— До свиданья, мамуля, в ближайшие дни меня дома, как ты сама понимаешь, не жди. При возможности буду позванивать. Но ты ни о чём не волнуйся, всё будет хорошо. Я всё расскажу тебе потом. Ты можешь гордиться своим сыном.

Последнюю фразу он произнёс нарочно с особым пафосом, чтобы она все эти дни, покуда его не будет дома, меньше волновалась, а больше гордилась. Хотя, может быть, он к утру уже и вернётся. Как бы то ни было, а Сергей Михайлович и сонный малыш опять садились в «мыльницу» и ехали по ночной Москве. К ним ещё добавился третий попутчик — девятимиллиметровый «Стечкин» покойного генерал-майора Тетерина с полной обоймой в двадцать патронов. Сын покойного генерал-майора, умершего в год развала СССР, был теперь готов к любому дальнейшему развитию событий этой ночи.

Мальчик ещё некоторое время таращил глаза, но потом откинулся на спинке кресла и уснул. Сергей Михайлович начал бояться, как бы ему тоже не уснуть за рулём. Он начал вспоминать хоть какое-нибудь исландское стихотворение, но не мог припомнить даже слова по-исландски, кроме Рейкьявик и сага. Да и на кой ему, талантливому палеоантропологу, нужен исландский язык?

— Именно исландский им, видите ли, подавай! — возмущался он, распаляя себя, чтобы не уснуть.

Только на Автозаводском мосту он спохватился, что зачем-то едет прямо в лапы к Ч-кистам. Интересно было бы послушать рассуждения Святослава Зиновьевича о ЧК или о Чикаго. Но не теперь. Он снова, свернув на Тульскую, проехал мимо метро, где светящиеся часы показывали второй час ночи. Хорошо, что он здесь спохватился, а не когда подъехал к дому, в котором располагалась черковь сознания Ч! Было бы неудивительно при таком состоянии сознания Ч. Всё и так уже казалось ему сном. Поднимаясь вверх к центру города по Люсиновской, Сергей Михайлович подумал, что теперь надо благополучно миновать вторую ловушку — дом на набережной, где их с Серёжей ждёт Евдокия.

Теперь Тетерин точно знал, что Евдокия осталась навсегда в его прошлом. Вряд ли она никому не говорила, где он назначил ей встречу. Скорее всего, там, в доме на набережной или около него, ждёт засада. Да её бы и не отпустили просто так. Жаль, что Святослав Зиновьевич остался жив... Хотя, может быть, в его черепе что-нибудь исправится после травмы? Может, он утратит свои нечеловеческие способности и займётся каким-нибудь хорошим общественно полезным делом, перестанет моро-Чить людям головы?

Хотелось в это верить, хотя верилось с трудом.

— О Господи! — вздохнул Сергей Михайлович.

От спящего мальчика по всей «мыльнице» разливался медовый сон. Так и тянуло прикорнуть рядом с ним и провалиться в его сны, такие хорошие, детские сны.

Дом на набережной ему тоже удалось благополучно миновать. Теперь бы доехать до Тимирязевки, где должен был ждать их Серёжин отец, Борис Белокуров. Отчество главного редактора «Бестии» вылетело из головы Сергея Михайловича, хотя, судя по возрасту сына, самому Белокурову не должно быть много лет. Впрочем, кто их знает, этих богемных, у них часто старики рожают, и под шестьдесят, и за шестьдесят.

Вырвавшись из пределов Садового кольца и проезжая мимо Новослободской, Тетерин встряхнулся, вновь поймав себя на том, что чуть не уснул. Тут его душу ошпарило кипятком. А улица-то? Какую улицу назвал ему Белокуров? Номер дома и квартиры почему-то подшились, а улица вылетела из головы. Вертелась какая-то Нострадамусовская. Многострадальная? Настрадальная?

— Тьфу ты, ч-ч-ч... — ругнулся Сергей Михайлович. — Ах ты, Тетерин, Тетерин!

Вспомнилось, как Евдокия бросила ему из телефонной трубки: «Татарин ты, а не Тетерин».

— Нет, именно Тетерин, — проклинал себя Сергей Михайлович за то, что он уже проезжал мимо Савёловского вокзала, а названия улицы так до сих пор и не вспомнил. Ещё вместо этого вспомнилось, как она сказала: «Ты — покойник». Ну это уж из совсем дешёвой урлы! Так могли говорить только клиенты-питекантропы, посещающие Сергея Михайловича, чтобы продемонстрировать ему достоинства своих черепушек.

— Тетеря! Тетеря! — клял себя. — Ну как же называется-то улица... Ч-ч-ч-орт!

Тут у него мелькнуло в мыслях, что первая программа телевидения называет ОРТ. Подставь впереди Ч — и что получится? Привет вам, Святослав Зиновьевич!

Тетерин стал упражняться в Ч, подставлять проклятую букву ко всем словам, начинающимся с гласных. Артек — чертек, Иртеньев — Чертеньев, ортопед — чортопед, ортоцентр — чортоцентр, ортогональ — чортогональ, ортогенез — чортогенез, остеохондроз — чостеохондроз, эстафета — частофета... Нет, это уже из другой оперы — чоперы. Постой-постой! Эстафета! Ну да! Белокуров, называя адрес, ещё добавил, что улица эта, Нострадамусовская, расположена позади кинотеатра «Эстафета».

— Слава Тебе, Господи! — выдохнул Сергей Михайлович и перекрестился, что случалось с ним раз пятнадцать за всю жизнь.

Он затормозил в самом начале Дмитровского шоссе. Протёр ладонями лицо, извлёк из бардачка атлас Москвы, полистал, в разделе «Кинотеатры и киноконцертные залы» нашёл: «Эстафета». Тимирязевская улица, 17… …50. На пятидесятой странице его ждал всё-таки Нострадамус. Такая улица была. Прямо за кинотеатром «Эстафета» — Астрадамская.

Ещё через пять минут он прибыл по месту назначения, подъехал к дому, найденному в атласе, и тотчас к «мыльнице» подбежал взволнованный мужчина в плаще, заглянул в лобовое стекло, увидел спящего мальчика, распахнул дверцу и выдохнул:

— Здравствуйте, я — Белокуров.