Закон Долга. С востока на запад

Глава 12 Пир

Удобное время для приёма, с точки зрения ставленника, — вечер, плавно переходящий в ночь. Cумерки уже вот-вот готовы были уступить место чернильной темноте, когда двери залы распахнулись перед Светом Леллы и теми, чьи интересы он представлял. Подготовка к мероприятию оказалась недолгой, многое из того, что надо было знать, герцог и барон объяснили ей ещё в дороге. Её также успели предупредить, что народу планируется немногим больше, чем уйма, ибо многие жаждут увидеть необычный отряд собственными глазами. Варн участвовать в мероприятии наотрез отказался, не желая устраивать несварение гостям-амелуту.

«Позовёшь, если что», — коротко бросил он, пообещав держаться поблизости. Ира знала — будет держаться. Но точно так же знала, что вожак ещё не отошёл от посещения зверинца.

Признаться, она ожидала увидеть мрачную залу, вроде той, где пришлось завтракать, и тяжёлую атмосферу. И потому, когда церемониймейстеры объявили об их прибытии и открыли двери, её сначала ослепило яркое сияние. Она стояла под руку с герцогом на возвышении, вниз сбегала лестница с резными перилами, по которой стелился идеально вычищенный ковёр. Внизу простиралась широкая зала округлой формы с занавешенными тяжёлыми бархатными портьерами окнами, белоснежным полом, выложенным фигурной плиткой. C высоченных потолков свисали многоярусные люстры с шарообразными плафонами, в которых искрились и переливались лампочки. Прищурившись, Ира признала работу влари, один из приборов, что ей буквально днём пытались всучить на рынке. От плафонов исходил яркий холодный свет, периодически менявший едва заметные оттенки.

Длинные столы выстроились рядами у стен и вмещали тех самых «немногим больше, чем уйма» гостей. Как и в Ризме, ковёр продолжал «бежать» вперёд, пока не утыкался в места для хозяина праздника и его приближённых. Центр зала оставался пустым, намекая, что его можно использовать для танцев или показательных выступлений. Слева, под самым потолком, на балкончике расположился небольшой оркестр.

Дринтаэцель поднялся со своего места, обошёл стол и отправился им навстречу. Альтариэн снова подал Ире руку и медленно стал спускаться с лестницы.

Сегодня и герцог, и барон превзошли сами себя. Несмотря на вроде бы радостный повод для мероприятия, оба выбрали своим цветом на этот вечер чёрный. Но какой! Каю, который и так не вылезал из мрачных нарядов, сменил практичную походную ткань на дорогой бархат с бордовой отделкой и мелкими завитками золотой канители. Толстый плащ с мехом добавлял ему важности, а походке тяжести. Чисто выбритое лицо смотрелось непривычно после дорожной щетины, сразу сбрасывая ему без малого пять лет. Верный солдатский меч в удобных ножнах заменило массивное церемониальное оружие, отделанное драгоценными камнями по самый кончик рукояти. Вес камушков и прочих декоративностей не уступал весу самого оружия. Чёрная, смазанная до зеркального эффекта кожа высоких сапог, крупный драгоценный медальон на массивной цепи из начищенного до сияния металла и прочие знаки отличия вокруг обеих ключиц. Рядом с Ирой, по левую руку шёл не один из лидеров разношёрстной команды, а голос короля амелуту.

Альтариэн же… Его преображение Ира сравнила с вышивкой. Роскошной вышивкой, на которую потратили не один год, но чуть примятой, с торчащими во все стороны нитками по краям канвы и узелками на обратной стороне. И вот эту изящную тряпочку натянули, вставили в дорогую раму, прикрыли лучшим музейным стеклом и подсветили лампочкой. Вышитое полотно превратилось в картину, от которой не хотелось отводить взгляда.

Герцог где-то успел раздобыть роскошный выглаженный и отпаренный до последней складки чёрный камзол с затейливо украшенными обшлагами, золотыми петлями и всё той же дорогущей вышивкой. Волосы Альтариэна сегодня поднимали вверх невидимые заколки, создававшие высокий хвост с затейливыми переплетениями, а металлический зажим в совершенно мужском стиле удерживал тяжёлую копну на отведённом ей месте. Завершающим штрихом стала изящная диадема, символ власти регента.

За ними шли дайна-ви. Так и не сменившие походных камзолов, но потратившие несколько часов на чистку, стирку и штопку, они выглядели серым пятном в разноцветье окружающего блеска. Но пятно это смотрелось строго, стильно и элегантно.

Сейчас, когда каждый в зале изучал чужаков и нарушителей привычного хода вещей, Ира чувствовала себя так, будто она Золушка, идущая под руку с принцем. Только в мыслях никак не могут успокоиться тараканы и решить, что же она забыла: чечевицу перебрать или кофе намолоть. Она практически цеплялась за руку герцога, чтобы не упасть с широких и непривычно низких ступеней.

Альтариэн и Каю успешно перетягивали на себя внимание, создавая эффект стены, благодаря чему ей удалось выровнять дыхание и поверить, пусть и ненадолго, что ничего страшного на этом приёме не случится. Она пока не смела употреблять громкие слова. Но рядом были те, кто не хотел давать её в обиду. Причины далеко не всех ей были так открыты и понятны, как долг за жизнь дайна-ви или чувства Лэтте-ри, но почему-то в тёмный умысел не верилось ещё со времён Каро-Эль-Тана.

И где-то там, на парапете крыши дворца, сидел Варн. Не так уж и далеко улетел, как думала Ира, чувствуя его мрачное настроение. Он там. На крыше. И прилетит, если она позовёт.

Барон перед самым выходом проинструктировал, что на пиршестве ей, как почётной гостье, придётся сидеть за одним столом со ставленником и другими влиятельными людьми. Прочие члены отряда должны занять место согласно своему рангу, а дайна-ви — посольский стол, специально предназначенный для переговорщиков.

Состав пиршественной залы был ожидаем — амелуту и эйуна. На вопрос, будут ли на празднике представители других рас, барон ответил отрицательно. Существа со звериной ипостасью подобными мероприятиями не интересовались, или, если говорить точнее — не понимали, будучи далёкими от политики. Инакомыслящие — а к ним Каю относил всех, кто не поклонялся Сёстрам, то есть сквирри и, как внезапно выяснилось, ведьм, — не интересовались судьбой Низин, ведя обособленный образ жизни. Влари были исключением из этого правила. В Карраже царствовал их закон, потому приглашение обязательно посылалось. А вот прийти или нет — решали сами подгорные жители. Для них на краю стола отводились почётные места без намёка на стулья. Авери, как голос воли народа харасса, не покидавшего гор, тоже всегда получали приглашение, если оказывались в городе. Но так же, как и влари, имели право не прийти. Авери пользовались глубоким уважением жителей Низин, даже амелуту, несмотря на историю с проклятьем. Причина крылась в глубочайшем почитании этим народом закона гостеприимства и помощи любому попавшему в беду в Лакских горах. Да и «крышу» их тоже уважали. Хотя в данном случае между страхом и уважением легко ставился знак равенства.

Хозяином праздника был ставленник, а иногда и ставленница. Помощником или помощницей по старой традиции становился представитель народа Низин, который был лишён должности. Вот и сейчас роль хозяйки играла амелутка. Ира улыбнулась знакомому лицу. Это была одарённая из Собора, отпустившая на волю ахубада. Каю, чуть усмехнувшись, шёпотом сообщил, что это одна из высокопоставленных служительниц Хараны, член Ложи Наставников и давний соперник ставленника в дискуссиях.

Мику Рохан, как и обещал, тоже был здесь и занимал место за хозяйским столом. Он тепло улыбался пришедшим и, пожалуй, был единственным, кто не хмурился при появлении дайна-ви.

Балтариэн сидел за столом с прочими одарёнными не столь высокого ранга, но Ире совершенно не понравилась близость его места к посольскому столу. Предупредить дайна-ви о его даре она уже не имеет возможности.

Поклон, который Дринтаэцель, встретивший их в середине зала, изобразил, был не чета тому, что они видели в его кабинете. По всем правилам, должной длительности и с выражением покорности всего существа. Ложью несло издали, и совершенно не нужна опытность в интригах, чтобы понять, что сейчас он играет на публику, позволяя своим солдатам увидеть это искусство двуличности.

— Карраж приветствует Свет Леллы, да озарит он ступени престола, и меч его будет тому защитой.

— Свет Леллы приветствует ставленника Карража, да будет легка его ноша на этом посту. Мы благодарим за приглашение, ваше сиятельство.

— Благодарю. Я приветствую вас, госпожа Ириан, и вас, господин барон. Вы все желанные гости Карража. И во исполнение воли Карающей я также приветствую переговорщиков от общины дайна-ви с Мрекского болота. Как верный последователь сестриного слова и ставленник этого города, я объявляю о вашей неприкосновенности в его стенах. Позвольте узнать ваши имена.

Дайна-ви переглянулись и представились согласно рангу.

— Щит рассвета Лэтте-ри.

— Младший страж Линно-ри.

— Младший страж Терри-ти.

Ставленник задумчиво оглядел всю троицу.

— Позволите узнать, что означает ваше звание, уважаемый Лэтте-ри? — слово «господин», которое, как уже знала Ира из уроков этикета, было уместно и, вообще-то, даже требовалось в данном случае, ставленник проглотил.

— Не вижу причин, почему должен отказать вам, уважаемый Дринтаэцель, — не остался в долгу Лэтте-ри. — Щитами рассвета в нашей общине называют тех, кто обладает особыми, полезными для других навыками и достаточно зрел, чтобы самостоятельно отвечать за вверенный участок работы.

— Необычное название!

— В память о героях, которые, благодаря изворотливому уму, помогли нам отступить вглубь Топи, когда наш народ решил пересечь Болото впервые. Они сохранили многие жизни, прикрыв тот отход.

— А каков же ваш особый дар, если позволите нам полюбопытствовать?

— Руковожу добычей полезных ресурсов из глубин Топи.

— Получается, вы сейчас не военный, а командующий обеспечением?

— У нас нет такого разделения. Каждый и солдат, и работающий на выживание народа. Это одновременные бремя и долг. Независимо от титула. Хотя мы уже давно употребляем слово «звание», но вам так будет понятнее.

— Благодарю за разъяснение, — чуть поджал губу Дринтаэцель. — А ваши сопровождающие, как я понимаю, вместе с тем и телохранители? Мне удивительно, что с такой важной миссией, как поездка в Каро-Эль-Тан, вам дали всего лишь младших стражей. Нам сообщали, что ваша миссия чрезвычайно важна для вашей общины.

«Это он так аккуратно спросил: “Вас настолько мало, что не нашлось послать кого получше”? Так, что ли?» — нахмурилась про себя Ира и почти уверилась в собственных выводах, глядя на хищный прищур ставленника.

— У нас говорят: «Нет тыла крепче семьи, нет надёжней руки, чем рука друга». Мой младший брат Линно-ри и тепло души Терри-ти — самые надёжные соратники, каких я мог желать.

— И даже опыт ваших более зрелых соратников, а я уверен, что таких немало, не убедил вас в… необычности вашего выбора?

— У нашего народа другие понятия о правильном выборе, ваше сиятельство, — вступил в разговор Линно-ри. Удивлённый взгляд ставленника метался между братьями, видимо, ожидая, что старший одёрнет младшего за нарушение субординации. Но Лэтте-ри молчал, а Линно-ри спокойно продолжил:

— Мы можем долго стоять тут, рассуждая о правильности и неправильности, но здесь и сейчас нас уже рассудил результат. Не так ли?

Дринтаэцель осторожно кивнул, тряхнул седой шевелюрой, будто отмахиваясь от чего-то, и снова обвёл их группу взглядом.

— Вы правы, уважаемый гость. И как не любопытно мне продолжить беседу, но я прослыву плохим хозяином, если мы продолжим её стоя. Вас проводят за посольский стол, прошу! Свет Леллы, вы и ваша спутница, окажите честь и займите почётные места. Только… Ваша светлость, не сочтите за дерзость один момент. Господин советник, нижайше прошу простить меня, что не задал вам этого вопроса ранее, но вы частый и желанный гость Карража, потому я стал жертвой привычки. В каком качестве вы прибыли сегодня на торжество, господин барон? Обычно ваше почётное кресло за посольским столом, но сегодня…

И ставленник сделал многозначительную паузу.

«Гостеприимный и суетливый хозяин, мать вашу! А вот и первая ловушка. Вот надо ему обязательно испоганить праздник!» — кипела Ира про себя.

Тонко. Очень. Формально Каю обладал не столь высоким титулом, чтобы претендовать на место среди маркизов, герцогов и прочих. Всего лишь барон. Должность советника, вручённая королём амелуту, не добавляла ему званий. Ценность для престола и крепкая дружба с монархом людей была внутренним делом амелуту и на официальном «международном» приёме не имели силы. Место барона было среди равных, но чтобы подчеркнуть важность советника в любых переговорах и случайно не оскорбить его августейшего молочного брата, Каю сажали за посольский стол, давая понять тем самым, что принимают его как голос короля. Но сегодня там место для дайна-ви — давних врагов и амелуту, и эйуна. Нет, Ира не сомневалась, что после всего случившегося с ними в пути Каю и сядет, и посидит, и даже, чем чёрт не шутит, беседу светскую поддержит. Но как это будет смотреться со стороны? Кем он станет в глазах окружающих?

Но прежде чем ситуация успела накалиться, за спиной у ставленника возникла ухмыляющаяся тень.

— Дринтаэцель, окажите мне милость, — сказала хозяйка вечера, не сводя глаз с барона.

— Я весь внимание, защитница веры.

— Господин барон столь редкий гость в наших краях и столь занят, служа его величеству, что я прошу вас позволить мне совместить должное и приятное. Надеюсь, господин советник не откажет мне в просьбе и разделит со мной радость праздника. Я приглашаю его составить мне душевную компанию за столом ради приятной беседы и обсуждения буквально парочки незначительных вопросов.

«En garde»![10] — сказал её взгляд, адресованный ставленнику. Но то ли ловушка была не главной в списке подготовленных, то ли «дуэль» именно сейчас оказалась не к месту — Дринтаэцель уступил, коротко кивнув и сделав приглашающий жест.

Барон подал одарённой руку, и Ира услышала тихий шёпот за спиной:

— Марша, мне казалось, что задача благословлённых Сёстрами — изучать волшебные течения.

— Так мы этим и занимаемся, дорогой Каю.

— М-да? А мне почудилось, что тебя последнее время интересует течение запасов из королевской казны в казну Собора.

— Ты, как всегда, проницателен, — Ира услышала тихий смешок. — Значит, у нас будет весьма продуктивная и приятная для обеих сторон беседа.

Каю тяжело вздохнул сквозь улыбку.

Вот как? Они знакомы? Хотя чему удивляться? Все мало-мальски влиятельные люди должны знать друг друга. А подобные вечера испокон веков были местом, где завязывались сделки, налаживались связи. Судя по цепкой хватке одарённой, она не в первый раз выбивает для Собора дополнительное финансирование. Что ж… может, для казны этот разговор и принесёт убытки, но ситуацию вмешательство Марши спасло. Хотя судя по ухмыляющемуся лицу ставленника, понятно, что он прекрасно осведомлён, о чём поведут диалог гость и хозяйка бала, и эта маленькая подлянка советнику короля устраивает его не меньше, чем неприятная ситуация, способная разгореться в скандал буквально минуту назад.

И всё же пока можно ненадолго выдохнуть. И готовиться к следующей подножке.

Однако ставленник решил разворачивать интригу постепенно. Когда слуги рассадили гостей на их места, за столом потекла неспешная и ни к чему не обязывающая светская беседа. Обмен новостями, упоминание множества незнакомых имён, торговые дела… Ира молча сидела между ставленником и герцогом, периодически обмениваясь испуганными взглядами со знакомыми и боясь сделать что-то неправильно, сидя на самом видном месте. О поддержании беседы с её стороны речи не шло.

Одно радовало, что столовый этикет был предельно простым и можно было заедать стресс, не рискуя опростоволоситься, перепутав салатную ложку с десертной. К еде тут относились с должным почитанием и какой-то простой и искренней любовью. Кормили вкусно, не жалели добавки, а всё разнообразие столовых приборов ограничивалось ложкой и вилкой, которые периодически меняли на чистые исключительно из тех соображений, чтобы не есть одним и тем же прибором мало совместимые по вкусу блюда. В кубках не переводились соки и кисели, а хмельные напитки употреблялись умеренно. Ира не одна налегала на еду — этим не брезговал никто в зале, даже особо важные лица. Периодически слышались похвалы поварам и стряпухам, а ставленник улыбался, будто это его личная заслуга. Хотя, может, он и отсыпет премию тем виртуозам поварского дела, кто сегодня отличился.

За окном уже совсем стемнело, гости насытились, пришло время увеселений.

Дринтаэцель не соврал. Музыканты, приглашённые на пир, оказались настоящими мастерами своего дела. Все до единого — эйуна. Конечно, до одарённого из Ризмы им далеко, но то, что слух у них, как выражалась Харана, абсолютный, сомневаться не приходилось.

Потом пришло время оркестра. По залу полилась весёлая ритмичная музыка. Амелуту, среди которых были и Каю с Маршей, влились в круг танцующих. В мелодии чувствовались искристая радость сальтареллы, ирландские мотивы и протяжность старинных баллад. Она будоражила кровь и вызывала радость. Танцоры, стоя друг напротив друга, то сходились в центре, то выстраивались в широкий хоровод, почти разрывая руки, то кружились, чётко отбивая ритм ногами.

— Танец трёх светил, — пояснил Ире Альтариэн. — Амелутское восхваление могущества Сестёр, управляющих их движением. Его танцуют на особо важных мероприятиях и весной во время ритуалов.

Потом последовал танец эйуна, больше напоминавший учения по строевой подготовке. Три ряда танцоров под звуки быстрого марша сходились, расходились, менялись местами, разбивались на пары, и всё это так чеканя шаг, что он отлетал эхом от сводов зала.

— Надеюсь, парных танцев не предвидится… — прошептала себе под нос Ира, опасаясь ударить в грязь лицом, так как не владела этим навыком и совершенно искренне опасалась отдавить ноги возможному партнёру.

Ставленник услышал её бормотание.

— Парные танцы? — переспросил он. — А что это такое?

Ира уставилась на него, не понимая вопроса.

— Ну… парный танец. Когда танцуют двое.

Дринтаэцель почесал подбородок.

— Всего два танцора? Хм… таких танцев нет ни у кого в Рахидэтели. Хотя, признаться, не поручусь за сквирри и ваших подопечных, — он кивнул в сторону посольского стола. — Все народы Низин танцуют, собираясь большим числом, по особым случаям. Ах, да! Разве что несущие в себе зверя исполняют что-то подобное… но я бы не назвал эти… движения… танцем, который можно исполнить на празднике в приличном обществе.

И он вопросительно приподнял бровь, словно давая Ире возможность согласиться или опровергнуть то, что вестники танцуют исключительно неприличные танцы. «Вот и кто тянул за язык…»

— Танцы, подобные вашим, у нас остались в прошлом. Сейчас их можно увидеть только на празднествах, посвящённых истории. Наш мир огромен. И у каждого народа во все времена были свои танцы. Лишь позже, с развитием торговли, люди стали исследовать культуру друг друга, учиться. Поначалу танцы делились на те, что для простого народа, и те, что для знати. В наше время такого разделения уже нет. Каждый может интересоваться танцами разных стран или слоёв общества, изучать их. Все они очень разные. Есть те, что исполняют в одиночку, есть парные, когда мужчина обнимает женщину за талию. Они очень нежные и красивые, а иногда огненно-страстные. Есть… — Ира некоторое время подбирала слова, — есть танцы, задача которых прославлять возможности человеческого тела. Они даже танец не всегда напоминают. Больше похоже на боевое искусство под музыку. А есть такие, что демонстрируют красоту и пластику тел. Если я правильно поняла вас, то танцы перевёртышей из Рахидэтели могут быть на них похожи.

— И у вас можно научиться любому танцу?

— Да. Абсолютно. Школы есть. Но никто не мешает учиться самостоятельно. Есть люди, которые очень хорошо чувствуют музыку и танцуют, используя собственное воображение.

— А вы где-то учились?

— Нет. Самоучка. Да и была на диско… в смысле, на танцевальном вечере очень давно.

Хотя это мягко сказано. В институте она вообще не баловала себя походами на танцы, занимаясь учёбой вплотную. Последняя дискотека — выпускной в школе. Но музыка всегда настраивала её на позитивный лад, потому потанцевать в собственной комнате перед зеркалом под любимый плейлист — не регулярное, но частое занятие.

Впервые Ира увидела у ставленника такое неприкрытое любопытство. Без двойного дна. Какими бы ни были его планы, от которых, она уверена, он ни на каплю не отказался, потребность приоткрыть завесу тайны мира вестников манила его не меньше. Потому последовавшая деликатная просьба её не удивила:

— Ириан, вы обещали порадовать нас пением, но… танец, подобного которому ещё не видели в Рахидэтели, мог бы стать не меньшим украшением сегодняшнего вечера.

Ира несколько минут обдумывала. Придётся учитывать платье в пол, а разнообразие возможных движений сократить, помня о строгости местных правил, бёдрами уж точно придётся крутить поскромнее. Чувствуя дух авантюры в груди и играющий в крови хмельной напиток, который всё-таки сегодня попробовала, Ира решилась. Она попросила у ставленника разрешения послушать некоторое количество отрывков мелодий Рахидэтели, прося отдать предпочтение ритмичным произведениям среднего темпа.

Музыканты с энтузиазмом выполнили просьбу. Первые две композиции по настроению были похожи на хоровод амелуту, потом шёл марш, сразу же мысленно отброшенный за специфичностью, а четвёртая мелодия заставила Иру резко посмотреть на балкон, узнавая ритм. Это произведение с трудом сравнивалось с современной, знакомой версией, но если представить, что звучал мотив, оставшийся на страницах истории, да ещё приправленный деревенским колоритом, то он вполне мог быть предшественником всем знакомого танца. Но это точно на потом. Для него нужны двое. А вот пятая мелодия — то, что нужно! В меру быстрая, чёткий ритм, весёлый мотив без налёта пафоса или мрачности. Что-то такое ирландское, старинное, приправленное французской песенкой про Волка, Лису и Ласку[11], танцующих у дерева.

Закрыв глаза, Ира погрузилась в музыку, представляя, как это могло бы выглядеть. Улыбка, и она кивает ставленнику, утверждая выбор. К центру зала её сопровождала тишина. Все до единого столовые приборы оказались на столах, были отодвинуты кубки и тарелки. Ей бы испугаться, но брошенный случайно взгляд в окно, где в углу торчала вверх ногами морда Варна, чуть не заставил её рассмеяться в голос. С ящера слетело всё его плохое настроение. Сейчас он подобно летучей мыши сполз с крыши, повис вниз головой, вцепившись в раму окна лапами, и заглядывал в залу.

«Мне тоже интересно!» — бросил он ей, и она украдкой улыбнулась, стараясь, чтобы никто не заметил её повышенного внимания к зрителю на окне. Переглядка сняла напряжение, и она махнула рукой музыкантам, прикрывая глаза.

Говорят, что выйти на сцену — страшно. Правду говорят. Но даже самый трясущийся человек закрывает глаза и представляет себя то на троне в окружении внимающих придворных, то под софитами с микрофоном, то у костра душой компании с гитарой. Тянет сцена. Каждого тянет. Выйти, и чтобы все ахнули. А на деле дрожат колени и отнимается язык. Может, у профессионалов на этот счёт свои рецепты, целая книжка, но у Иры их было всего два. «Среди кого» и «для кого». Среди друзей на дискотеке забывались и страхи, и комплексы. А тут…

Она просто сделала первый шаг. Музыка полилась в уши, адреналин согрел вены, а чувство проказы, подогретое разговором с подглядывающим ящером, заполнило сердце до краёв. Хитро улыбнувшись, Ира открыла глаза и пошла за музыкой. В её распоряжении был весь зал, но она двигалась на пространстве, которое едва ли перекрывало восемь плиток под ногами. Повороты вслед за убыстряющимся ритмом заставляли юбку кружиться. Не имея возможности показать пластику ногами, она переключилась на руки и тянулась за ними, словно пытаясь поймать бабочку в полёте.

Она танцевала для друзей. Для тех, кто не бросил. Для тех, кто помог и научил. Танец-искорка, танец-ласка, танец-спасибо. Всё то, что она могла вложить в движение соответственно своим любительским способностям. Впервые за последние полтора года, которые казались целой жизнью. Искренность так увлекла её, что под конец она совсем забыла об условностях. Это её танец. Не рахидэтельский.

Так пусть видят.

Она окончила его, скользнув мыском туфли по полу перед собой, откинула руки за спину, оставив их свисать поникшими веточками, прогнулась назад, уставившись в потолок. На душе было легко, показалось, что даже люстра подмигнула ей лампочкой. Глубокая тишина, последовавшая за последней нотой, не сбила настроения и не испугала. Выпрямившись, она поправила юбку и прошла к столу, пока ещё не собираясь садиться на место. Не знала, заставят петь или ограничатся одним выступлением.

— Я смогла удовлетворить ваше любопытство, ваше сиятельство? — спросила она у ставленника.

Тот резко сглотнул и кивнул.

— Более чем, — прозвучало после паузы. — Такого действительно никто из нас прежде не видел.

— Рада, что вам понравилось.

«Ещё как понравилось! — провещал Варн каким-то не своим голосом, — Даже этот его одарённый пасть раскрыл. Про щиты забыл. Так что ставленник сейчас искренен. Клык дам. Кстати, а такие пляски у вас только на празднества раздают или просто так посмотреть тоже можно?»

«А тебе зачем?»

«Понравилось», — честно ответил он.

Ира бросила взгляд на окно, которое уже было пустым, чуть покраснела и переключилась обратно на хозяина вечера.

— Ваше сиятельство, извините, а ещё ведь петь надо, да?

— После такого выступления мне кажется, что пение будет… Хочется осознать увиденное. Всё это так необычно, — задумчиво произнёс он и приглашающим жестом указал Ире на её место.

Она ещё раз улыбнулась и начала уже было обходить стол, когда в спину ей прилетел вопрос.

— Госпожа Ириан, но может, те, кого вы волею Сестёр взяли под опеку, согласятся выступить на нашем празднестве. Хотя я не настаиваю, ведь они тут в роли… переговорщиков и по правилам могут не соблюдать наши законы.

Ира замерла. Он хочет, чтобы дайна-ви выступали? С чего бы вдруг, ведь он не скрывает неприятия! И почему такое ударение на слове «наши»? Хочет подчеркнуть, что дайна-ви отступники настолько, что им и закон не писан?

Её взгляд против воли метнулся к посольскому столу. Лэтте-ри вцепился в столешницу до белых костяшек, Линно-ри поджал губы, а Терри-ти уставился на Дринтаэцеля, широко распахнув глаза.

— Ваше сиятельство, но они же не способны! — подал голос кто-то из приближённых ставленника, чтобы ещё помнить, как того зовут.

Ира резко обернулась. Что?

— Что вы имеете в виду?

Ира чувствовала в этом обвинении куда больше, чем просто утверждение об отсутствии музыкальных способностей, но никто не спешил её просветить.

— Я объясню, Ириан, — сказал Альтариэн громко, но опустив глаза. — У эйуна есть… традиция. Скорее всего, на ваш взгляд, она покажется жестокой. Если военный трибунал приговаривает нашего преступника к казни или он попадает в плен и должен быть казнён, то… Умереть можно по-разному. Мы считаем, что есть смерть позорная, есть та, что сохраняет лицо. Мы принимаем приговор без стенаний, не говорим последних слов и не боимся класть голову на плаху. А ночь перед казнью сильный духом эйуна проводит в пении.

— В пении? Но зачем?

— Смертник, что не боится своей последней ночи, не тратит её на страх и сожаления, — это воин, сохранивший честь. А поющий последнюю песнь эйуна всегда наводит ужас на врага, потому что никто не способен остаться спокойным, видя подобную храбрость. У нас говорят так.

— А… при чём здесь…

— С того момента, как Ландариэль и Раметрия увели свой народ на Мрекское болото, никто и никогда не слышал, чтобы пленные… дайна-ви пели последнюю песню. Среди солдат до сих пор гуляют слухи, что сама Лайоли лишила их музыкального дара, свойственного любому из нашего народа. За отступление от Кодексов. Слухи эти достаточно популярны, хотя у самой Видящей никто, конечно, не спрашивал. Однако… — он запнулся, но всё же договорил, — после всего, что я увидел и услышал на пороге Колыбели, готов принять, что это просто слухи, а нежелание исполнить последнюю песню — следствие изменившихся традиций новой молодой расы.

Терри-ти дёрнулся было высказаться, хотя Линно-ри попытался удержать его на месте, положив руку на плечо, но его опередила Ира.

— Естественно, это ложь!

Герцог резко поднял голову. Затылок защекотало вниманием. Промелькнула паническая мысль, что опять лезет не в своё дело. Мало ли какие причины у дайна-ви скрывать свои таланты. Но сейчас все вокруг ждали её объяснений, и она, глубоко вздохнув, тихо произнесла:

— Я слышала, как поют дайна-ви. За весь народ судить не берусь, но то, что слышать довелось, оставило воспоминания на всю жизнь. Я не знаю их языка, а тогда и на всеобщем пары слов связать не могла, потому не скажу, про что были те песни, но они… помогли мне выжить. И жить дальше. Я никогда не слышала ничего подобного, ничего, способного так внушать мужество!

Тишина длилась долго. Когда она осмелилась поднять глаза, герцог и ставленник выглядели растерянными, как и прочие эйуна. Видимо, власть слухов над их умами была не столь незначительной, как они пытались показать. Пристыженно она посмотрела на дайна-ви, но ни тени недовольства не заметила на их лицах. Терри-ти так вообще сиял торжеством.

Неожиданно Лэтте-ри встал из-за стола, приблизился и, положив руку ей на плечо, спросил Альтариэна:

— Есть цавга?

Герцог, едва усмехнувшись, кивнул и, пробежав глазами по свисающим, как гирлянда с балкона, любопытным музыкантам, махнул рукой одному из них. Тот исчез за балконной дверью и скоро появился из двери для слуг, прижимая к себе свой инструмент так крепко, будто его сейчас отберут насовсем. Но ослушаться не посмел и по кивку ставленника протянул его дайна-ви.

Этот струнный инструмент отличался от того, что использовал одарённый в Ризме, был крупнее. Ира слабо разбиралась в разновидностях гитар, но ближе всего эта походила на классическую, разве что струн пять, а не шесть или семь. По-честному, она бы не отличила лютню от мандолины, но что-то родное угадывалось в этой плавно изогнутой деке. Слуги по кивку ставленника подтащили поближе высокую лавку, Лэтте-ри, ни на кого не обращая внимания, устроился на ней и, аккуратно уложив на коленях «гитару», тронул струны, проверяя настройку. Чуть подкрутил колки и заиграл.

Под своды зала полилась знакомая Ире песня. Та самая, что он часто пел, когда она пребывала в беспамятстве и выздоравливала в лазарете. Сильный баритон отскакивал от стен и потолка, вливаясь в уши собравшихся, невольно заставляя сердца биться чаще. Она услышала знакомые и незнакомые одновременно слова, и её глаза закрылись сами собой. Песня на языке дайна-ви. Теперь уже точно. Это не резкий всеобщий, и не испытание для языка и горла вроде речи эйуна. Сколько воспоминаний связано с этой мелодией! Плавная и тягучая, как река с водоворотами, чистая и свежая, как первое утро зимы. Защемило сердце. Картины прошлого, осознание ценности жизни, первые победы и поражения, первая борьба, первые отношения… Восприятие сердцем, а не разумом.

А музыка… Самое поэтичное выражение, обозначающее виртуозное владение гитарой, которое когда-либо слышала Ира, звучало как «гитара плакала». Но теперь, когда с непривычной для её слуха музыкой сплёлся голос Лэтте-ри, на память моментально пришла строка из другой песни. «Пой, моя гитара, пой! Как люблю я голос твой!»[12]. Гитара не играла и не плакала. В умелых руках она обрела собственную жизнь, свой голос, который благодарно присоединился к баритону дайна-ви, сливаясь с ним в один шедевр.

К поющему Лэтте-ри, погружённому в игру с головой, подошёл Терри-ти и присел у его ног прямо на пол, положив сложенные, слегка дрожащие руки ему на колени. На следующем куплете голосов стало уже два, и зал перестал дышать. Робкий и слегка дрожащий, полный искреннего чувства голос Терри-ти украсил ровное и сильное исполнение Лэтте-ри, как морозный узор окна.

В зале, не стало врагов и союзников. Здесь властвовала Музыка, что не знает границ, потому с лёгкостью разрывает их. И когда прозвучало последнее слово, оно повисло в воздухе среди глубочайшей тишины, чтобы обрушиться вниз вместе с потоком разорвавших её рукоплесканий.

Долго не стихающие, они замолкали постепенно и внезапно. Людям и эйуна потребовалось время, чтобы вспомнить, кто перед ними пел. А вспомнив, они обрывали улыбки. Восторженность стекала с лиц, руки замирали, и в ошеломлённых взглядах начинал плескаться только один вопрос: «Как так могло выйти?!»

Лэтте-ри и Терри-ти поднялись и замерли, не ожидая такой реакции от публики и откровенно не зная, что с этим делать. Привычно окаменели лицом, словно стараясь поглубже спрятать эмоции.

Альтариэн пришёл в себя первым. Он встал и произнёс ровным голосом:

— Дайна-ви, сегодня мы получили подтверждение, что Видящая не карала ваш народ. Перед её лицом я беру назад свои слова, приношу извинения за своё неверие и, как и принято в таких случаях, склоняюсь перед талантом её последователей.

— Я не одарённый, ваша светлость, — Лэтте-ри впервые обратился к Альтариэну так.

— Нет на свете музыканта, не хранимого Лайоли. С даром или без, но то, что мы слышали, — это шедевр, создать и исполнить который не всякому по силам. Видящая не простит тому, кто, будучи свидетелем в этом зале сегодня, посмеет после очернить талант ваш и вашего народа.

Последние слова он произнёс с едва заметным нажимом, заставляя гостей осознать, что дело серьёзно, прошёлся взглядом по столам, будто хотел запомнить все лица.

— И всё же… — подал голос ставленник, — как так вышло, что наши потомки забыли обычай последней песни?

— Смена приоритетов, — рубанул словами Линно-ри, не поднимаясь из-за стола.

— Такая же, как и с брачным законом? — уточнил Альтариэн.

— Нет, ваша светлость. Брачный закон был изменён ради выживания. Не измени мы его, сейчас нас не было бы на картах. Отказ от обычая последней песни — дань нашей гордости. Признание нового имени. Эйуна поют, чтобы доказать свою верность законам чести перед лицом других. Мы не эйуна. Уже многие поколения. Дайна-ви не нужно кому-то что-то доказывать. Весь наш образ жизни и есть доказательство. Смерть для нас — долгожданный покой и встреча с ушедшими раньше близкими, многие из которых уходят до срока. Если Сёстры дают нам время осознать, что восхождение на Мост неотвратимо, то последние мгновения наполнены ожиданием встречи, а не страхом. Нам нет нужды петь, чтобы побороть его в себе.

— Что значит «побороть в себе», дайна-ви? Уж не хочешь ли ты обвинить нас в трусости? — спросил кто-то из ветеранов.

— «Страх есть инстинкт, позволяющий сохранять дарованное Сёстрами, и, как и прочие дары, не может быть отвергнут. Но осознавший сей дар, поднявшийся над ним и нашедший волю среди собственных духовных линий становится не добычей, но охотником. Умелый охотник станет победителем». Кодекс младших чинов, глава «О душевном состоянии воина». Ничего же не путаю? Наша традиция отличается от вашей, но суть одна. Страх дарован Хараной любой твари. Служит защитой и подсказкой. Просто наши обычаи породили разные способы подняться над ним.

— Для тех, кто не признаёт себя эйуна, вы слишком хорошо знаете наш закон, — сказал ставленник.

— То, что живём на Болоте, не означает, что мы неграмотные и отстали от жизни. Я сумею процитировать любой из ваших Кодексов с любой главы. Разве что могу не знать поправок, внесённых Хранителями истории за последние три тысячи лет. Но нам рассказывали, что такие поправки редки даже в вашем восприятии времени. Мы знаем законы амелуту, обычаи перевёртышей и ритуальный этикет ведьм. У нас не считается пустой тратой времени изучение чужих традиций. Тем более тех, что были нашей историей.

— Но для чего вам подобная осведомлённость? — спросил барон, в данный момент похожий на хищника, напавшего на след. До сего мига дайна-ви почти не говорили о себе и своём народе, и сейчас Каю запоминал каждое слово. — Зачем рабовладельцам знать обычаи рабов?

Линно-ри позволил себе паузу, тщательно обдумывая ответ. В его словах не было ни обвинений, ни оправданий, ни попытки надавить на совесть. Только факты, изложенные тоном, ярко говорящим, что сказанное — видение мира. Точка зрения, которая управляет жизнью.

— Господин советник, я не буду спорить о причинах. Вы уже наслышаны, что все наши поступки продиктованы выживанием. Равно как не буду спорить, кто виноват в том, что мы поставлены в положение, вынуждающее нас принимать подобные решения. И вы, и мы одинаково хорошо знаем историю, но те, кто её творил, в большинстве своём уже ответили жизнью. Есть то, что есть. Будем ли мы рады избавиться от клейма рабовладельца? Да. Мы чтим Кодекс Фирры. И именно поэтому никогда — никогда! — не воспринимали пленных как вещь или скот. Они наши руки и способ увидеть завтра. Да, им пришлось влиться в наш уклад и смириться с некоторыми отступлениями от собственного обычая. После того как одному умнику пришло в голову сделать из женских серёг оружие и успешно убить с помощью него несколько стражников, мы не даём пленницам их носить. Но если женщины уходят в Чертог, то хоронят их в серьгах. В их серьгах. По обычаям амелуту, зажигая светильник, а не по-нашему, в огне и земле. Наши пленные знают — мы поддерживаем порядок и послушание любой ценой, и да, шейба-плеть применяется как способ наказать за особо тяжёлые проступки. Но мы не бросим никого умирать, не оставим одних перед лицом опасности. Госпожа вестница может подтвердить мои слова — она видела наш образ жизни.

Ира сглотнула от обрушившегося на неё внимания, но молчать не стала.

— Да. Я могу это подтвердить. Когда в… — она пощёлкала пальцами, вспоминая термин, — во время пояса Рити на болоте сошёл с ума сая, многих сильных рабов позвали помогать его ловить, а солдаты защищали женщин и стариков. Никто не прикасается к пленным женщинам. Да и меня бы сейчас не было в живых, если бы Лэтте-ри не вернулся за мной в осыпающуюся пещеру во время обвала.

По залу прошёл недоверчивый гул. Кто-то порывался высказаться, но их одёргивали соседи либо взгляд вышестоящих. Ясно, что никому не стало легче от сказанных слов. Слишком глубока ненависть, слишком долгое время она поддерживалась взаимной местью.

— Воля Сестёр — признать вас, ваши обычаи и сохранить жизнь. Мне пока с трудом видится, как возможно первое и второе, но это вопрос не сегодняшнего вечера и, возможно, не одной сотни дней. Вы тоже потомки Первых, как и мы, но я не вижу в вас желания вернуться. Ваш народ в принципе рассматривает возможность принять старый Кодекс? — спросил ставленник.

— Мы не готовы принять вас, так же как и вы нас, — ответил Линно-ри. — Разницу уже не стереть. Ваш девиз «Мы помним». А мы — молодая раса. Мы помнить не можем. Только знать и изучать. Наш девиз — «Завтра будет», начертанный на полотне дня Поминовения. Вы боретесь за стабильность и с трудом принимаете перемены. Я сомневаюсь, что за три тысячи лет в Кодексы было внесено больше двух-трёх новых абзацев, не говоря о новых главах. Мы живём будущим, боремся за завтра, потому преобразования, что меняют жизнь к лучшему, принимаем легко и с охотой. Ни вы, ни мы не сможем вернуться к изначальному. Вы — эйуна. Мы — дайна-ви. «Победившие боль». Перемена обычая — цена этой победы.

— Кроме того, если вы готовы принять наш возврат к Кодексу, вам придётся… действительно принять, — подал голос молчавший до того Терри-ти.

Иру передёрнуло. Впервые она видела его, вечно любопытного и отзывчивого, таким серьёзным. Он будто разом растерял всю свою эмоциональность, уподобившись прочим дайна-ви.

— О чём вы говорите, юноша?

— Я не юноша, ваше сиятельство. Уже давно. У нас знаки зрелости наносят задолго до первой сотни.

— Мне трудно осознать ваши слова, учитывая, что видят мои глаза, но… хорошо. Принимаю. Так что именно вы имеете в виду?

— Возвращение нас к Кодексу означало бы, что не только мы живём по этим правилам, но и вы подчиняетесь им касательно нас. Однако вы не станете этого делать. И я мог бы легко это доказать, но захотите ли вы, чтобы я оказался прав здесь и сейчас?

Ставленник бросил взгляд на Балтариэна, тот чуть побледнел. Что бы ни задумал Терри-ти, он был уверен в своих словах. Да, одарённый не мог читать его мыслей, но то, как спокойно Терри-ти ждал ответа, как напряглись его спутники, как сжалась рука Лэтте-ри на его плече, — всё говорило о том, что дайна-ви задумал что-то, что взорвёт этот зал. Здесь и сейчас.

И ставленник молчал. Это было решение, подобное тому, что принимал Варин Раслинг о «пытке совестью». Легко было бы игнорировать подобную провокацию, сидя в кабинетах, но перед лицом толпы и своё лицо приходилось держать. Дайна-ви уже не раз удивляли окружение. Нищие — они бросают камафы вместо монет. Отрезанные от внешнего мира — знают законы не хуже тех, кто их написал. Рабовладельцы — не забывают, что их рабы живые и имеют собственную волю. Шкатулки с противоречиями. И судя по всему, сейчас вскроется очередное. Медленно, словно выверяя каждый шаг на льду, ставленник поддался на провокацию, хищно раздув ноздри, ища подвох и способ снова оказаться на твёрдой земле.

— Я сомневаюсь в этом, но мне любопытно, что же такого мы бы не могли выполнить по отношению к… таким же потомкам Первых, как и мы сами.

— Мы — молодая раса. Наш возраст и зрелость исчисляются иначе. Вам бы пришлось привыкнуть к этой разнице. Признать меня и других подобных мне дайна-ви достигшими зрелости. У вас и сейчас рвётся с языка слово «юноша». Но по нашим законам я не просто вырос, я стал мужчиной. Принял клеймение, знал женщин, прошёл не одну битву без наставника, некоторыми вылазками руководил сам. Мне доверяют душевное здоровье как младшие стражи, так и наставники. А значит — зрелый. Или, как любят выражаться перевёртыши, — матёрый.

— Допустим.

— А значит, по вашему Кодексу я достаточно зрел, чтобы требовать удовлетворения моей мести. Ваш закон не оставляет выбора, обязывая вступить со мной в бой убийцу моих родичей! Я доказал свои слова. Потому что сомневаюсь, что вы дали бы добро на поединок, признав меня равным, а дуэль — дуэлью справедливости.

Лэтте-ри дёрнул друга на себя, хватая за плечи и с едва сдерживаемым ужасом вглядываясь в глаза. И побледнел, столкнувшись с непрошибаемым упрямством.

— Дуэль справедливости? — Дринтаэцель не счёл нужным скрывать скепсис. — Старинная традиция поединка, где достойного и правого определяет его исход? Битва насмерть, кровью смывающая обиду и оскорбления?

— Да. Та самая дуэль, исход которой приравнивается к суду Великой Матери. Или этот обычай уже остался в прошлом за три тысячи лет?

— Нет. Он до сих пор начертан в дуэльном Кодексе. Но уже многие годы мне не доводилось слышать о состоявшихся дуэлях справедливости. И от кого же вам хотелось бы получить удовлетворение? — ставленник обвёл глазами зал, отмечая про себя усмешки соотечественников, которые не верили, что молодому мужчине придёт в голову вызвать кого-то на смертельный поединок.

— А вы готовы признать, что я имею право вызова?

— Это сложный вопрос… и мне хотелось бы знать, кто…

— Я готов признать право вызова, — как гром средь ясного неба вклинился в диалог Альтариэн, повышая голос, чтобы услышал каждый.

Почти все в эту минуту усомнились в надёжности собственного слуха.

Герцог медленно поднялся со своего места, аккуратно сдвинул кубок и, уперев пальцы в столешницу, произнёс:

— Я, Свет Леллы, голос тану Кальтаэна, готов признать право вызова для дайна-ви Терри-ти по отношению к любому эйуна достаточного возраста. Поездка в Каро-Эль-Тан дала мне некоторое представление об обычаях наших… потомков. Они ставят на теле метки зрелости, и я могу свидетельствовать, что все трое присутствующих на нашем пиру дайна-ви носят их. Мне также довелось увидеть их в бою. Не вижу причин для отказа.

— Но ведь это означает признать эти отбросы равными! — сорвался пожилой эйуна из ближней свиты ставленника. Неужели… ваша светлость, — он буквально выплюнул этот титул, — пойдёт на подобный шаг? В былое время за такое сразу бы…

— Что «сразу бы»? — нахмурился Альтариэн, осаживая того взглядом, но старик оказался с характером.

— Трибунал. С обвинением в предательстве!

— В былые времена, возможно, так и было бы. Но нынче есть Сестрино слово и воля Карающей. Которая не только взяла молодую расу под защиту, но и объявила многие поступки той войны преступлением перед её вечно закрытыми глазами. Сожжение при Аварте одно из них.

Старик посерел. Видимо, с этим событием в его семье было связано что-то страшное. Шепотки набирали громкость, будто рой, собирающийся покинуть улей.

— И сейчас мы можем обвинять друг друга сколько угодно, но это грызня заключённых за тюремными стенами. Ибо в её глазах мы виновны. Мы. Преступники.

Его собеседник сжал кулаки. Ставленник дотянулся до него через стул и тронул за рукав, привлекая внимание и покачивая головой. Старик глубоко вздохнул и наклонил голову, пряча полыхающую ненависть от зрителей под неровно постриженной чёлкой. И Ира, которая наблюдала эту перепалку вблизи, не могла бы поручиться, кого упёртый старик ненавидит больше — дайна-ви или герцога.

— Противоречия между нашими народами уже столь глубоки, что либо их предстоит принять, либо уповать на божий суд, — продолжил меж тем Альтариэн. — Великая Мать и Карающая рассудят исход поединка. Потому я признаю право Терри-ти на вызов! Условий ставлю лишь два: этот пир посвящён исключительному событию — приезду в Карраж вестницы. Мне бы не хотелось, чтобы сей праздник был омрачён исходом дуэли. Посему противники могут выбрать любой день, кроме сегодняшнего. И любое оружие, кроме шейба-плети. Терри-ти, вас устраивают эти условия?

Дайна-ви смотрел на герцога ошеломлённым взглядом, который через мгновенье налился такой непередаваемой благодарностью, будто ему предложили мешок поруха размером с ворота Карража в дар, а не право на смертный бой.

— Согласен, — хрипло сказал он. — Конечно, согласен!

— Тогда назовите нам имя того, у кого требуете удовлетворения.

— У убийцы моего отца, его матери и моей подруги детства. У того, кого в нашей общине зовут Приходящей Топью. Я вызываю на дуэль справедливости виконта Саланталя!