Закон Мерфи. Том 1

Глава 10 Любви и кремний покорится

Вечером, после первой встречи с проверяющим, проходя мимо одного из немногочисленных пока в колонии баров, Красный краем глаза заметил знакомый силуэт в его окне, очерченный потоком света, льющимся на сгущающиеся на улице сумерки. Поскольку Честер подчиненных надрессировал реагировать на малейшие шевеления чутья, оперативник, почувствовав настоятельную щекотку составить компанию, перечить сам себе не стал и в заведение заглянул. За столиком, сгорбившись над бокалом красного вина, сидела новенькая, Ви, отсутствующим взглядом его гипнотизирующая. Первопроходец было заколебался, тревожить ее он не хотел — тонкая ниточка взаимопонимания между ними еще не переросла в прочные рабочие, и тем более дружеские отношения. Но Ви подняла глаза, посмотрела сквозь оперативника, сначала его не заметив, а потом, узнав и вздрогнув, чуть не уронила бокал, и Красному ничего не оставалось, кроме как приподнять ладонь в приветствии и подойти.

— Я тут мимо проходил. Смотрю — ты сидишь. Не помешаю?

Ви чуть качнула головой. Красный примостился за столик напротив нее и дружелюбно поинтересовался:

— Есть повод?

— Годовщина смерти родителей, — коротко ответила Ви, глядя ему в глаза. В ее глазах и голосе он не заметил ни слезинки, только отзвук глубоко запрятанной глухой боли.

Оперативник смешался, не зная, как реагировать, но Ви сама расставила все точки:

— Это давно было. Просто… привычка. Не обращай внимания. — Она, сглаживая неловкость, опустила глаза, отпила немного вина и попыталась выдавить из себя улыбку, а смутившийся Красный, понимая, что фальшивое сожаление здесь будет неуместно, а настоящее — тем более девушку может ранить или обидеть, заметил:

— Иногда боль — то, что придает силы двигаться дальше. Надо только вовремя понять, когда от нее уже пора отказаться.

— Думаешь, пора? — подняла на него светло-зеленые глаза Виолетта, и он, понимая, что не может взять на себя ответственность за то, когда предстоит утихнуть ее скорби, уточнил:

— Это только тебе решать. Но знаешь, что я думаю?

— Что?

— Рано или поздно любая боль исчерпывает саму себя. И тогда ничего не остается, кроме как искать себе другой душевный костыль. Многие так ищут неприятностей на свою голову — чувствуют пустоту там, где было больно, и искусственно пытаются ее заполнить. Ссорятся с друзьями, пытаются уйти из жизни, вымогают сочувствие, в экстремальный спорт идут. Или, например, в религию ударяются. В политику. Еще чем-то увлекаются. Но самое главное не это.

Красный сделал небольшую паузу, чувствуя себя неловко. Ему доверили самое сложное, самое больное, а он вещает какую-то банальщину, как сомнительного качества проповедник на кафедре. Но Ви, заинтересовавшись, отвлеклась от грустных мыслей и спросила:

— А что?

Красный, немного посомневавшись, продолжил:

— Я думаю, человек должен полагаться на внутренний стержень. На свою личность и душу, а если вместо личности и души останется лишь боль и пустота, то и опираться будет не на что.

Ви вздохнула и сделала еще глоток вина.

— Понимаешь, мне шестнадцать тогда было. Я дома осталась, а им надо было на встречу улететь. Что-то во флаере поломалось, и… Я тогда только благодаря этой боли и выжила: подделала документы, чтобы как совершеннолетнюю приняли в военное училище, на ней же вперед рвалась как проклятая… — Она помолчала, и Красный дал ей возможность справиться с воспоминаниями и чувствами. Ви собралась, улыбнулась, и он в очередной раз подивился ее поистине железной стойкости. — Но ты прав, все со временем проходит. И где теперь мне такой стержень прикажешь искать?

— Посмотри на Честера, — посоветовал Красный, сдерживая порыв погладить Ви по плечу. Она точно не оценит пустой жалости. — Он — тот, кто может тебе показать, что такое душа и как ее в себе найти. Стержень, о котором я говорю, у Чеза такой, что на половину человечества хватит, на тебя — так точно. Наверное, если бы не он, мы бы не были такими… — Красный неопределенно повертел пальцами, пытаясь объяснить, но не преуспел. — Такими. Он нас научил миру доверять, верить в чудеса и нас самих. И в людей вокруг. Это дорогого стоит. Он — стержень оперативников, Корпуса и всей колонии.

Ви недоверчиво хмыкнула, но вспомнила скорпикору и промолчала, понимая, что и сама начинает проникаться идеологией первопроходцев, хотя еще ершится и сопротивляется. Красный вздохнул и с досадой добавил:

— Жалко только, что живет одной лишь работой.

— А, это поэтому он такой недотрога?

— Что, попробовала?

Ви смутилась.

— Не без того.

— За ним половина девушек колонии в свое время бегала, а он и не видел. Так что не получится, он непробиваемый, — хмыкнул Красный, подспудно ощущая и непонятно откуда взявшуюся волну едкой ревности, и неприятное чувство вины за то, что начальство в болевую точку уколол. — У него одна заноза в сердце. Мы всем отделом ставки делали, когда до него дойдет. Но так и не дошло.

— А что случилось?

— Долгая история. Точно рассказать?

— Да, — загорелась Ви, исподтишка не забывая любоваться оперативником. Какая девушка не захочет интересную историю послушать, тем более про несчастную любовь, да еще и от мужчины, который ей чуть больше, чем симпатичен. Красный попросил бокал вина и себе. Ви недоуменно подняла брови, и он счел нужным пояснить:

— Завтра на работу, так я бы взял что покрепче.

За разговорами незаметно закончился первый бокал, затем второй, потом они взяли, чтобы не бегать, сразу полный декантер. Красный рассказал про заварушку с «Апостолом» и Максимиллианой, резюмировав:

— Человек от избытка чувств часто глупости совершает, что теперь поделаешь. Когда он Макс выгнал, мы-то быстро ее простили, хотя сложно было, не буду отрицать. Он — до сих пор не может. Он — Честер, алмазный стержень Корпуса — тогда чуть сам себя изнутри не поломал, а мы одну простую вещь усвоили: наша задача — его от него самого беречь, а заодно — всегда смотреть по сторонам. А то пока своими переживаниями упиваешься, запросто можешь не увидеть, насколько рядом человеку плохо.

Красный чуть помолчал и с едва заметным облегченным вздохом закончил:

— Но хорошо хоть вовремя дошло, считай, в последний момент успели. Вопрос в том, как Чез для себя решит дилемму: дать Макс второй шанс или нет. Мы дали. Теперь дело только за Честером, ему тоже надо бы научиться прощать и понимать, что одна ошибка может сломать человеку всю жизнь, а то и не одному. Макс сама себя наказала достаточно, чтобы это усвоить.

— А откуда ты знаешь? — поинтересовалась Ви.

— Знаю что?

— Что усвоила?

— Да я с ней периодически вижусь.

Внутри Ви все оборвалось, но она не подала и виду: таких очевидных ляпов, как Макс, она точно себе не будет позволять, и тем более — покушаться на свободу выбора Константина. Он, не замечая чуть изменившегося в прохладную сторону ее отношения, продолжал:

— Вот месяц назад кофе пили в космопорте и…

— Подожди… — Ви смутилась. — Я думала, вы…

— С ума сошла, — возмутился Красный. — Я через голову Честеру не полезу, пусть он и тугодумное бревно. И ты думаешь, Липучка Макс просто так от него отлипнет? Ну-ну! Нет, там вопрос решенный, хотелось бы только, чтоб они не до престарелого возраста друг за другом бегали.

Ви радостно и широко улыбнулась. Следующие пару часов они с продуктивным ехидством обсудили множество важнейших вопросов: от любимой музыки и вкусов в мороженом (несомненно, фисташковое) до привычки Дана чуть что бросаться натачивать новый ножик. Ви попыталась было извиниться за инцидент с нефелой, но Красный только рукой махнул. Тактично обошли стороной вопрос ревизора, обсмеяли по-доброму новый прикид Вика, позубоскалили над бдящей за Честером великолепной пятеркой. Сошлись на том, что кофе с ликером — это вершина вечернего блаженства, а кофе с коньяком — удел неразборчивых профанов, особенно по утрам, и закончили на проникновенно-откровенной ноте.

— Я верю в то, что дружба между женщиной и женщиной — понятие не гипотетическое, а вполне реальное. Вот вы бы с Макс точно поладили. И дружба между мужчиной и женщиной — тоже существует, — авторитетно постулировал Красный и протянул Ви руку. Оперативница от души ее пожала, в душе ликуя и досадуя одновременно — она бы предпочла только дружбой не ограничиваться. Но и так было торжественно и приятно.

— Пошли? — предложил Константин.

— Пошли, — согласилась Ви.

Рассчитавшись, вывалившись из бара и надышавшись свежим воздухом досыта, новообретенные друзья переглянулись. Расходиться не хотелось совершенно, хотелось продолжения банкета, но оба понимали, что завтра на работу, и пора остановиться. Красный, чувствуя джентльменский долг даму проводить, спросил:

— Тебе далеко жилье дали?

Ви махнула рукой:

— Пара кварталов.

— Пойдем.

Он галантно подал ей согнутый локоть, и брюнетка, изящно продев туда ладонь, споткнулась на первом же шаге.

— Нет, так дело не пойдет. Знаешь, чем отличается человек от стола?

— Чем? — хихикнула Ви.

— У стола четыре ножки, а у человека только две. Иди сюда, будем конструкцию укреплять.

Ви с замиранием сердца и тонко-хрупким предчувствием начала чего-то поистине удивительного благодарно обвила рукой крепкую спину и не обманулась, ощутив и пальцы Константина у себя на талии. Устойчивым строевым шагом, переговариваясь, посмеиваясь и то и дело по очереди краснея — несомненно, от выпитого — оперативники в обнимку добрались до жилища Красного, оказавшегося по воле судьбы (или выбранной обоими траектории) немножко ближе жилого модуль-блока Ви.

— Слушай, — Красный с неохотой убрал руку, чуть помялся, понимая, что вопрос деликатный, но все-таки предложил: — А давай ты у меня останешься? Какая разница, откуда на работу ехать. Кровать у меня вроде неплохая, а я на диване посплю. Что скажешь?

Ви, в голове которой набатом носилось только «Руками не трогать! Мы теперь друзья!», смело кивнула, икнула и чуть не упала. Оперативник среагировал мгновенно, подхватив Ви на руки, благо до двери в его дом оставалось совсем недалеко.

Колонисты почтительно расступались перед ними, пряча понимающие теплые улыбки. Красный предпочел окружающую действительность царственно игнорировать. Его больше волновал вопрос, как пристроить на себе Ви так, чтобы избежать неловкой двусмысленности, и почему эту двусмысленность допустить все-таки хочется.

На пороге Красный чуть замешкался, пытаясь одной рукой достать код-ключ, открыть дверь и Ви по пути не уронить. Она лишь доверчиво вцепилась в его плечи, и Красному пришлось приложить немало усилий, чтобы подавить желание бросить этот чертов ключ и обнять ледяную хрупкую снежинку с терпким запахом подснежника чуть крепче. Она друг. С друзьями не спят.

Виолетта, оглушенная собственным сердцебиением, не могла думать ни о чем вообще, ей хватало захлестывающего с головой и немного выше трепетного восторга от возможности просто прижаться к широкой груди оперативника, слушать дыхание и гулкие удары сквозь черную с белым кантом рубашку, наслаждаясь будоражащим воображение запахом вишни и кориандра.

Наконец покоренная дверь отъехала в сторону, и никакой надобности девушке дальше висеть у мужчины на руках вроде бы не было, но оба почему-то медлили. Ви, обмирая от собственной смелости, с прервавшимся на целую вечность вздохом, подняла на оперативника взгляд в один момент потемневших глаз. Красный, делая последний шаг через порог с Ви на руках, теряя рассудок и проваливаясь с головой в этот изумрудный омут, успел только подумать: «Чез, чертов ты провидец. Надо будет извиниться…» И дверь за ними закрылась.

Ранним утром мы постепенно расширяющейся компанией первопроходцев стояли на парковочной площадке возле одного из флаеров, кажется, Уилла, и с умным видом что-то советовали Романовым берцам, торчащим из-под брюха летательного аппарата. Как традиционно заведено, если один представитель мужского пола залез по уши в механизм, причем в любой, даже если это будет самокат или велосипед, рядом тут же конденсируется второй, а за ним — целая плеяда, составляющая классический мужицкий консилиум. Хотя в нашем конкретном случае скорее это был конвульсиум — посоветовать по поводу издохшего флаера ничего дельного мы Берцу решительно не могли. Но вот просто постоять рядом и пообсуждать насущные вопросы техобслуживания наших ласточек, попутно выяснив, кто какие подвиги накануне в поле насовершал и каковы прогнозы по дальнейшим пакостям от ревизора — это святая мужская традиция, и отказать себе в удовольствии постоять и поточить лясы мы не видели ни малейшего повода.

Мимо нас с мечтательным выражением на лице прошло призрачное видение — Красный, не поздоровавшись, с мечтательной улыбкой, отсутствующим видом, слегка благоухающий свежим запахом женских духов и легким ароматом перегара прошествовал на рабочее место. Мы недоуменно проводили его взглядами, и я несколько насторожился.

Минут через пятнадцать мои ожидания подтвердились: на парковку приземлился флаер с Ви, и она выбралась из-за джойстика управления в аналогичном состоянии, разве что вид у нее был чуть более включенный в реальность, но ненамного. Я отделился от нашего узкого круга почитателей технических талантов Берца и перехватил девушку на полпути к входу в офис.

— Ви… Можно тебя на минутку? — как построить разговор, я не знал, но Виолетта, как мне показалось, быстро поняла причину моего беспокойства и изобразила молчаливое воплощение внимательности. Но искорки у нее из глаз так и лезли наружу, как и уголки губ стремились сложиться в полную счастья улыбку. Вот только будет ли это улыбка покорения очередной вершины или первых бабочек настоящего чувства — я не знал. И позарез должен был выяснить.

— Ви, — сложив руки на груди, я обозначил позицию оборонительно-нападательную. — Я уже говорил, что противник служебных романов?

Искорки несколько померкли, и я поспешил пояснить:

— Это потому, что поддаваться чувствам на работе, тем более на такой специфической, как наша — смерти подобно. Я не буду препятствовать, но хотел бы, чтобы ты это учитывала, и заодно знала два очень важных момента. Первое: я против, чтобы Красный стал очередной игрушкой в твоей коллекции, как ты пыталась провернуть со мной. — Я помедлил, чувствуя себя последним гадом ползучим. Затем, как бы мне ни хотелось просто предоставить им разбираться самостоятельно, не смог не влезть, и прыгнул с головой в холодную воду. — И если мне придется выбирать между тем, кого оставить в отделе — мой выбор ты можешь себе представить. И второе: Красный — облигатный однолюб, без вариантов. Если ты мне его бессердечно разобьешь, я тебя не пойму. Совсем. Поэтому очень прошу сразу предупредить о твоих дальнейших планах или его, или меня.

Виолетта посмотрела на меня так, словно я у нее на глазах из ее любимой сумочки крокодиловой кожи вырезал заплатку на термоспальник, и я смутился.

— Я была неправа, — заявило это невозможное создание. — До того, как мы познакомились с Константином, я воспринимала мужчин не как игрушки, а скорее как исключительно полезный ресурс. Вы не стали исключением. Но теперь ситуация, скажем так, кардинально изменилась, и я не намерена отказываться от небольшой толики личного счастья. В первую очередь для него, потом и для меня, конечно. С вашего позволения.

Я обалдело смотрел на Ви: а что, такие девушки существуют? Взяла, значит, призналась в том, что просто хотела меня использовать, а сейчас застолбила Красного, судя по всему, пожизненно, и в ус не дует. Я несколько секунд раздумывал, а затем решился и протянул оперативнице согнутый мизинец.

— Я понял. Позволяю. Мир?

Она на секунду оценивающе прищурилась, немножко напомнив мне Андервуда, затем кивнула, вернув в глаза искорки, и зацепила свой мизинчик за мой палец.

— Мир. Я рада, что нам удалось найти путь к взаимопониманию.

— Как и я, Ви.

И я совершенно душой не кривил.

Треть женского населения колонии страдала по моим первопроходцам, в том числе и по Константину, но если, например, Али в ответ охотно бегал за всем, что хоть чуточку отдаленно напоминает представительницу прекрасного пола, то Красного я никогда дольше одного дня с девушкой не видел. Потому как Красный предпочитал отношения-однодневки, без обязательств, время от времени, как и положено молодому здоровому мужчине, и вместе с тем пытался искать идеал, чтоб и красивая, и умная, и понимающая, и без этих женских выкрутасов и штучек. Желательно сразу и на всю жизнь, размениваться по мелочам он не привык, а потому в душу практически никому лезть не позволял. Разве что нам.

Теперь, похоже, его поиск окончен, что меня невероятно грело и радовало: такое везение, может быть, только раз в жизни и случается, если вообще случается. И ему нужно Ви хватать и утаскивать в темный угол от других мужиков подальше, пока не убежала или не перенацелилась еще на кого-то. Ситуация окончательно прояснилась, и я счел нужным выдать этим двоим карт-бланш, пусть попробуют. Но кое-что я должен был все-таки уточнить.

— Ви. У меня одна только просьба…

— Дом — дома, работа — на работе, — отрезала брюнетка, забирая свой палец обратно. Я согласно кивнул и восхитился. Вот уж точно чудо.

Проводив убежавшую Виолетту взглядом, я только вознамерился подумать и про себя, как вздрогнул от нехорошего предчувствия и обернулся: из-за угла ко мне незаметно подкрался Андервуд, не к рабочему дню будь помянут.

— Розовые сопли в сахаре, — фыркнул он пренебрежительно. Меня чуть не перекосило, но я смолчал. — Я смотрю, ошибаться в людях становится вашей дурной привычкой.

— Чтоб я всегда так ошибался, — от души сам себе пожелал я и попробовал удалиться, оставив полковника в гордом одиночестве.

Но тот отставать от меня не пожелал.

— Пойдемте обсудим полевую рекогносцировку. Вы планируете сегодня или завтра?

— Завтра, — нейтральным тоном, чтобы не проскочило искры недовольства, ответил я.

Мы поднялись на третий этаж и прошли в мой офис, где я, подвинув для полковника кресло, уселся в свое собственное и, обретя начальственное равновесие и спокойствие, уставился на Андервуда. Тот не замедлил со сложным выражением на лице — собственного превосходства и отвращения от наших полевых скачек с бирюльками и суккубами одновременно — сказать:

— Лекцию по безопасности я прослушал, особенности комплектации брони и амуниции тоже уяснил. Могу я задать вопрос?

— Разумеется, что вам интересно? — склонил голову набок я.

И тут Андервуд умудрился меня удивить, задав самый неожиданный вопрос из бесчисленного количества в его запасниках:

— Чего лично мне, по-вашему, ждать от первого выхода в поле?

— Вы же с животным миром Шестого исключительно по нашим отчетам и отчетам от Всемирной ассоциации наук знакомы? — спросил я его, едва обозначив понимающую улыбку. Как ни крути, а к соприкосновению с живой природой ты никак не подготовишься, никакими фильмами, голопроекциями и роликами, и точно цифры в отчетах стычку с суккубой или химерой в поле в деталях не опишут и о природе не расскажут.

— Ваша правда.

— И как вы его воспринимаете?

Андервуд смешался, не понимая, что мне ответить. Подумал и, наконец, вдумчиво и медленно произнес:

— Я полагаю, больше всего экосистема на данной экзопланете напоминает мне корабль в бутылке. Тонкая, сложная, но очень нежная работа.

Я встрепенулся. Неужели я все-таки прав, и полковник — не совсем редкостная липучая пакость с непробиваемым апломбом? Стоило проверить, и я решился:

— Тогда вам следует понять одну очень простую вещь. Вам покажется, что природа здесь хрупкая, похожая знаете на что больше всего? Не на корабль, а на хрустальный шар с голографической гравировкой на подставке, только с вами внутри. Вы его чуть-чуть встряхнули — и трава стеклянная всколыхнулась, проекция развернулась, вам на голову посыпались инсектоиды разных размеров вперемешку, но стоит шар уронить — как он разлетелся вдребезги, уже не соберешь. С одной стороны, так и есть, человек — редкостная скотинка, все поломать может, если у него появляется такое желание. С другой — вот смотрите.

Я показал ему сильно впечатливший меня в свое время снимок и положил на стол из ящика, прикрыв пока ладонью, недавний сувенир — молочный зуб ложной скорпикоры, что она мне на память оставила от последней с ней встречи.

— Узнаете архитектуру? — кивнул я на снимок.

— Что-то из готики, сложно сказать…

— Собор святого Вита, Чешский мегалополис. Монументальное строение, почитай, вся история европейской готики в нем собрана, еще бы, больше восьми веков строили. Каждый камушек на своем месте, каждая арка, каждое украшение, и вдруг смотришь с другого ракурса — а сквозь резную незыблемость тонкий-тонкий шпиль видно. Вот и с Шестым так. Хрупкий-то он хрупкий. С виду. Но неужели вы думаете, что он вас не раскусит при любом удобном случае? А это, — приподнял я руку, показывая уникальный предмет, — правый передний клык ложной скорпикоры. Видите, тут острый выступ и за ним — площадка коронки зуба? Когда скорпикора охотится — она пробивает силихитиновую броню, например, пентапода, клыком, а потом площадкой раздавливает уязвимое место прокола, как ореховую скорлупу, там давление создается в пару сотен атмосфер, если не больше. Вот это и есть самая суть Шестого. За силикатной твердостью там углеродная мягкость, за видимой хрупкостью — каменная сила. И мы точно знаем, как уберечь вас от твердого и опасного и показать красивое и нежное. Но только если вы не будете нам палки в колеса вставлять.

Андервуд секунду помолчал, собираясь с мыслями, а я выжидающе на него смотрел. То ли моя тирада все-таки произвела должное впечатление, то ли просто задумался. Какое-то плохо читаемое выражение скользнуло по его лицу, но в следующую секунду он скривил губы в привычной полуухмылке с оттенком вечного презрения к окружающей реальности и присутствующим в ней рядом с ним по непонятному недоразумению людей.

— Это все, конечно, интересно, но ближе к делу. Расклад у вас, прямо скажем, на фулл хаус никак не тянет.

— Что вы имеете в виду? — я тут же поскучнел и одернул себя. Зря только распинался, таких ничто не проймет, надо учесть на будущее.

— Проскочила информация, что «Апостол» практически напрямую получает информацию из первых, так сказать, рук. Я полагаю, вас не впервые предают. Впрочем, наверняка и не в последний раз, — Андервуд чуть улыбнулся краешком рта, и улыбка вышла намекающая и совсем нехорошая.

В первую секунду я дернулся, как от удара током, вспомнив Макс. Но, уловив краем глаза неподдельный интерес — полковник наблюдал за мной во все глаза — я каким-то мне самому непонятным захребетным чутьем понял, что он закидывает гипотетические удочки и просто-напросто мне врет. Я с возрастающим недоумением и подозрительностью уставился на Андервуда. Это он что, серьезно? Я вот сейчас должен ему на слово поверить и начать подозревать своих ребят в чем только не? Не дождется.

— Я вот одного не понимаю. Это что, не ревизионная проверка, а проверка на вшивость такая? Чем мы заслужили с вашей стороны сомнительную честь сталкивать меня и моих подчиненных лбами?

Андервуд посмотрел на меня в ответ прозрачным и честным взором и даже снизошел до ответа:

— Мне, по-вашему, делать больше нечего?

Я смутился, понимая, что действительно слишком уж много о себе думаю. В самом деле, мы же не крысы в эксперименте Дезора, чтобы выделять специального человека опыты по установке социальной иерархии на нас проводить, и решил уточнить:

— Просто выглядит ваше утверждение именно так.

— Я имел в виду гипотетическую ситуацию, — пояснил полковник и ушел, оставив меня задумчиво созерцать стену и думать о смысле жизни, взаимоотношений в коллективе и о том, зачем этот противоречивый человек вообще ко мне сейчас приходил.

Гриф вышел из кабинета Честера разозленным донельзя. Этот неопытный полудурок с потрясающей интуицией чуть не раскусил всю игру, и только его адская неуверенность в себе позволила полковнику пройти по тонкой кромке смеси недоговоренности и правды. Недостаток самоуверенности правится только временем и опытом, и даже хорошо, что Честер себя недооценивает. На памяти полковника гораздо чаще с обретением толики власти командиры ловили звезду и королевское самомнение. Хотя отстранить от работы и потом с пиететом вернуть на место, откуда было взято, несомненно, тоже поможет, но будет паскудно.

Не менее паскудным было и другое: впервые в жизни Андервуд, глядя на то, как неукротимый восторг от неумолимого обаяния кремнийорганической эволюции выливается в слова, промолчал и не рискнул сыграть на убеждениях лидера, ковырнув их на прочность. И без того момент, когда искренняя влюбленность в природу Шестого ушла на глубину зрачков и уступила место ледяной корочке недоверчивости, ударил по самому полковнику в ответ невидимым молотком прямо в середку тщательно сдерживаемого интереса к Корпусу. Оперативник совершенно точно в свой обожаемый мир верил всем сердцем, Гриф прекрасно отличал человека, делом увлеченного, от изображающего кипучую деятельность активиста, что на деле оказывается нулем без палочки. И для полковника этот момент стал первым тревожным звоночком — личные пристрастия в его деле недопустимы.

Поэтому Андервуд злился на себя, на свою работу, на Честера, да на весь мир, понимая, что для него теперь делом профессиональной чести будет найти в лидере и его коллективе зацепку и попытаться все разрушить — или не найти и скрепить их окончательно до состояния алмаза или его более прочной вариации — лонсдейлита с гексагональной решеткой молекулярного строения, так, чтобы намертво и никакая зараза извне команду не взяла. Жаль только, что он сам потом пролетит мимо первопроходческой проруби выловленной щучкой — эти не простят, он прекрасно понимал. И его сей факт невероятно удручал.