Закон Мерфи. Том 1

Глава 6 О дикий новый мир!

Что нужно группе ученых, чтобы изучить экзопланету? Я никогда не знал, но всегда был очарован эстетикой покорения неисследованных территорий, равно как и эстетикой новых миров. Жюль Верн, Герберт Уэллс, братья Стругацкие, Энди Вейер, муж и жена Кларксоны, фантаст из Корейского мегалополиса со сложной фамилией, звучащей так, будто кто-то чихнул, и которую я не мог запомнить, как бы ни пытался, — в общем, классики и современники говорили мне о том, что познание нового мира — штука увлекательная. Да что там, я и сам в этом убедился, как один из винтиков системы освоения Шестого. Но мой искренний интерес и энтузиазм столкнулись с Седьмым — и с жестокой действительностью. Нельзя вот так просто взять и высадиться на планету, где никогда человек не бывал.

Оказалось, чтобы освоить новую планету, человечеству к концу двадцать второго века потребовалось основательно перетряхнуть подходы к организации научно-исследовательских экспедиций. А то Землю изучили вдоль и поперек, а с какого бока надкусывать целый новый мир, было первое время не очень понятно. Тайвин, рассказывая мне про начало работы с первой экзопланетой, привел в пример развитие эмбриона, когда ткани зародыша первое время не имеют специализации, а потом начинают все больше и больше усложняться, а эритроциты так и вовсе теряют ядро.

Так и с экспедициями: сначала отчаянные исследователи Земли просто плыли примерно куда собирались, ориентируясь по звездам, морской астролябии, чутью и прочим навигационным ухищрениям, а потом человечество стало отдельно геологические экспедиции организовывать, отдельно биологические, отдельно этнографические и иже с ними. А как пришло время вернуться к универсальности, с освоением пятой фундаментальной силы физики — квинтэссенции, с изобретением перигравитации и резонансной космонавтики, так и село человечество чесать в затылке и думать, как и кого посылать закрашивать белые пятна на звездной карте.

Но понемногу технологию отработали, еще бы, к седьмой-то экзопланете. Так в нашей экспедиции оказались два биолога со специализацией на ксеноботанике и ксенозологии, плевавшие пока в потолок и мечущийся между научными сотрудниками геолог-психолог (я долго и истерически хихикал от сочетания специализаций, признаюсь), который пытался настроить всех на оптимистичный лад. Еще был специалист по планетологии с навыками в геодезии и климатологии, чтоб карты составлять и климат изучать; я его тут же обозвал имперским планетологом Кинесом, благо и фамилия была какая-то похожая, на что ученый страшно обиделся и перестал со мной разговаривать. Курировал физическое состояние команды врач-терапевт с дополнительным дипломом по микробиологии и вирусологии, пробы изучали два химика-аналитика, в том числе Нил. Наконец, разбавлял компанию непонятный мне эколог, судя по взгляду, вовсе и не ученый даже, а кто-то вроде наблюдателя от правительства. Возглавляли бардак наши два физика-нанокибернетика, Тайвин и Гайяна, которые должны были всю эту хаотичную работу структурировать и стабилизировать, но пока получалось плохо.

Пока Тайвин, его подручные и прочие достойные представители ученой среды от Санникова и Всемирной ассоциации наук, пытались понять, пускать нас вниз или нет, я совал нос везде, куда мог, а по пути развлекал очкастого друга разными байками.

— Вот и скажи мне, зачем человеку разум, если он им пользуется, как ребенок микроплазменной горелкой — все вокруг разноцветное, плавится, огоньки, искры во все стороны, а толку с гулькин хвост? — задал я риторический вопрос, подробно и не без доли ехидства рассказав штатному гению про выходку Ви. — Представь, а если вся наша кремнийорганическая планета — это такой гигантский кристаллический излучатель, который на мозги действует как-нибудь… угнетающе, ну, способность думать связно душит и прочие функции мозга искажает, например?

— Богатая у тебя фантазия, — фыркнул Тайвин, — тогда резистентность у мужчин должна быть выше.

— Почему? — изумился я.

— Потому что куда ни плюнь, все время только девицы непотребства совершают, не иначе как твое таинственное излучение исключительно на женский мозг действует. Допустим, та дама с розами всегда обладает одним типом мышления, но потом как по заказу, сначала Максимиллиана глупости творила, теперь Виолетта, Гайяна тоже себя ведет, скажу тебе прямо, несколько неадекватно, — задумчиво перечислил штатный гений прегрешения слабого пола, предварительно оглянувшись — не видно ли где его кудрявой помощницы.

— С Гайяной мне как раз все понятно. Но остальные колонистки с ума пока не посходили? Да и потом, я же не девушка, но тоже немножко того, — слегка обиделся я. — А пацана того помнишь, что купол отключил? А…

— «Немножко того» — это твое перманентное состояние, и с излучением — ерунда это все, — прервал меня, отмахнувшись, ученый и осведомился, как мне показалось, несколько более заинтересованно, чем должен был бы: — И что тебе понятно?

Я хитро улыбнулся и подмигнул ему:

— А ты подумай.

— Не юли, — строго сказал мне Тайвин. — Если что-то знаешь — так скажи прямо.

— Не, — беспечно отозвался я, перехватив у него из-под носа последнее золотистое ароматное яблоко из вазы для фруктов, — наверняка не знаю, только догадываюсь. А ты любишь, чтобы все доказательства были на месте. Вот как докажу — так и скажу.

Тайвин подозрительно прищурился и вернул потянувшуюся было к яблоку ладонь на место — в карман халата. Я подбросил фрукт в руке и сказал, попутно поняв весь двусмысленный идиотизм и пафос фразы, но остановиться уже не смог:

— Порой запретный плод раздора пребывает у тебя под самым носом, а ты притворяешься бревном и ни черта не видишь, а стоило бы, — я посерьезнел, грустно вздохнул и пояснил: — Я про себя, если что.

Я взял друга за руку, вложил ему в ладонь яблоко и ушел, оставив его в недоумении переваривать мои корявые намеки насчет подозрительного внимания ведущей научной сотрудницы к отдельно взятым очкастым гениям.

Больше я тему нелегких взаимоотношений женщин, мужчин и кремнийорганики не поднимал — у Тайвина и без того хватало поводов для глухого раздражения. Мы висели на орбите Седьмого уже пятый день, и бесконечная возня с пробами воздуха с верхних слоев атмосферы начинала ему порядком надоедать. Как и мне — вынужденное безделье. Приступы хандры испарились, чувствовал я себя так, будто могу пойти и свернуть пару десятков возвышенностей, и по нескольку часов в день проводил у обзорных экранов, где, затаив дыхание, рассматривал новый мир. Громада планеты неторопливо ворочалась фиолетово-сиреневыми циклонами, изредка кокетливо обнажала границы континентов, кое-где сверкала серебристыми и алыми зарницами гроз. Заманивала, зараза.

Я честно держался сколько мог. Помогал Тайвину с пробами воздуха, хотя, подозреваю, больше мешался бесконечными вопросами и уточнениями. И постоянно вертелся под ногами у специалистов, пока меня не начали прогонять из лаборатории, едва завидев — настолько я надоел занятым делом ученым. Мои ребята искренне недоумевали: за несколько лет постоянной работы такой подарок, как ничего не делать целыми днями, стал поистине роскошной возможностью отдохнуть. Но я не мог усмирить беспокойную натуру: как так, новый мир, руку вытяни — и коснешься, а я еще и шагу не сделал по удивительной лиловой траве!

Штатный гений шипел, плевался и поливал желчью окружающих. Я его понимал: планета подло пожирала дрон за дроном, вынуждая держать технику на границе тропосферы и стратосферы, иначе ее практически мгновенно изничтожала местная летающая живность — те самые обсидианового цвета летающие красавцы с крючками на кончиках суставов и маховых перьев. К тому же, мой очкастый друг беспрестанно ныл, что лишился большей части своих научных сотрудников, чем добавлял работы геологу-психологу, а настроения порядком отбавлял.

— Как же все-таки жаль, что у Кевина клаустрофобия! — сокрушался Тайвин. — Мне очень не хватает его познаний в ксенозоологии и атмосферной физике. Ты вот не знаешь, а именно он решил проблему с электрическим состоянием атмосферы на Шестом.

— Почему, — удивился я. — Знаю, конечно.

— Откуда? — тут же прицепился ко мне ученый.

— Тай, вот я тебе давно говорю, люди — не тараканы, их не по усам различают, — укоризненно покачал головой я. — Про твоих лаборантов что про моих оперативников — такие легенды по колонии ходят, закачаешься. А фобия — дело такое, непредсказуемое. Если со страхом еще бороться как-то можно, то фобию только со специалистом лечить.

— Бред, — фыркнул Тайвин, — дело просто в степени интенсивности эмоции. Вот ты чего боишься?

— Нет, — мягко объяснил я, — фобия иррациональна, а страх имеет природу глубоко биологическую и немножко социальную. Я боюсь… — я призадумался, но почти сразу нашел самый страшный страх и тут же озвучил: — Я боюсь быть не на своем месте. Ну, что я дилетант, просто все вокруг зачем-то делают вид, что я нормальный как человек и как руководитель. А почему меня Аристарх по какой-то неведомой причине еще не уволил, я вообще не понимаю.

— Ты — нормальный? — Тайвин прыснул. — Ты и нормальность как материя и антиматерия, тебе нельзя сталкиваться с нормальностью, а то Вселенная коллапсирует в судорогах. Но это не делает тебя плохим начальником или дилетантом.

— Ты думаешь? — приободрился я. — Ладно, поверим тебе на слово. В любом случае, мой страх имеет причины, я его контролирую, не упаду в обморок с трясущимися коленками и не сбегу куда глаза глядят от панической атаки, если вдруг что. А при фобии человек свои реакции, что психические, что физические, вообще контролировать не может. Странно, что это я тебе рассказываю, а не ты мне.

— Психология… Как бы тебе сказать помягче, — поморщился Тайвин, — несколько не мой профиль.

— Да я уже понял, — хмыкнул я, взъерошил пятерней волосы и осведомился: — А ты чего боишься?

— Доверять людям и тем более в них верить, — незамедлительно отозвался ученый, поправив очки. — Жизнь научила. Теперь не знаю, плохо ты мне сделал или хорошо, что разучил.

Я заулыбался и положил ему руку на плечо:

— Если ты один раз в жизни на что-то плохое напоролся, или даже не один, это не повод отказываться верить людям и в людей.

— Хотелось бы мне, чтобы ты был прав, — вздохнул Тайвин. — Только в нормальной реальности, а не в твоей идеалистической, не так все радужно.

После разговора о доверии, страхе и природе фобий мной завладела навязчивая идея высадки. Сутки я боролся с собственной натурой и стремлением бесстрашно ринуться в объятия лиловой незнакомки, но как только услышал краем уха новость о том, что дроны заканчиваются, и пора собираться домой — за добавкой техники или кукишем от правительства, причем второе было более вероятно — что-то у меня внутри окончательно кристаллизовалось в уверенную решимость схулиганить.

И я принялся готовить почву. Для начала убедился, что отсек с флаерами никто не охраняет, и наблюдение за ним хоть и ведется, но чисто номинальное — только чтобы фиксировать вылет и посадку, если они вообще будут. Под предлогом невыносимой скуки и неуемного любопытства одновременно, я проверил их комплектацию — полный фарш, как и предполагал. Тяжелая экзоброня в двух экземплярах, наше оборудование, а для ученых — полевой набор для первичной рекогносцировки природно-территориального комплекса, на который предстоит высадка, куча отчетных бланков вроде этикетной книжки для геологов и полевого дневника для биологов, все необходимое для сбора образцов почвы, воды, воздуха, представителей флоры и фауны, а кто-то особо умный, подозреваю, что Кевин, сунул в числе прочего хороший такой энтомологический сачок с титановым складным обручем и эксгаустер с датчиками движения, фиксации размера животных и автоподсосом воздуха.

Ну хотя бы оперативникам не предлагалось световые или почвенные ловушки устанавливать, а сачком махнуть пару раз — дело нехитрое. Содержимое потом в локальный защитный купол вместе с сачком помещу — хорошо, что Тайвин смог рой нанитов модифицировать под малые жесткие каркасные структуры, намного удобнее, чем с банками да морилкой возиться. И все равно зрелище будет просто замечательное! Руководитель оперативного отдела в тяжелой броне с сачком наперевес — местное зверье ухохочется. Ну да чего не сделаешь на благо науки, на Шестом и такое приходилось первое время вытворять, да не один раз.

Потом я отлавливал по коридорам хмурых и неразговорчивых космотехников, садился им на уши и с видом ничем не занятого, а потому очень доставучего раздолбая принимался рассуждать про НЛО, похищения людей и рассказывать бородатые анекдоты про то, как инопланетяне украли из шаттла граждан Нью-Йоркского, Московского и Токийского мегалополисов и подарили им три титановых шарика на предмет проверки интеллектуальных способностей. Через пяток несмешных баек и наводящих вопросов один из техников не выдержал и, только чтоб я отстал, рассказал про контуры безопасности при взлете и посадке флаеров. Оставалось одно — подгадать момент. И накануне отлета, пока все спали, а Уилл отошел заварить кофе, я рванул с низкого старта в транспортный ангар.

Сходу забаррикадировался изнутри — изменил кодификацию замка на любимую дату, прилет на Шестой, чтобы можно было, если что, быстро догадаться, но не мгновенно. Оперативники мою любовь к постоянству паролей знают и поймут быстро. Натянул экзокостюм, врубил программу разгерметизации отсека и сел во флаер, думая о себе, о жизни и ее смысле.

Последний год я только и делал, что сопровождал экспедиции, мотался по вызовам и существовал по схеме «работа-дом», словно после предательства Макс из меня вынули мотивационную батарейку, и я прекратил понимать, зачем я жил и работал. По инерции разве что. А тут передо мной снова то, ради чего я несколько лет преодолевал сам себя, раз за разом перепрыгивая через четырехметровый забор сомнений и самокопаний — новая экзопланета, новый мир, а я — первопроходец, и мое дело — сделать первый, пусть и крохотный шаг в сторону ее освоения. И без того целых пять миров без меня исследовали!

Так что сомнений я не испытывал ни малейших. Даже когда по внутренней связи через помехи до меня донесся голос очкарика.

— Ты зачем смылся? Вернись только, я тебе устрою интерокулярный травмирующий тест! — пригрозил мне по переговорнику Тайвин.

Я только развеселился:

— Это как?

— Это кулаком промеж глаз в переносицу, чтоб искры посыпались и дурь из головы вылетела!

— Какой ты грозный, — восхитился я. — Тай, ну серьезно, мы тут висим на орбите неделю, и уже почти все зонды потеряли на середине расстояния до поверхности планеты. Такое ощущение, что их то ли намеренно сбивают, то ли эти ацтекские крючконосцы — умелые хищники. Но я с флаером покрупнее зонда буду. Нам нужны результаты, или как?

— Чез… — интонация у Тайвина была какая-то уставшая, виновато-родительская, словно я нашкодил, а он собирается меня в угол поставить. — Если ты себя угробишь во имя проб, то экспедиции, нам всем и Шестому лучше не будет. Вернись. Пожалуйста.

Но я уже решился и останавливаться не собирался. Флаер пронесся через облака, миновав стайку когтистых обсидиановых созданий, вынырнул над пространством нового мира, и я почти задохнулся от восторга.

От края горизонта до другого его края простирались огромные пространства, заполненные всеми оттенками фиолетового, синего, карминового, лилового, бордового и розового. Яркий, разноцветный, насыщенный, мир манил меня к себе, и я просто не знал, на что смотреть сначала: на светло-сиреневый небосвод, мелькающий сквозь легкую бордово-красную облачность, на темно-фиолетовую дымку на краю горизонта, мерцающую сполохами алых зарниц, на цветное безумное буйство луга, над которым я постепенно снижался, на высоченные деревья в три обхвата с листвой цвета индиго или чей-то громадный синий хвост с пушистым красным кончиком и еле заметным с высоты гребнем изумрудного цвета, мелькнувшие среди деревьев и органично меж них растворившиеся.

Какая у природы цветовая гамма, такая и окраска будет у животных, это понятно, логично и биологично, но я все никак не мог нормально дышать. Целый новый мир, полный жизни, неизведанной, дикой, иной… Может, тут и законы физики другие? И точно совершенно иная эволюционная линия. Как вообще так получилось, что пять миров с Землей почти одинаковые, а эти два — кардинально отличаются не только от родины человеческой, но и между собой похожи, как… как… да вообще не похожи.

Я помотал головой, нет, хрупкая полупрозрачная твердость Шестого отдельно, а эта удивительная цветная яркость — отдельно. Цвет всегда играет свою роль, да вот только исключительно прикладную, это только у человека пунктик на эстетике, природа проще и беспощаднее: что не помогает жизни процветать — оказывается отброшено. И нельзя сравнивать между собой, например, бумажное осиное гнездо, упорядоченное, полное опасности, скрывающееся за неприглядным папирусом очаровательной красоты, и коралловый риф с его нереальными красками. И там, и там сочетается несочетаемое: стройная гармония природы, обусловленная биологией и эволюцией сложность взаимосвязей, тончайшая ювелирная работа жизни, которую так просто сломать и так сложно сберечь.

Связь постепенно пропадала, и я установил на флаере автопилот. Будь что будет. Выйду в тяжелой броне, наберу всего, чего только смогу за пять минут, а там или я сам вернусь, или какой-нибудь кусочек мой обратно доедет. Какая бешеная коза меня покусала, что я вот так сломя голову рванул в одиночку покорять Седьмой, я не знал.

Первый шаг по новой планете оказался ошеломительным: меня изнутри как молнией прошибло, почти до слез. Насколько прекрасна природа во всех ее проявлениях! В состоянии полной немой восторженности я едва заставил себя собрать хотя бы какие-то пробы, пока таймер не звякнул, предупреждающим неприятным сигналом ввинтившись в уши, а красной пометкой времени с внутренней трансляции информации по экрану шлема — в глаза. Я дисциплинированно позакрывал все банки, поместил сачок с образцами растений и мелкой живности в защитное поле, сел во флаер… и не смог подняться. Автопилот я переставил еще на десять минут, а у меня самого рука не поднималась включить предполетный тумблер, я все смотрел и смотрел на море аметистовых трав, на сиреневый небосвод и серебристо-синюю пыльцу, облачком вставшую над ближайшими растениями с цветами такой причудливой формы, что я просто не успевал все запоминать. Хорошо, локальный модуль фиксации информации додумался запустить и забрать потом. Такого острого единения с мирозданием со мной не бывало, пожалуй, с детства, когда бежишь по лугу облакам навстречу, обнимаясь с ветром, и душа поет, раскрываясь безбрежности бытия. Я тряхнул головой, пытаясь перебороть себя и полететь обратно, и никак не мог, пока не сработал перенастроенный автопилот.

Флаер, как только я влетел в недра шаттла, окутало защитным куполом — логично, мало ли, что я мог с собой притащить. Я вышел, на его границе активировал локальный малый — и пузырьком воздуха в радужной пленке защиты отделился от основного. Это позволило мне снять броню, не соприкасаясь с флаером. Наконец, я стащил ботинки, перчатки и, затаив дыхание, сделал шаг. Пленка спокойно пропустила меня в одной облегающей тело подстежке под броню — ничего необычного или запрещенного я на себе не принес.

Я глубоко выдохнул. Постепенно в голове прояснялось, и я посмотрел на ожидающего результатов неподалеку Тайвина. Ученый смотрел на меня с подозрением, и я виновато пояснил:

— Я не знаю, что на меня нашло, можешь не спрашивать.

Я прислушался к себе, но ничего особенного не ощутил. Кроме того, что вся эта выходка с флаером теперь воспринималась мной практически как приступ психоза или непреднамеренный саботаж. Я не видел никаких причин для столь авантюрного поступка и готов был сам на себя наорать, как на того паренька, что нам как-то купол на всю колонию по подростковой дурости отключил.

Тайвин меня не стал разочаровывать: с привычным скептическим апломбом он поправил очки и, не сделав ни единого шага в мою сторону, с жадным интересом покосился мне за спину — в сторону флаера и набранных образцов. Я понимающе вздохнул и сник, а ученый не преминул распорядиться:

— Защиту верни и в карантин на двое суток. Потом поговорим.

Я опустил глаза — штатный гений был кругом прав, он и так порядком рисковал, встречая меня. В малом защитном куполе мои же оперативники затащили меня в карантинную капсулу, заставив почувствовать себя на месте Красного. Не сказать, что я обрадовался: своего сотрудника за аналогичные прегрешения я, выходит, пропесочил по полной программе, а сам вопиющим образом опростоволосился, и настроения мне это никак не добавляло.

Спустя двое суток я, притихший и пристыженный, вылез из карантина и смиренно поинтересовался у очкастого друга:

— Что нашел?

Тайвин строго сверкнул на меня взглядом и вознамерился прочесть нравоучительную лекцию. Я препятствовать, конечно, не стал — сам виноват — но он передумал.

— Пробоподготовка и анализ полученного материала займут еще сутки, но ты должен мне как минимум подробные объяснения относительно твоей, с позволения сказать, спонтанной «экспедиции».

— А как максимум? — улыбнулся я.

— Бутылку текилы и личные извинения, — прищурился Тайвин.

Я понурился и согласился:

— Договорились. Извини меня, пожалуйста. Слушай, но ведь я обычно со всех, включая себя, за безопасность семь шкур готов содрать. А ради Седьмого флаер угнал. Непонятно.

— Извинения приняты. В принципе, года три назад я бы совсем не удивился, твоя инфантильная непосредственность была предметом особого разговора и головной боли. Но сейчас… Вопиющая безответственность, Чез. — Тайвин секунду помедлил, а потом, ошеломив меня до крайности, полез обниматься. — Я рад, что с тобой все в порядке. В рапорт придется только чушь писать…

— Не надо, — с чувством обняв друга в ответ, поморщился я. — Я надеюсь, что вырос все-таки из восторженных штанишек. За свои поступки надо отвечать.

— Банальный инфантилизм и неумение нести ответственность за собственные действия ты со временем и профессиональным ростом сконвертировал в свойственный тебе природный авантюризм и здоровое умение наслаждаться моментом, так что не путай их между собой, — с назидательной интонацией прокомментировал мне мой же жизненный путь штатный гений, на что мне оставалось только кивнуть — в очередной раз очкастый был совершенно прав.

Отпустив друга, я огляделся — в карантинном отсеке кроме нас не было ни души, но вот к обзорному окошечку над ним прилипли любопытствующие физиономии ученых и оперативников. Я помахал им рукой — мол, все нормально — и укоризненно вздохнул:

— Вот и кто бы говорил про безответственность. Никого не пустил, а сам приперся. Где твой инстинкт самосохранения?

— В лаборатории забыл. Пойдем, поищем? — Тайвин был сама невозмутимость, я даже возразить не посмел, просто пошел вслед за ним. Только изумился до глубины души. Он что, шутить научился?

— Кстати, я заметил, что ты перешел на обычное для тебя перманентно приподнятое эмоциональное состояние, — отметил Тайвин, пропуская меня перед собой вперед в лабораторный отсек.

Я остановился посередине тесного, забитого столами с аппаратурой пространства, немного покопался в себе, задумчиво взъерошил пятерней волосы и согласился с ним:

— Ты знаешь, да. Вот как мы с Шестого улетели, так у меня больше нет желания ни выпить, ни потосковать. Думаешь… — я вопросительно посмотрел на ученого, предлагая ему продолжить. Я сам и предположить не мог, что со мной происходит, тут ему было на порядок виднее. Тайвин, конечно, тут же перехватил инициативу:

— Думаю. И тебе советую, полезное занятие. Я посоветовался со специалистом по психоакустике до отлета, и он сказал, что не исключено узконаправленное инфразвуковое воздействие или низкочастотное электромагнитное, симптоматика уж больно специфическая: расстройства поведения, астения, склонность к депрессивному состоянию… Тебя бы в медсканер загнать, проверить на признаки полинейропатии.

— Фигушки, живым не дамся, — надулся я.

— Так я и думал, — вздохнул ученый. — Так вот, поскольку ты и так личность малопредсказуемая, что в психологическом, что в биологическом смысле, то…

— То? Не томи, говори давай, театральные паузы тебе не идут, –поморщился я. Мне в подтверждение что-то громогласно свистнуло. Я повернулся на звук и увидел, как над громоздкой фиговиной, над которой торчали во все стороны мониторы и датчики, начало конденсироваться голографическое многомерное изображение планеты в разрезе. В любой другой момент я бы плюнул и на разговор, и на себя, поддавшись любопытству, но сейчас чувствовал настоятельную необходимость разобраться в собственном состоянии.

— … то стремление просто вывести тебя из равновесия может вылиться во что угодно, от попытки суицида до реального сумасшествия. Или обернуться вот такими вот дикими выходками, — закончил очкастый.

— Приехали, — обескураженно присвистнул я, разглядывая медленно обрастающую штрихами модель Седьмого. — И что мне делать?

— Нам, — поправил меня ученый. — Для начала подумать, кому надо тебя попытаться до неприглядного состояния довести?

— До неприглядного, говоришь? — еще больше задумался я и перевел взгляд с голопроекции на штатного гения. — Если я начну беспробудно пить, пропускать работу, будучи подавленной в пюре картошкой, подавать прошение о возвращении в отдел Макс и совершать подобные дебильные глупости — меня отстранят. Или еще раньше я бдительность потеряю, и химера что-нибудь важное от меня откусит, как раз брачный сезон еще не кончился. Значит, кому-то я мешаю. И этот кто-то хочет, чтобы я фатально ошибся.

— Кто бы это мог быть… — язвительно протянул Тайвин.

— Что, опять? — мне мгновенно скулы свело, будто я три ведра лимонов за раз съел.

— Похоже, что да. Только я логики не вижу. У тебя график поставок оксида лютеция на Землю есть?

— Откуда бы, — удивился я. — Нет, конечно.

— Так я и думал, — удовлетворенно отметил штатный гений. — Дело не в поставках, дело в тебе.

— Да на кой я «Апостолу» сдался? — беспомощно пожал плечами я.

— А вот это надо будет выяснить. Думаю, в этот раз я буду более осмотрителен, чего и тебе советую. Пойдем к Аристарху, Вернеру расскажем, Тони…

— Может, всей колонии рассказать заодно? — едко поинтересовался я.

— Не перебивай. Будем ловить на живца, — продолжал свою мысль ученый, хитро на меня щурясь.

— Это на меня, что ли? — усмехнулся я в ответ и повеселел. — Не в первый раз, давай попробуем. Хоть какая-то определенность. Ладно, раз рабочая версия есть, то это мы успеем еще обсудить, а пока расскажи мне, что за чудо техники у тебя там интересное кино показывает? А то сейчас твои и мои понабегут, а я так и не узнаю, что это за штуковина.

— Ты неисправим, — покачал головой ученый. — Пойдем, покажу. Это орбитальная голограмметрия, полученная с помощью сочетания стробоскопического высокоимпульсного георадара, основанного на принципе нейтринной осцилляции и импульсного лидар-сканирования с экстраполяцией результатов с точностью до сотой доли процента на аналогичные данные глубинного сканирования аналогичных экзопланет по типу формирования, но без признаков биологической активности…

— Из того, что ты сейчас сказал, я понял пару предлогов и что-то про радар.

Тайвин только тяжело вздохнул:

— Что ж с тобой всегда все так сложно… Ладно, объясню простыми словами. Подобных Седьмому планет немало, но жизни на них нет. Их просканировали. Просканировали Седьмой. Совпадающие показатели совместили, чтобы сделать хотя бы примерную модель. Так понятнее?

Я лишь благодарно улыбнулся в ответ — я всегда и всем обещал, что со мной будет легко и весело. Но про «просто» — речи не было!

Через сутки рыжеглазый устроил грандиозный скандал на весь шаттл, узнав о том, что высадок больше не будет. Тайвин попытался его убедить логически и биологически в том, что осваивать планету, полную психотропных веществ в воздухе — плохая идея, но преуспел в этом только наполовину. Первопроходец напрочь отказался верить в то, что Седьмой мир можно изучать лишь ради интереса и естественнонаучного любопытства, а больше он низачем не годен, и согласился только на то, чтобы временно заморозить исследования и закрыть мир как заповедник. Что-то щекотало ему чутье изнутри, но когда предчувствия одного человека были основанием продлевать дорогостоящие и трудоемкие проекты?