Над праздничным лесом осенней России,
Над Сиверской синью
На башнях Кириллова росы осели, озерные, сизые.
Скрипят флюгера на шатрах островерхих...
А может быть — ветви?
«И яростен был Ферапонт, а Кирилл был медлитель...»
(а листья кленовые — прямо на плечи)
«Ушел Ферапонт, а Кирилл монастырь заложил...
Но как далеки от пергаментной речи,
От слов летописных
Сейчас мои мысли...
Ну да, монастырь... Исихасты... Но будь вы хоть трижды
монахи —
Возможно ли Богу с такою безбожной, щемяще-земной
красотою смириться?
Какой невозможный Художник
Для города выискал место такое,
Чтоб белые башни за тридевять рек от столицы
В гордыне поставить над этим безлюдным покоем?
Да, крепость... А в общем, зачем она — крепость
В таких недоступных российских глубинах?
Тут кажется крепость — каприз и нелепость:
Ну с кем тут рубились?
С грехом окружить, а не то чтоб свалить ее —
Наверное, целую армию надо!
В кого тут палили? Какой очумелый политик
Тянул эти стены, достойные стольного града?
Другие же стены серебряно в озеро влиты,
Где белая грань опрокинутых башен струится,
Где так бестелесно и зелено зыблются плиты...
Кириллов ли?
Китеж ли?
...Лес и молчанье.
Качанье небес под ногами.
Становятся ликами лица, и лицами листья...
Ни храмов не надо, ни битвы:
Камням да деревьям начнешь, как язычник, молиться,
Затем, что ни в битву не верится тут, ни в молитву —
Лишь в белые стены, да в грустные русские листья.