Запах медовых трав

РОЗЫ

Маленькая машина, вся укрытая ветками маскировки, упорно продвигалась вперед, навстречу ночи, все ближе к линии огня. Неяркий колеблющийся свет фар освещал бежавшую под колесами дорогу. Заросли бамбука, мощные стволы баньянов, молчаливые невысокие холмы оставались позади, превращаясь в черные точки и полоски…

Хоан сидела на переднем сиденье рядом с шофером и, опершись на низкую дверцу машины, сосредоточенно смотрела на глубокий небосвод, где уже поблескивали редкие звезды. Сегодня все казалось новым и необычным: она впервые ехала в зону огня, и к тому же ей было поручено сопровождать гостью из далекой дружественной страны. Хоан до сих пор удивлялась, как это ей, Хоан, решились доверить такое серьезное дело, однако чувствовала себя в новой роли как-то сразу повзрослевшей.

Она отбросила за спину длинные волосы, схваченные заколкой — зеленой бабочкой, — и, обернувшись назад, спросила, тщательно выговаривая каждое слово, — язык гостьи ей был пока непривычен, она учила его всего несколько недель:

— Вы не устали?

— Нет, нет, совсем не устала, моя маленькая подружка! — ответил высокий и чистый женский голос.

Даже в сумерках Хоан видела большие серые глаза и волнистые волосы, падавшие на белую шею.

Хоан выглянула из машины. Все вокруг: небо, поле, голые холмы — постепенно окутывал ночной туман. «Ведь она вдвое старше меня, а кажется совсем молодой, и красивая, как кинозвезда», — подумала вдруг Хоан и улыбнулась. «Маленькая подружка» — так звала ее гостья. В первый же день, когда Хоан представили ей, гостья, порывисто стиснув плечи девушки, тихонько воскликнула:

— Не знаю, как мне называть вас — моя маленькая сестренка или подружка?

В ее голосе звучали тепло и ласка, но Хоан насторожилась — может быть, гостья недовольна, ведь Хоан намного моложе ее и вдобавок так мала ростом, что даже если поднимется на цыпочки, достанет гостье только до плеча, а ей поручено охранять гостью, да еще во время поездки по самым опасным местам — у линии огня. Конечно, гостья любит эту страну и преклоняется перед ее народом, героически борющимся против империалистических агрессоров, все это так, но ведь в самой Хоан какую она может видеть опору? И Хоан стало очень тревожно.

Она знала, что гостья — поэтесса, но стихов ее никогда раньше не читала. Зато она видела, как, возвращаясь после встреч и бесед, гостья подолгу сидит одна и тихо, точно про себя, протяжно и нараспев говорит что-то. Иногда гостья читала стихи вслух, будто негромко пела, и Хоан словно наяву видела, как эти звуки проплывают среди аромата кофе и дыма сигарет, окутавших комнату. Одно только несколько удивляло Хоан: гостья была не замужем и жила вместе с матерью.

— Мама меня избаловала своими заботами, — шутила гостья.

Они часто рассказывали друг другу о жизни и обычаях своих стран, но всякий раз получалось так, что разговор сам собой возвращался к матерям. Фразы, которыми они обменивались, были предельно просты и кратки, но каждая словно сердцем чувствовала, что хочет сказать другая, и скоро они привыкли понимать друг друга с полуслова. Сейчас, в машине, обе изо всех сил боролись со сном и как могли подбадривали друг друга.

— Письмо, что вы послали на прошлой неделе, ваша мама, наверное, уже получила, — Хоан снова повернулась назад.

Гостья улыбнулась, и голос ее зазвенел:

— Да, наверное, может быть, даже вчера, как раз тогда, когда твоя мама увидела тебя!

Хоан счастливо рассмеялась. Перед тем как отправиться в дорогу, она получила разрешение провести день у матери. Утрамбованная тропинка перед домом еще хранила следы метлы. По обе стороны росли кусты роз, показавшиеся Хоан сейчас такими дорогими, ведь раньше не было дня, чтобы она не окапывала и не поливала их. Ближе всех росли несколько кустиков карминно-пунцовых роз, потом шли коричные, с мелкими цветами, прячущимися под колючими ветками, и очень нежными бутонами, торчащими вверх, и за ними кусты бархатных роз с капельками росы на лепестках, с еще неяркими цветами, потому что пора их цветения наступила совсем недавно. Она едва сделала несколько шагов по тропинке, окаймленной розами, и ее охватило чувство необычайной свежести, ощущение полноты жизни, захотелось петь, ее переполняла радость от того, что сейчас она увидит мать.

— Какое это счастье для матери! Наверное, весь вчерашний день твоя мама ни на шаг от тебя не отходила? — ласково спросила гостья.

И Хоан улыбнулась, вспоминая о том, что было вчера. Как жаль, что она знает слишком мало слов для того, чтобы подробно рассказать гостье о маме и ее новом увлечении. Вчера Хоан, дойдя до конца тропинки с розами, готова была уже крикнуть: «Мама, твоя «щенуля» вернулась, мамочка!..» как вдруг увидела круглый толстый замок, который, совсем как живой паук, плотно сидел на створках плетеной бамбуковой двери. Прибежала соседка, посетовала:

— Твоя мама ушла рано поутру, понесла полную корзину цветов да еще штук двадцать саженцев… Я ее спросила, что так рано, а она говорит — ночь, мол, холодная была, до утра глаз не сомкнула, все дочку вспоминала, вот и поднялась чуть свет, да сразу к этим парням…

— К каким парням!

— К зенитчикам, к каким же еще! Слушай, правду говорят, что ты служишь в частях охраны?

— Да, — кивнула Хоан, — правда…

— А тут дня не проходит, чтобы мама тебя не вспомнила. Уж так она за тебя боится… У них, говорит, очень трудно, хочу обязательно сама поехать дочку проведать, посмотреть, как и что, может, тогда успокоюсь, — соседка улыбнулась.

— Вот еще привычку взяла — что ни день к зенитчикам бежит. Как-то раз, помню, такая жарища была, а она идет — на голове полнехонька корзина и на плечах связка сахарного тростника. Я предложила ей помочь. Пришли мы на батарею, а она смеется, говорит командиру: «Принимайте гостинцы — посохи да гранаты!» Корзина-то листьями была прикрыта, я подняла их — а там слив доверху насыпано, да каких сочных. Ребята-то обрадовались, столько шуму было!

Она замолчала на секунду и с увлечением продолжала:

— В кооперативе все работы уже закончены, мама твоя не знает, что ты ее ждешь, так что может весь день проходить, небось все батареи обойдет, глядишь, к вечеру, а может, только к ночи вернется. Как-то тут сильные ветры задули, а ей все нипочем, сколько верст пешком, бывало, делала, чтоб зенитчикам что-нибудь отнести — розы или перец, а то и зубочистки… Скоро ведь холода, вот она им запасы-то и носит. Ой, господи, а уж как начнет зубочистки делать, так день-деньской сидит, и бамбук расщепляет, и строгает их ножом, чтоб поглаже были. Даже на собрании сидит слушает, а сама строгает зубочистки, да что там на собрании — во время тревоги в убежище спустится и там работает. Уж так хлопочет, так хлопочет. Перец вот мало того, что свежий носила, еще и насушила, да на днях попросила здешних ребятишек, чтобы склеили ей коробочки — послала зубочистки и сушеный перец на самый остров Трав, пограничникам, значит… Послушай, Хоан, — соседка уже была в своем дворе и на секунду задержалась. — Если к обеду она не вернется, приходи обедать ко мне, слышишь? Или пойдешь прямо сейчас к зенитчикам? Вот старушка-то обрадуется! А то ведь неизвестно, что ей в голову взбредет, когда вернется, — дома-то никаких дел нет, вот она и бродит целыми днями.

Хоан вспомнила сейчас разговор с соседкой, и сердце сжалось от нежности. Вот ведь какая она, ее мама, как скучает по дочери, а попробуй Хоан откажись от службы и вернись домой, сама же снова ее туда погонит…

— Хоан! — услышала она тихий окрик. Гостья легонько трясла ее за плечо, показывая на шедшую по обочине большую группу народных носильщиков и бойцов.

Одни тянули орудия, другие несли на плечах или на коромыслах оружие, мешки с рисом, ящики со снарядами. Шли они парами, вплотную друг за другом, длинной вереницей растянувшись по дороге.

Маленькая машина замедлила скорость, впереди, как стадо тяжело пыхтящих слонов, двигалась колонна грузовиков. Над темневшей вдалеке горой разлился мертвенно-бледный свет.

— Ракета!.. — тихонько вскрикнула Хоан, показывая на «фонарь», сброшенный самолетом. Гостья, наверное, впервые видит такое. «Фонарь» висел очень далеко, и его свет не достигал дороги, по которой они сейчас ехали.

За ручьем, пересекавшим дорогу, машины, сгрудившись, остановились, потом, урча, снова двинулись одна за другой. Встречные, громыхая порожними прицепами, обходили их. Бойкий на язык водитель одной из машин, идущих позади, высунулся из-за густых ветвей маскировки, укрывавших кабину, и озорно крикнул:

— Раздайсь! Дорогу машине со снарядами!

— А у меня винтовки! — подхватил другой. — Не будет винтовок — и снаряды ни к чему!

— А люди-то? Вот без них-то действительно ничего не получится…

Это отозвался водитель их машины, совсем еще молодой паренек, и тут же, нажав на сигнал, он прибавил скорость, и машина проскочила вперед по самому краю поля.

— Молодец! — не удержалась и похвалила его Хоан.

Вот бы маме увидеть все это — как бы она порадовалась. Вчера, как раз в тот момент, когда Хоан разыскала ее на батарее и вошла с дневальным в блиндаж, мама раздавала розы. Как же горячо спорили зенитчики из-за каждого цветка, Хоан и в голову не пришло бы, что они так любят цветы. Таз с водой и розами стоял посреди блиндажа, мама сидела рядом, а вокруг толпились зенитчики.

— Мне! Мне! Мне! Дайте мне! — просил каждый.

— Мне дайте! Вот эта красная моя!

— А мне вон ту, желтую!

Они были совсем как дети; мама, растроганная, радостно улыбалась, от улыбки морщинки на ее лице разгладились, и оно казалось сейчас совсем молодым… Зенитчики искали стаканы, консервные банки, каждый хотел обязательно поставить розу у своей койки.

— Ну как, ребята, землю взрыхлили на грядках?

— Да, все приготовили.

Когда все цветы из таза были разобраны, мама осторожно вынула из корзины саженцы коричных роз с корнями, облепленными землей. У этого сорта уже через несколько дней появляются почки, коричные розы легко выращивать, хотя по красоте они, конечно, уступают карминно-пунцовым, бархатным и чайным. Мама хорошо знала, когда какие розы цветут. Сейчас как раз была пора коричных роз, значит, на зенитной батарее, среди дыма и огня через несколько дней зацветут розы, совсем как у них дома.

Командир бережно принимал из рук матери Хоан саженцы и распределял их по орудийным расчетам: коричные розы нужно было сажать сразу. Вокруг батареи, вдоль всех окопов шли грядки с овощами, а теперь там отвели еще место для роз, нежных и чистых, благоухающих роз, которые дарили людям свою свежесть и красоту.

Мама заботливо осматривала каждый саженец и брызгала водой на корни.

Хоан наклонилась к дневальному и сказала ему на ухо: «Подождите, не говорите пока ничего». Ей хотелось издали, оставшись незамеченной, полюбоваться на маму, сейчас такую оживленную, точно все окружавшие ее бойцы были ее детьми, вот так вдруг сразу возмужавшими.

Покончив с саженцами и отряхивая руки, мать Хоан огляделась и замерла: как, неужели это ее «щенуля»? Она засуетилась и, не обращая внимания на то, что руки у нее в земле, принялась обнимать своего дорогого «щенулю», радостно бросившегося к ней.

— …Вот так штука, как же теперь ехать? — вдруг воскликнул водитель, высунувшись из машины и глядя вперед.

Небо стало совсем темным, плотные облака закрыли редкие звезды. Они подъехали к самому опасному участку дороги — здесь постоянно рыскали самолеты. Этот участок следовало проскочить как можно быстрее, но было так темно, что дорога тонула в сплошной глубокой черноте.

— Вот что… — сказала Хоан. — Я побегу впереди, и у вас будет ориентир — моя белая блузка!

Хоан мигом скинула куртку и выскочила на дорогу.

— Хоан, Хоан! — встревоженно крикнула гостья.

Но фигурка в белом — живой фонарик — уже замелькала перед машиной.

Машина медленно, но упрямо продвигалась вперед. Уже стали видны железные фермы моста, на косогоре поскрипывали тачки и подвесы на коромыслах.

Старик с белой, выделявшейся в темноте бородой тащил на плече большую связку каких-то планок, по-видимому все, что осталось от его разрушенного дома. Когда кто-то из шедших рядом спросил его, куда он несет все это, старик в сердцах плюнул и с ненавистью сказал:

— Чтоб им пусто было! Небось, если б на землю их предков кто посягнул, им бы это не по нраву пришлось!

Чем ближе к мосту, тем больше попадалось беспорядочно сваленных рельсов, шпал, камней, проволоки. То и дело раздавались удары молота, треск автогенной сварки, все вокруг было залито красноватым светом ацетиленовых фонарей. У въезда на мост дорогу машинам преградил военный.

— Фары зажигать только на мосту, как съедете — немедленно гасить!

Хоан проворно забралась в машину. Тускло-желтые блики фар освещали подрагивающие под колесами доски моста. Мост, горделиво изогнувшись гигантской змеей, перебросил свое гибкое тело через бурную реку. Железные фермы были сплошь исцарапаны, искорежены снарядами и осколками, и мост походил сейчас на раненого зверя, но его быки и фермы стояли гордо и непоколебимо, и нескончаемой вереницей шли по нему машины…

— Как он прекрасен! — восторженно сказала Хоан.

Гостья, не сдерживая своего волнения, высунулась из машины и смотрела во все глаза на проплывавшие мимо фермы.

— Грандиозно! — Каждая частица, каждая пядь металла, ставшего ржавым от влаги и от северных ветров, дувших здесь, казалось, были ей бесконечно дорогими. Она прижала руки к груди, словно стараясь унять сердце, слишком сильно бившееся от переполнявших его чувств…

Мост кончился, и через несколько десятков метров по обеим сторонам дороги пошли воронки от бомб. Фары погасли. Хоан хотела было снова спрыгнуть на дорогу, но в небе раздался шум мотора.

— Самолет!

Шофер резко затормозил. Хоан едва успела толкнуть гостью к обочине, как раздался взрыв.

— Ложись! — крикнула Хоан и, метнувшись вперед, укрыла своим телом гостью. Голова плотно прижата к голове, руки закрыли руки…

— Нет, нет! Хоан, пусти, я сама! — пыталась высвободиться гостья. Может, она хотела своими глазами увидеть бомбардировщики, а может, посмотреть на красный пунктир трассирующих пуль, выпущенных по ним, или просто боялась, что из-за нее с Хоан что-нибудь случится? Она пыталась высвободиться, и Хоан пришлось строго повторить:

— Лежите спокойно, правила охраны…

Ее слова заглушил грохот бомбы, разорвавшейся совсем близко, не более чем в двух даках[74] от них. Сразу же запахло паленым, сверху посыпались камни, комья земли, дверца машины распахнулась словно от порыва ветра.

— Ой! — стиснув зубы, вскрикнула Хоан, что-то острое ударило ее в спину, и она почувствовала боль.

— Тебе больно? Хоан, отвечай же, тебе больно? — встревожилась гостья.

— Ничего, ничего.

На мгновение Хоан забыла и боль и то, что вся она засыпана землей и пылью; она думала только об одном: гостья приехала из дружественной страны, а дружбу нужно уметь защитить, ведь это и поручили Хоан. Почему эти мысли пришли ей сейчас в голову, она и сама не знала. Мама, это твои глаза пристально смотрят на меня, ты тревожишься, конечно, но ведь ты и гордишься мной, правда, мама?

Камни и комья земли перестали падать.

Хоан поднялась, протянула гостье руку и спросила у людей, подбежавших со стороны моста:

— Как там?

— Трое раненых, уже пришла санитарная. Видно, опять хотели ударить по мосту, да промахнулись, попали в дорогу. Чтоб им пусто было! Днем бомбят, ничего не получается, так теперь еще и ночью повадились.

Хоан взглянула на гостью, у той лицо было забавно вымазано землей. Хоан порылась в кармане, вынула маленькое зеркальце.

— Как красиво!

Обе рассмеялись, и стали торопить друг друга, надо было ехать, чтобы поспеть к месту ночлега до полуночи. Хоан посветила фонариком: на машину было больно смотреть, дверца погнута, фары выбиты, на крыле большая вмятина от осколка. Но мотор работал без перебоев, значит, можно ехать дальше.

— Чуть помедлили бы, и нам крышка. А ты молодец, быстрая! — повернулся водитель к Хоан.

Гостья потянула Хоан за руку, приглашая сесть рядом с ней, на заднее сиденье.

— Тебе больно, Хоан?

— Нет, совсем не больно!

Гостья повернула Хоан к себе спиной, подняла блузку и посветила фонариком: на лопатке чернело огромное, величиной с кулак, пятно.

— Нужно немедленно растереть! — вскрикнула она. — Где санитарная сумка?

— Да ничего, ничего, просто камнем задело, завтра приложу лист памельмуса, и сразу все пройдет, — возражала Хоан.

Гостья между тем рылась в санитарной сумке, отыскивая мазь. Большая рука стала осторожно растирать синяк на худенькой спине девушки. Что-то твердое ощущалось под этой рукой всякий раз, когда она чуть отклонялась вправо.

— Хоан, ты уже была ранена?

— Царапнуло, когда я была на дежурстве в ополчении у нас в селе, еще до армии…

Глаза Хоан потемнели. Она вспомнила о крошечном осколке бомбы, который она до сих пор хранит в рюкзаке — сувенир ненависти. Как раз в тот день в их районе сбили «громовержца»…

Гостья крепко стиснула руку Хоан в своих ладонях. Девушка, которая поначалу выглядела совсем обыкновенной, оказалась такой мужественной, ее беззаветность вызывала восхищение. А она ехала искать героев! Кто бы мог подумать, что герой здесь, рядом с ней, эта маленькая девушка, почти девчушка. Удивительная земля, земля героев.

— Неустрашимость дороги и людская неустрашимость. Я хочу написать об этом стихи, Хоан…

Гостья смотрела на Хоан, на дорогу, оставшуюся позади, на величественно возвышавшийся мост.

— Я очарована этой прекрасной страной, где живут такие мужественные люди. Я преодолела огромное расстояние, чтобы приехать к ним. Я встретила их, увидела на теле их раны. Я своими глазами увидела жестокость врага, увидела, как люди, которых я люблю, неустрашимо и упорно идут от победы к победе…

Так она размышляла вслух — о людях, о мосте, о дороге. Хоан не понимала всего, что она говорила, просто чувствовала, как растет в сердце радость: как бы ни были жестоки бомбы и снаряды врага, дорога стоит — это наше дело, мы его делаем, это наша дорога, мы по ней идем, и наша земля для нас священна.

Когда машина подъехала к месту, где они должны были ночевать, красноватая луна уже освещала сад, где росли пальмы, она посылала свои лучи, и они освещали веранду, дрожа и танцуя.

После чашки крепкого кофе гостья подвела Хоан к кровати и велела ложиться. Но сама не легла, она села на пластмассовый стул и задумалась: возле нее лежала пачка сигарет, едва кончалась одна сигарета, как она уже брала другую, только и слышно было, как чиркают спички. Хоан уже знала все привычки гостьи — она сочиняет стихи, значит, пришло вдохновение, рождаются новые строчки. Хоан встала, вышла и несколько раз обошла вокруг дома.

В лунные ночи этот район часто бомбили, но сейчас ночь была тиха, и только слышно было, как вдалеке гудят вражеские самолеты да шуршат шаги Хоан.

— Хоан! Иди ложись спать! — окликнула гостья, появившаяся в дверях.

— Нет, я не устала, и мне совсем не хочется спать!

«Упрямая девочка», — подумала гостья и, взяв свою шерстяную кофту, вышла, заботливо укутала плечи девушки, потом пригладила ее длинные шелковистые и прохладные волосы.

— Знаешь, в одно и то же мгновение я услышала два звука: звук в небе — голос тех, кто разрушает жизнь, и звук, несущийся с земли, — голос тех, кто бесстрашно защищает жизнь… Я уверена, что все честные люди земли на твоей стороне, Хоан, на стороне тех, кто самоотверженно защищает жизнь, справедливость…

Она взяла Хоан под руку:

— Мне кажется, что мы с тобой родные сестры. Я все думаю о том, что бы я еще могла сделать, как могла бы помочь вашей борьбе…

Глубокие серые глаза внимательно смотрели на девушку. Хоан словно обдало горячей волной, она вздрогнула. Ей вдруг вспомнился недавно поразивший ее плакат: люди со всех концов земли тесно стоят рядом друг с другом, головы и лица закрыты белыми повязками, видны только глаза, и взгляд их так глубок, точно хочет проникнуть за сотни рек, за тысячи гор и достигнуть этой земли, где идет война. Глаза, излучающие любовь и решимость, глаза людей, которые стали донорами, чтобы спасти раненых бойцов Вьетнама… сейчас глаза гостьи были похожи на них.

Хоан крепко сжала ее руку, тепло пробежало по их пальцам, словно горячая кровь передалась от одной к другой… Они вместе вошли в комнату, заварили крепкий чай и разлили в стаканы. Чай был прозрачный и золотой, как созревший рис, над ним поднимался ароматный пар. Хоан отпила глоток. Ночь в зоне огня и ароматный чай. Она невольно вспомнила о бархатных розах, что росли перед ее домом. «Чай, с лепестками этих роз, много вкуснее лотосового», — говорила обычно мама, и об этих розах она особенно заботилась.

— У вас растут розы? — спросила Хоан у гостьи.

— Конечно, у нас их очень много, целая долина роз. Когда я была маленькая, мама рассказывала мне о фее, проспавшей тысячу лет в долине, где потом выросли прекрасные розы…

Прихлебнув чаю, она с тихой лаской в голосе добавила:

— Мама провожала меня и все беспокоилась: «Будешь там, не пей сырой воды, не пей из реки, из ручья…» А здесь всюду чистая, прозрачная вода, да еще такой ароматный чай, его мама, кстати, очень любит…

Хоан догадывалась, что гостья тоскует по матери. Хорошая у нее мама, тревожится за дочку, а все же проводила в далекую страну, которая борется за свою свободу и счастье. Вот так же и ее мама — скучает по дочери, но сама отпустила ее… Материнское сердце — сколько в нем щедрости и благородства!

Гостья весело глянула на Хоан:

— Знаешь, ты очень похожа на розу: такая же чистая…

Хоан улыбнулась, в глазах ее заискрился смех, она хотела было тоже ответить шуткой, но гостья уже тихо читала только что родившееся стихотворение. Хоан слушала и то, чего не понимала, угадывала — села, винтовки, дорога, фермы моста и люди, ставшие такими близкими…

И Хоан представила, как там, где только что отгремел бой, встречают эти стихи, воспевающие любовь к жизни, — и ей вспомнился тот полдень, когда бойцы наперебой выпрашивали у мамы благоухающие розы: «Мне! Мне! Мне!»

Перевод И. Зимониной.

ДЕРЕВНЯ В ПЕСКАХ

Ночью прошел сильный ливень, но к утру небо очистилось и подул прохладный ветерок.

Во дворе, перед домом, где мокрый еще песок прилипал к ногам, закричал на яблоневой ветке петух, вытягивая вверх зубчатый и красный, точно цветок граната, гребешок. По обе стороны двора лоснилась под солнцем омытая дождем зелень деревьев аноны, чуть подальше, у мостков, темнели кокосовые пальмы, уже покрытые плодами. А еще дальше, за ними, тихо и плавно катила река, и такой она сейчас была серебристо-белой, что от этого блеска резало глаза.

Май, Зуен и мама обрушивали рис. Рис обрушивали в деревянной ступе, и по двору разносилось ритмичное глухое постукивание. Время от времени Зуен энергично ударяла рукой по верхнему краю ступы, и тогда зерна подпрыгивали и, совершив вихреобразное движение, снова падали вниз, в ступу. «Тук… тук… тук…» Петух, уловив запах только что очищенного риса, слетел вниз, поискал зернышки у ног Май и, распустив веером хвост, с громким криком удалился.

Отец только что вернулся с рыбной ловли и теперь, приподнявшись на носки, старался приладить сети к одной из балок под крышей.

— Гляди-ка, что надумал! — тут же окликнула его мама. — Неровен час, прилетят да бросят бомбу, тогда ни дома, ни сетей не останется. Повесь-ка лучше на пальму, целее будут!

— А ну тебя! Все-то ты наперед знаешь. Повесить на пальме, так сгниют под дождем и ветром, и останемся тогда с одними кооперативными сетями.

— Ладно, — засмеялась она. — Отдохни-ка лучше, успеешь этим после заняться.

Зуен стукнула ногой по ступе, подбросила горсть обрушенного риса на ладони и подула. Шелуха слетела.

— Уже белый, мама!

На тропинке, ведущей к дому, показались тетушка Хыок и тетушка Куэт. Они окликнули маму, и она заторопилась, заспешила им навстречу, все трое заговорили разом.

— Вот, беда, не иначе как что-то случилось, до сих пор их нет!

— Я целый котел супа наварила, стоит на кухне. Еще петухи не пропели, как готовить начала. Креветок, крабов, соуса — всего положила… Уж жду-жду…

— А я уже прошла по домам, собрала веток для маскировки. Господи, никогда они еще так не задерживались, как сегодня. И что с ними могло приключиться…

Мама зашла на минутку в дом за бетелем и тут же торопливо вышла.

— Пойду-ка я на дюны, погляжу, — сказала она, устремляясь к воротам.

— Куда это она? — обернулся отец, он как раз закончил развешивать сети.

— На дюны, — ответила Май, — вместе с Хыок пошли!

— Вот непоседа, ни минутки на месте не сидит, — улыбнулся отец.

Улыбка делала его лицо удивительно простодушным, совсем как у ребенка, и сейчас, глядя на него, Май с Зуен тоже засмеялись.

Май слышала отрывочные фразы, которыми обменялась мама с Хыок и Куэт. Она хорошо знала, что это значит, ведь не впервой им было это томительное ожидание. По ночам сторожевой катер уходил на вахту в море. Утром он возвращался и останавливался у пристани на реке. И едва только-со стороны входа в канал раздавались знакомые гудки, как в деревне уже начинались радостные хлопоты. Но сегодня все было иначе. Катер до сих пор не вернулся, хотя был уже полдень. А вдруг и правда что-нибудь случилось? Ведь этой ночью был шторм, а самолеты врага развесили над морем осветительные ракеты. Встревоженная Май, побросав впопыхах все как попало, бросилась следом за женщинами.

Вдоль всего берега, у бонов и под пальмами, стояли группки людей. Сюда и так по большей части приходили пожилые женщины, сейчас же молодых вообще не было видно, в это время они уже были заняты на работе. Женщины не спускали глаз со входа в канал. В той стороне виднелось несколько рыбачьих лодок, вышедших на промысел, с востока на север плыла, мягко колыхаясь, длинная лента облаков, а дальше вся гладь моря, сейчас такая синяя, была залита сияющим солнечным светом. Женщины, волнуясь, ходили взад и вперед, в глазах у них стыло ожидание. На тропинке, спускавшейся с дюн, показалась мама, она подошла к тетушке Хыок и расстроенно сказала:

— Ничего не видно, а ведь я очень высоко поднялась.

В глазах у нее стояли слезы.

Хыок, не в силах больше стоять спокойно, решительно направилась к дюнам:

— Пойду-ка теперь я посмотрю…

Мама Май устало опустилась на корточки рядом с сидевшей на песке Куэт и тихо, словно жалуясь, сказала:

— Даже ночью и то все об этих ребятах думаю, — как они там, в море…

В голосе ее была такая тревога, точно она говорила о своем сыне, Чунге.

— До чего же смелые ребята! — продолжала она. — В прошлом месяце стреляли по самолетам в море. Один, уж не помню, как его зовут, был ранен в ногу, так он одной рукой рану зажал, а другой продолжает держать штурвал… Был приказ раненым эвакуироваться на берег. Но никто не захотел. Вместе сражались, вместе, значит, либо спасутся, либо погибнут. Так и не бросили свой катер, весь день по самолетам стреляли…

Она совсем расчувствовалась.

Май стояла рядом и очень волновалась.

— Идет! Идет… — закричала Хыок, она бежала со стороны дюн. — Я забралась на самую верхушку и увидела оттуда белую точку в море, это они!

Берег мгновенно оживился. Женщины собрали лодки с ветвями маскировки в одном месте. Сочно-зелеными ветвями кокосовых пальм в деревне очень дорожили. Раньше никому не пришло бы в голову срезать хоть одну веточку у соседа. Ведь на один лист меньше на кокосовой пальме — значит, меньше на целый орех. Ну, а сейчас семьи соревновались между собой, кто больше даст пальмовых листьев для маскировки катера. Хыок позвала с собой нескольких женщин и пошла на кухню поставить на огонь котел с креветками и крабами. Нужно было еще просеять муку и сделать клецки да добавить перцу и лука. Пусть у парней после трудной ночной вахты прибавится сил! Куэт проверила, не остыл ли котел с ароматным зеленым чаем. Один за другим подошли молодые ребята из ополчения и, с нетерпением поглядывая в сторону уже показавшегося катера, спросили, не надо ли помочь. Подошел старый Кхай. Он с трудом тащил пять больших орехов, его сиамская пальма славилась на всю деревню, таких вкусных плодов не было ни у кого. Май помчалась домой и попросила отца сбить с дерева еще три кокоса.

Когда она, неся кокосы, подошла к пристани, с катера, входящего в протоку, донесся гудок, его далеко разносило ветром. Вот он, катер! Его нос разрезал волны, как лемех плуга, а волны плясали вдоль бортов и с шумом бились в них.

Женщины с радостными криками бросились к самой кромке берега, навстречу уже подходившему к пристани катеру. Матросы выстроились шеренгой на палубе. Темно-зеленые робы трепал ветер, матросы улыбались и радостно махали собравшимся на берегу.

Удостоверившись, что моряки наконец-то вернулись, Май помчалась обратно домой помочь Зуен поскорее обрушить оставшийся рис. Лан, младшая сестренка, принесла сухих тополиных веток и разожгла огонь, чтоб приготовить еду. Отец латал кооперативные сети. Малыши Хиеу и Нгиа гонялись под аноной за перепелками.

— Ну как там, никто не ранен? — спросила Зуен у Май.

— Нет, все в порядке. Ой, один издали так похож на Чунга, я все на него смотрела. Но когда подошли поближе, оказалось, совсем не похож.

— Чунг далеко, если б он был где-то здесь, поблизости, отчего бы ему домой не заглянуть, — рассмеялась Зуен. — Знаешь, когда ты уезжала к отцовской родне, — снова сказала она после некоторого молчания, — ты не знала, я ведь очень хотела, чтобы Чунг пошел в армию. Но как ему об этом сказать? И я написала заявление в движение «Трех замен». Если б у меня не было двух малышей на руках, то я записалась бы еще и в «Три готовности». Не хотелось мне, чтобы Чунг видел в нас обузу. В конце-концов я решилась и сказала ему: «Знаешь, я уйду на работу, стану жить отдельно от семьи, ладно?» Он только глянул на меня пристально: «Оставайся дома, расти малышей, а я пойду в армию. Я давно собираюсь, боялся только, что тебе одной дома будет трудно». И так мне его тут жалко стало! Выходит, мы оба об одном и том же думали, хотя ничего друг другу не говорили. Я сказала ему: «Хорошо, иди. Мы-то с матерью остаемся». Когда мама узнала, она тоже сказала: «Ты скажи ему, чтоб шел спокойно. А дома — сыты мы или голодны — мы ведь все вместе, да и не одни, люди кругом, пусть не тревожится». Только по голосу ее поняла я, как она его жалеет. Отец велел мне приготовить курицу и купить вина, чтоб «отметить» отъезд. Поели, я пошла за водой, мама спустилась в лодку, а Чунг поцеловал Хиеу и Нгиа, простился с отцом, надел рюкзак и поскорее ушел, не сказав ни маме, ни мне ни единого слова… Боялся, наверно, что мы повиснем на нем, не отпустим.

Глядя на ее миловидное полное лицо, Май вдруг подумала: «Какая хорошая пара, если б не помешали враги, как они могли быть счастливы…»

От ударов о ступу как будто подрагивал даже солнечный свет, косыми лучами заливавший полдвора. Зуен, точно что-то ее вдруг подстегнуло, затянула частушку:

Ее сильный голос словно пригласил Май подхватить:

Частушке вторил стук песта, во дворе сделалось как-то уютнее.

Вернулась с реки мать. Завидев сваленный у плиты хворост, она радостно улыбнулась. Значит, и Лан, самая младшая, тоже вернулась… Она торопливо прошла в дом и ласково пожурила Лан:

— Господи, говорила же я тебе — приди пораньше, а ты прогуляла с подружками, вот и к обеду не поспела. Небось чуть не померла с голоду? Как, еда до сих пор не готова? — закричала она уже в кухне. — Сколько дыму напустили! Ладно, иди веять рис, я сама сварю. Стоит мне только в кухню войти, повернуться, и уж все готово, а ты возишься полдня, и все-то у тебя сырое или пригорело, никакого от тебя толку!

— Ну вот, хозяйка пришла. Сейчас суматоха поднимется, — проворчал отец.

— Какая суматоха? Просто я говорю, что у меня руки ловкие и ноги проворные, вот и все!..

Май рассмеялась и позвала Лан, чтобы та унесла обрушенный рис. Ей стало жалко девочку, ведь ей всего двенадцать, а она уже всякую работу знает. А у мамы такой уж характер — хочет, чтобы ее дети были, как и она, трудолюбивые и ловкие.

Когда рис был готов, мама выложила его на блюдо и вынесла на скамейку. Она знала, что отец любит суп с красной тыквой, и сварила ему отдельно. На блюде с рисом с краю лежала голова трески. Май отдала Лан самый вкусный кусок, — где мозг. Отец поел быстро и налил себе чашку крепкого ароматного чая. Мама и Зуен тоже положили палочки, только Май, Лан, Хиеу и Нгиа отстали. Они вообще всегда ели медленно и за столом сидели дольше всех.

Начиналась духота. Сначала показалось, что где-то далеко загудел ветер, но тут же стало ясно, что это самолеты. Шесть черных теней надвигались со стороны моря, еще четыре показались из-за горы. Вот они, оказывается, что задумали: с двух сторон подойти к реке!

— Лан, Хиеу, Нгиа! — закричала мама. — Быстрее в убежище! Давайте все сюда! Мне за вами бегать трудно.

Май поспешно отставила плошку с рисом, надела через плечо «сумку связной» и бросилась бежать к командному пункту. Зуен отвела детей в убежище и, взяв санитарную сумку, тоже побежала к цеху переработки рыбы.

А мама продолжала громко ругать малышей.

— Во время налета у взрослых свои заботы, — говорила она, — а дети должны быстрее прятаться. Сколько раз им это наказывали, так нет же, разгуливают как ни в чем не бывало и даже не думают спускаться в убежище! Да еще эта Май, — сердилась она, — не доела, бросила все и побежала. Блюдо с рисом так и осталось стоять, петух придет — все рассыплет. «Надо, пожалуй, завернуть рис в пальмовые листья, потом пригодится, глядишь, кто-нибудь с собой возьмет», — подумала она.

Она быстро отнесла блюдо на кухню и, пригибаясь, торопливо пошла к реке.

Отец, стоя у входа в убежище, смотрел ей вслед: «Удивительная женщина! Самолеты прилетели — малышей загнала в убежище, а сама пошла куда-то?» У тут же вспомнив, что сети кооператива сушатся на берегу, он побежал собрать их.

Дойдя до реки, мама Май спряталась под пальмами: «Может, что понадобится морякам?»

Сейчас стреляли все — и ополченцы и матросы. Она видела, что пули едва не задели самолет, и чуть не крикнула: «Цельтесь лучше!»

Самолеты, словно стая черных птиц, кружились над водой. Вот они резко снизились, сбросили бомбы, выпустили несколько ракет и снова взмыли вверх. Она не могла больше оставаться на месте. Выйдя из-за пальмы, она вдруг увидела матроса, который пытался отвязать паром. Ползком она добралась до него.

— Зачем тебе паром?

— Мне нужно на ту сторону, понимаете, надо привезти еще патронов.

— Ты вот что… — нерешительно сказала она, — дай-ка я буду грести.

Паром быстро отошел от берега. Когда он был уже на середине реки, самолет развернулся и наклонил крыло. Мама Май повернула паром бортом, от пуль вода в реке точно вскипела и покрылась пеной.

Май быстро добралась до командного пункта. С песчаного откоса раздался сердитый окрик:

— Спускайся в убежище, живо! Чего тут бегаешь?

Май, не обращая внимания, побежала дальше, держась поближе к краю дороги, где стоял ряд тополей. Она не сводила глаз с самолетов. Когда они снижались, она продвигалась ползком, но едва они уходили вверх, она поднималась во весь рост и бежала.

Во дворе перед командным пунктом у края траншеи стоял Фан. Он был в черной рубашке, в плетенном из пальмовых листьев шлеме, выкрашенном в зеленый цвет, в руках у него было автоматическое ружье. Из соседней траншеи ополченцы вели огонь по самолетам.

— Товарищ Фан, докладываю, явилась для выполнения задания.

— Молодец, как раз вовремя! Нужно доставить патроны нашим, что окопались на берегу, и передать приказ: бой будет долгим, сохраняйте выдержку. Стрелять только по команде и всем одновременно — экономить патроны!

— Слушаю!

Май побежала на склад. Она взвалила на плечо ящик с патронами, но он оказался слишком тяжелым для нее. Согнувшись под его тяжестью, она сначала сделала несколько неверных шагов, но потом побежала.

Над головой гудели самолеты, песок и пыль застилали глаза.

Луа бесстрашно и горделиво стояла над откосом, она прислонилась к стволу высокого фикуса, росшего рядом с цехом обработки коконов, и не сводила испуганных и сердитых глаз с самолетов, которые, будто стараясь уберечься от пуль, переваливались с крыла на крыло.

— Цель — «мухобойка-2», прицел 3, огонь!

Голос Луа, обычно такой тихий, звучал громко и решительно.

Выстрелы чуть не оглушили Май.

Сейчас стреляли все подразделения, разбросанные по деревне вдоль реки. Стреляли и группы под командой девушек Хыонг и Куе, размещенные в отлогих траншеях на склоне, как раз под тем местом, где стояла Луа. На берег падали бомбы. Под ногами Май осыпался песок. Май видела, что в траншее девушек-ополченок тоже набралось много песка, и, отстрелявшись, они взялись за лопаты. Май стала выкладывать патроны рядом с траншеей.

— Товарищ Луа, докладываю! Приказ командира отряда…

Выслушав ее, Луа бодро кивнула:

— Передай Фану, что наше подразделение зря патронов не тратит.

— Слушаю!

Затем Май обежала еще несколько траншей, где были мужчины-ополченцы, и передала приказ.

«Так, одно задание выполнила», — сказала она себе, возвращаясь к командному пункту. Она шла, стараясь держаться под пальмами, росшими вдоль берега — так ей легче было спрятаться от самолетов и наблюдать за картиной боя. С грохотом и визгом рвались бомбы и снаряды. Бойцы из траншей стреляли безостановочно. Слыша эти выстрелы и пальбу зениток, Май ликовала. «Бах-бах-бах» — грохотало, совсем как призыв барабана. Катер еще не успел открыть стрельбу по самолетам, но уже начал маневрировать, стремясь избежать бомб — вперед, назад, вправо, влево, — и пыхтел, точно кит над водой. Матросы в защитных робах сгрудились вокруг орудий, разгневанно задравших дула вверх.

Бомбы упали в реку. Вода взметнулась фонтаном. Дым и пыль застлали все вокруг. Волосы и лицо Май запорошило песком, и, словно в отместку, бойцы снова открыли ожесточенную стрельбу. Сквозь дым и огонь с катера донесся крик:

— Эй, девушка, видишь? Самолет горит! Подожди, еще один будет!

Май обрадовалась и подумала, что, может, ее окликнул тот самый моряк, который похож на ее брата.

Самолет, охваченный огнем, стремительно падал в воду. На берегу радостно закричали.

Когда Май вернулась на командный пункт, Фан похвалил ее:

— Молодец! Сейчас переправишься через реку, доставишь патроны на ту сторону, на соляное поле. Помни, что ты должна сказать: бой будет долгим, и необходимо сохранять выдержку, мы уже сбили один самолет. Надо целиться по врагу точнее, стрелять по команде, организованно — не тратить лишних патронов!

— Слушаю!

На той стороне расположилось боевое звено, нужно обязательно захватить им воды… Май взвалила на плечо ящик с патронами и, с трудом волоча за собой бидон с водой, поползла к берегу. Добравшись до воды, она прыгнула в маленькую лодку. «Держись, держись», — подбадривала она сама себя. Сознание того, что она должна выполнить свой долг, придавало ей мужества.

Лодка была уже далеко от берега, когда над ней внезапно появились сразу три самолета. Один из них наклонил нос. Май перекинула весло на правый борт. Лодка свернула вправо. Посыпались пули. Вода вокруг лодки вскипела, обрызгав лицо и волосы Май. Май снова перенесла весло на левый борт, и лодка вильнула влево. Маленькая лодчонка маневрировала, точно катер. Это сравнение неожиданно пришло Май в голову, и она взглянула вверх, на самолеты. Стараясь увернуться от снарядов, несущихся с катера, они свернули в сторону. Май подвела лодку к берегу, выбралась из нее и поползла через клетки-квадраты, покрытые ослепительно блестевшей под солнцем белой солью и водой, на которой собралась грязноватая пена. Это и было соляное поле. Его тяжелый запах, от которого захватывало дух, был хорошо знаком Май. Она подняла голову и снова посмотрела на самолеты, все так же сновавшие по небу, и ей вдруг захотелось плакать, но не от страха, а от злости, от ярости, которой она не могла сдержать.

Женщины, работавшие на соляном поле, спрятались в траншею, они крикнули Май:

— Скорей, спускайся сюда!

Но Май рванулась вперед к боевым окопам. Один из ополченцев, перезаряжавший ружье, крикнул:

— Вот это да! Цветок абрикоса[75] к нам пожаловал. Теперь нам нечего страшиться, что патроны кончатся.

— Самый красивый цветок — это цветок абрикоса! — отозвался другой.

Шутку подхватили:

— Белого абрикоса или желтого?

— Желтенького! Того самого, который растет в нашем песчаном краю.

Май вытерла пыль с лица, отряхнула одежду и, вытянувшись по стойке «смирно», передала приказ командиру ополченческой группы. Он, не отрывая глаз от прицела винтовки, выслушал ее.

— Хорошо! Вернешься, доложи, что в сбитом самолете есть доля и нашего звена. Наши тоже стреляют метко. К нам тут только что дядюшка Куэт приходил. Ты его не встретила?

— Нет. Наверное, в село зашел. Давайте я почищу винтовки.

— Ладно, ладно, не нужно. Ты иди, тут и без тебя тесно, — грубовато сказал он.

Но Май не рассердилась. Ведь идет бой, и командиру не до нее. Она выбралась из траншеи.

— Ну, я пошла. Желаю успеха, бейте прямо в цель.

— Осторожнее! Бегаешь тут, а неровен час — ранят, некому будет нести, у нас и без тебя хлопот полно! — неуклюже пошутил кто-то.

Добравшись до пристани, она прыгнула в лодку.

— Май, перевези-ка через реку, — услышала она знакомый голос и оглянулась: на плече у мужчины холщовая сумка, брюки высоко закатаны, закутан в маскировочную накидку. Куэт, секретарь партячейки и одновременно политкомиссар местного отряда, возвращается с проверки позиций в деревнях на реке. Май обрадовалась:

— Садитесь скорее!

Куэт вошел в воду и забрался в лодку:

— Дай-ка мне весло.

Но у Май и было-то всего одно весло, и она решительно замотала головой:

— Я сама, ведь сюда-то я одна добралась.

Над ними тут же появился самолет, который стал снижаться. Куэт посмотрел наверх и сказал:

— Не волнуйся, я буду за ним наблюдать.

Он быстро, как бывалый командир корабля, стал отдавать команды: «Влево», «вправо!». Лодка то и дело меняла направление. Сейчас, когда Куэт сидел рядом, Май охватило странное спокойствие, она вдруг почувствовала себя необычайно мудрой, рассудительной и храброй.

Они подошли к берегу, но ощущение это не покидало ее, и она бодро побежала рядом с Куэтом к командному пункту. Фан был все там же. Хыок и Куэт Гай принесли с кухни котелок горячего чая, над которым клубился пар.

— Вот хорошо, что ты здесь, — сказала тетушка Хыок. — Зенитчикам наши уже понесли чай, а ты отнеси-ка ополченцам. Тоже небось пить хотят!

— Докладываю…

Фан внимательно выслушал донесение Май.

— Молодец! Твоя мама тоже патроны морякам подвозила, только что вернулась. Ваша семья сегодня заслуживает самой высокой оценки. Спасибо вам от имени отряда!

— Ну, я побегу.

— Хорошо, только будь осторожна.

— Давай обсудим обстановку на том берегу, — повернулся было к нему Куэт, но тут же окликнул Май. — Май, ты бы напилась воды сначала, потом пойдешь. Скачешь все, как белка, наверное, пить хочется…

— Спасибо, не хочу!

И подхватив кувшин с водой, Май убежала.

Пули все так же точно метлой мели по небу. Над рекой от выстрелов стоял дым. Солнечный свет стал уже иного, какого-то густого оттенка. Упрямо дул ветер. Ноги Май увязали в раскаленном песке. Казалось, песчаные земли тоже полыхают огнем, они тоже сражались против врага — песчаные земли родного края Май, земли Куангбиня.

Перевод И. Зимониной.