Запах медовых трав

БОМБА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Все решилось… Лам вызвался выполнить «особое поручение» вместо Хао, и командование части, взвесив это предложение, одобрило его. Все произошло так быстро, что Лам, выходя из палатки, в которой размещалось командование части, ошеломленно подумал: а не слишком ли дерзкое решение он принял?

В их части так уж повелось: все командиры, в том числе и Тхан, командир отделения, имели обыкновение быстро принимать решения. Нельзя сказать, что Лам был никчемный малый, но среди других бойцов ничем не выделялся. Он был старательным. Во время ожесточенных воздушных налетов не было случая, чтобы Лам сбежал с боевых позиций. Но на большее, казалось, он и не был способен. В характере Лама не было ни одной сколько-нибудь примечательной черты. На его счету не числилось ни одного более или менее стоящего предложения, ни одного выдающегося поступка. Ничего необыкновенного, из ряда вон выходящего он не совершил. Просто делал что положено… И все молчком, молчком… Про него говорили: «Равнодушный какой-то парень…» В конце концов он и сам стал считать себя таким.

И вот сейчас, неожиданно даже для самого себя, Лам вызвался на такое дело, которое никак не назовешь обычным — обезвредить бомбу! Всякому понятно, какое это опасное дело, тем более если человек берется за него впервые.

Сначала товарищи по отделению не приняли эту новость всерьез. Больше всех горячился командир Тхан. Он придирчиво оглядел Лама и накинулся на него:

— А ты как следует подумал? Нет, ты скажи: ты действительно все обдумал?

— Так точно!

— Но всем нам… страшновато за тебя. Ведь никогда раньше тебе не приходилось этим заниматься. А без опыта…

— Ну, кое-какой опыт у меня есть. А скалы, которые я взрываю, разве это не то же самое? В общем, почти одно и то же… ничего особенного.

В ответ на это Тхан только фыркнул. Он и сам еще был очень молод. Лицо у него было мальчишески пухлое, над верхней губой едва начали пробиваться редкие усики. Пожалуй, он был даже моложе Лама. Любопытно, откуда у Лама эта самоуверенность… даже строптивость? Совсем на него непохоже. Тхана охватило какое-то радостное чувство, но он тут же подумал об ответственности, которая ложится на него, и постарался придать своему лицу как можно более строгое выражение.

— Никакой самодеятельности не должно быть, понимаешь? — снова напустился он на Лама. — На тебя смотрит вся наша часть, и от успеха этого дела зависит многое. Ты понимаешь, на какой риск идешь?..

Лам усмехнулся про себя: как будто он и сам не понимает… Любит этот Тхан поучать, а зачем? Ламу прежде не доводилось ни разу иметь дела с бомбами этого типа — он их в глаза не видел, — хотя достаточно наслышался об их силе. Девушки из второго отделения, Хюе и Ну, рассказывали, что эта чертова бомба очень больших размеров — ну прямо кит! Лежит она на дороге, зарывшись носом в землю, а хвостовое оперение торчит вверх — настоящее чудище! По-видимому, девчонки считали Лама парнем глуповатым и трусливым и получали немалое удовольствие, стращая его. Но только зря они старались: он и сам понимал, что любая бомба замедленного действия, а тем более такая — это тебе не перезрелый плод хлебного дерева, сорвавшийся в саду с ветки. Конечно, Лам не был смельчаком, но вот уже без малого шесть месяцев он только и делал, что ремонтировал дорогу здесь, на этом горячем участке фронта, и постепенно привык, даже обрел какую-то нечувствительность, ко всем этим бомбам и снарядам. Конечно, невольно становится не по себе, когда этакий зловещий «гостинец», с воем раздирая воздух, стремительно несется к земле и взрывается на твоих глазах где-нибудь поблизости: осколки свистят прямо над головой… но на этом все и кончается. Лам, как и все остальные, преспокойно отряхивал землю с одежды и снова принимался за дело. Но бомба замедленного действия! Она залегла там как кровожадный зверь, подстерегающий свою добычу, а он должен приблизиться к этому зверю, ощупать его пышущее злым жаром тело, с величайшей осторожностью выгрести из-под него землю, чтобы заложить мину, установить взрыватель… И откуда ему знать, в какую минуту должен сработать механизм, установленный в этом мерзком теле из железа и стали, чтобы сотни килограммов смертоносного металла разлетелись в разные стороны и разорвали его собственную грудь. Увы, все может случиться именно так. Лам подумал о своей матери… Она волновалась всякий раз, как только Лам начинал шмыгать носом, схватив насморк. Что было бы с ней, если б она узнала, на какое дело он решился…

Хватит, не надо больше об этом думать. Все гораздо проще: бомбу нужно обезвредить до наступления темноты, чтобы открыть путь для продвижения наших войск. Этим делом должен был заняться Хао, «сапер номер один» — как звали его в части. Но Хао расхворался, и ему никак нельзя было поручать такое дело. Остался Лам, который неплохо наловчился взрывать скалы — тут уж он никому не уступит. Кого же посылать, как не его.

Когда эта мысль пришла ему в голову, Лам на какое-то мгновение похолодел от ужаса. Но уже в следующую минуту принятое решение полностью завладело им, и он почувствовал не ужас, а странный трепет, какую-то не вполне осознанную надежду… Нет, это была не надежда, а настойчивое желание, потребность сделать то, что свыше его сил — именно поэтому он сейчас уже не смог бы отказаться от внезапно принятого решения, оно завладело всем его существом, неотвязно-заманчивое, влекущее…

И только уложив в сумку мины и взвалив на плечо железную лопату, Лам по-настоящему осознал всю серьезность задания, которое ему предстоит выполнить. Все отделение было в сборе, за исключением Хао.

— Смирно!

Когда Тхан, выстроив отделение, чтобы попрощаться с Ламом, строгим голосом подал команду, Лам почувствовал, что от смущения и волнения лицо его зарделось и покрылось потом. Ему очень хотелось пошутить или хотя бы улыбнуться: к чему все эти церемонии? Он постарается быстро управиться — и мигом назад! Но всмотревшись в сурово-торжественные лица бойцов, Лам прикусил язык, слова застряли у него в горле. Вот они, его товарищи: командир отделения Тхан, неизменно серьезно относящийся к любому делу, но такой ребячливый в часы отдыха; Лак, который пришел к ним прямо из седьмого класса, — он вечно что-то мастерил, сверлил, пилил, за что по праву и получил кличку «инженер»; а вот Туан, самый веселый и озорной парень в отделении, с которым Лам обычно делится своими сердечными тайнами. Но странно, от его обычной насмешливости и говорливости сейчас не осталось и следа. Полные губы плотно сжаты — Ламу это кажется непривычным, — только чуть раскосые глаза часто-часто моргают, в них удивление и еще что-то невысказанное…

Величественный хребет Чыонгшон, покрытый густыми джунглями, гордо вздымается в лучах послеполуденного солнца. Темные стволы — за необыкновенную прочность древесины это дерево прозвали «железным» — упорно пробиваются сквозь густые, непроходимые заросли, причудливые сплетения ветвей и замшелых корней, которыми сплошь покрыты склоны гор. Верхушки деревьев теряются где-то в беспредельной вышине. В эту пору джунгли полны буйной жизненной силы. За десять с лишним дней непрерывных яростных бомбардировок уничтожены сотни вековых деревьев, выжжены целые бамбуковые рощи. И все же сейчас, в лучах заходящего солнца, завалы из мертвых деревьев с печальной жухлой листвой тонут в бескрайнем море яркой свежей зелени. А где-то рядом продолжается жизнь: травянистые лужайки вытоптаны проходившими здесь людьми, на сырой земле остались следы колес, и целые стайки пестрых бабочек то порхают над топкими болотными зарослями, то замирают разноцветным трепещущим ковром на зеленом бархате мхов.

Тишину этого необъятного зеленого моря нарушает только рокот горного водопада, спрятавшегося в темной расселине, время от времени откуда-то издалека, словно раскаты грома, доносятся глухие взрывы. Все живое замерло. Джунгли словно затаили дыхание. Это безмолвие оглушает Лама, обрушивается на него незримыми волнами.

По этой тропинке Тхан каждый день водил свое отделение, и Лам не замечал вокруг ничего особенного. Но сейчас, когда Лам оказался в этих местах один, все вокруг показалось ему совершенно иным, почти незнакомым. Словно все здесь стало более внушительным и исполнено какого-то нового значения. От выщербленных валунов вдоль тропинки, израненных пулями и снарядами, до подгнивших и рухнувших древесных стволов вдоль ручья. Размышляя о задании, которое ему предстоит выполнить, Лам попытался — уже в который раз — четко представить себе каждый шаг, каждое движение с того момента, когда он дойдет до места и примется за дело. Теперь, когда предстояло воплотить в жизнь свое решение, как-то само собой исчезло приподнятое настроение, остыл горячий порыв, охвативший его всего несколько минут назад, когда он стоял перед Тханом.

Спускаясь с холма, Лам вдруг заметил, что небо словно потемнело, черные тени стремительно пронеслись над лужайкой. Лам не успел еще услышать рокот моторов, а четыре самолета уже шли в пике над джунглями. С оглушительным грохотом взметнулись столбы взрывов, и каменные громады скал отозвались протяжным воем, будто несметные полчища лесных чудовищ с ревом ринулись напролом, сметая все на своем пути.

«Снова бомбят. Видно, хотят засыпать землей бомбы замедленного действия!»

Внезапно Лама охватило смятение, какое-то щемящее чувство тоски, от которого он никак не мог избавиться, сколько ни старался. Жуткая навязчивая мысль сверлила мозг и неотступно следовала за ним по пятам. А что, если он станет жертвой какой-нибудь шальной бомбы? Ведь если он найдет свою смерть в этих безлюдных зарослях, то как бы ни старались товарищи отыскать его жалкие останки, им это все равно не удастся. Он исчезнет бесследно!

Боже, как ясно он представлял себе сейчас их лица, особенно тогда, когда они поют хором или перебрасываются веселыми частушками, дружно работая ломами и лопатами. Они все время видят тебя, а ты — их, они слышат биение твоего сердца, а ты видишь их запыленные, вымазанные землей спины. Время от времени кто-нибудь бросает камешком в одну из девчонок, работающих тут же, и все весело хохочут. В такие минуты Лам казался себе необычайно сильным и храбрым. А вот сейчас… Почему привычные взрывы бомб кажутся сейчас такими оглушительными, вызывают такое жуткое чувство?

А как же Хао? Ведь он изо дня в день в одиночку обезвреживал эти бомбы замедленного действия. Возвращался он обычно весь перепачканный, словно ему пришлось выкарабкиваться из ямы, и в ответ на расспросы лишь посмеивался. А Лоан? Каждый день этой девушке из группы снабжения приходится пробираться горными тропками до самого Кхече, а то и до Тхакда. Там она закупает продукты и тут же отправляется в обратный путь, чтобы вовремя доставить тяжелую ношу в свою часть. Лоан рассказывала, как однажды ночью ей пришлось карабкаться по горам во время сильного паводка, отчаянно продираясь сквозь густые заросли с тяжелыми корзинами рыбы на коромысле. Почему он, Лам, не такой, как они?

Бомба разорвалась где-то совсем близко. Теперь он уже не шел, а бежал, взвалив на плечо лом, который подскакивал на бегу и ударял о плечо, но Лам почти не чувствовал боли. В этой части леса кроны могучих деревьев, которые прозвали железными, переплелись так густо, что почти закрывали небо, и Ламу не удавалось разглядеть, откуда и в каком направлении летели вражеские самолеты — он мог догадываться об этом лишь по реву моторов. Ясно было, что самолеты пикировали где-то совсем рядом. Взрывы грохотали со всех сторон, не успевала одна бомба разорваться за его спиной, как другая падала впереди.

Среди раздирающих слух взрывов Лам ясно различал грохот раскалывающихся скал, шум осыпающейся земли, уханье и стоны падающих деревьев, металлический скрежет осколков, с ожесточением долбящих древние валуны. Узкая тропинка стала заметно шире. Ламу вдруг показалось, что на примятой траве он различает след колес. Может быть, где-то совсем близко засада… От этой мысли ему стало не по себе, мурашки поползли по спине… Он побежал еще быстрее, задыхаясь от едкого дыма и гари…

— Лам, где ты?

Хриплый голос Хао замер и затерялся во мраке пустынных джунглей. Хао вытянул шею, еще раз осмотрелся по сторонам, но вокруг него лишь шелестели густые высокие травы, солнце нещадно слепило глаза, и эта резь была невыносима. Надо идти напрямик, самой кратчайшей дорогой… «Может быть, я его еще догоню, может быть, успею… Надо успеть…»

С трудом сохраняя равновесие — он еле держался на ногах, — Хао прислонился к дереву, перевел дух, чтобы набраться сил, затем, шатаясь, спустился к пересохшему ручью и пошел вдоль его русла, с трудом продираясь сквозь заросли осоки.

Сейчас, когда сознание полностью вернулось к нему, его тревога еще больше усилилась. Он не мог простить себе своей слабости, не мог смириться с тем, что позволил болезни завладеть всем его телом, приковать его к постели. Болезнь парализовала его волю, он так ослаб, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог перебороть эту слабость. Когда приступ кончился и Хао открыл помутневшие глаза, он с удивлением обнаружил, что лежит на деревянной кровати и разглядывает солнечный лучик, скользящий по койке. Затем потрогал мокрое полотенце у себя на лбу и тупо уставился на склянку с лекарством, оставленную санитаром на бамбуковом столике. Через некоторое время он уже вполне осознанно вслушивался в негромкие голоса снаружи, затем услышал напутствие Тхана и знакомый смущенный голос Лама. Хао все понял, он попытался позвать товарищей, но голос его был слишком слаб. Голова его, казалось, плыла в тумане, словно его опоили ядовитым зельем. Он попытался сбросить с себя тяжелый дурман, но от чрезмерного волнения снова впал в забытье. Когда Хао окончательно пришел в себя, Лам уже ушел: Хао понял это по удаляющемуся топоту ног — по-видимому, товарищи отправились выполнять очередное задание — да по команде дежурного, голос которого доносился откуда-то издали. Возможно, ребята отправились в лес за бамбуком, который потребуется им для ночной работы.

Значит, Лам ушел, а он, Хао, остался лежать один, в этой палатке, на больничной койке. Тревожное чувство не покидало Хао ни на минуту. Он был в полном смятении: стало быть, товарищи не могли дожидаться, пока у него пройдет приступ, и, очевидно, у них не было возможности послать-за саперами на тот берег реки — это потребовало бы слишком много времени. Значит, на этот раз дело исключительно важное, совершенно неотложное. А разве Лам справится с таким делом? Нет, ему это не под силу. Лам не глуп, смекалки у него предостаточно, да и смелости в нужный момент, пожалуй, хватит. Все это так. Хао подумал, что он понимает Лама лучше, чем кто-либо другой в их части. Когда они вместе с Ламом учились в школе, Лам считался самым прилежным учеником, особенно хорошо ему давалась математика. Лам был добродушен и отзывчив, хотя и не отличался разговорчивостью. Что же касается смелости… Так ведь не кто иной, как Лам, мог, не задумываясь, врезаться в самую гущу отчаянных уличных драчунов, хотя с виду казался медлительным, нерешительным и даже робким. Хао был младше Лама, и все же верховодил он, а не Лам. Так уж получилось, что Лам нуждался в его помощи, даже опеке. Когда они оба вступили в молодежный отряд дорожников, мать Лама пришла в дом Хао и говорила с ним так, словно не он был младшим, а Лам. Она сказала: «Он у меня еще очень неразумный. Не сегодня-завтра вас отправят в чужие места, будете жить среди чужих людей, так ты за ним присмотри в случае чего. Без тебя я бы его и не отпустила!» Мать очень любила Лама… Да и как не любить, ведь он был единственным сыном, сиротинкой… Отец-то погиб, когда Лам был еще совсем крошечным… Хао все это знал и тоже жалел Лама.

И вот сейчас, когда Лам отправился выполнять задание вместо него, Хао не мог найти себе места, не мог унять тревоги. Ведь для того, чтобы обезвредить бомбу замедленного действия, мало одной смелости — здесь нужна особая смекалка, нужна отвага особого рода. Здесь счет ведется на секунды… Одно неверное движение, минутное замешательство… Требуется хладнокровие, исключительное хладнокровие… Приговор — жизнь или смерть — выносится в одну секунду! Хао знал это лучше, чем кто-либо другой, и именно потому не мог допустить, смириться с тем, что другой — а этим другим к тому же оказался Лам — заменит его в таком деле…

Хао не помнил, как заставил себя подняться с постели, как ухитрился преодолеть открытое пространство возле санитарной палатки так, чтобы его не заметили девчонки-поварихи. Когда он нахлобучил на голову шлем и встал на ноги, он с ужасом подумал, что не сможет сделать ни шагу. Ноги казались невероятно тяжелыми и не желали слушаться. С величайшим трудом ему удалось выбраться из палатки наружу, от яркого солнечного света у него закружилась голова, и только каким-то чудом он удержался на ногах. Первые несколько шагов он проковылял, обливаясь потом, затем с удивлением обнаружил, что ему как будто бы стало лучше и он в состоянии двигаться дальше. Дорогу он знал как свои пять пальцев, но никогда еще она не казалась ему такой трудной. Камни, покрытые скользким мхом, разъезжались под ногами, утыканные колючками лианы больно хлестали по лицу, рукам и шее. Хао шел, пригнувшись, плотно сжав губы, чувствуя, как кровь приливает к голове, стучит в висках, а перед глазами маячат красные круги, отвратительная рябь… Хао не помнил, сколько времени шагал таким образом. Когда послышался рев вражеских самолетов и над головой начали рваться бомбы, он был уже в девственном лесу. Оставалось пересечь этот лес, затем перейти вброд горный ручей, а там уже и дорога недалеко. Он остановился на секунду, чтобы перевести дыхание, затем снова позвал:

— Лам, где ты?

Его голос отозвался эхом — это скалы ответили ему, затем эхо потонуло в хаосе грохота, наполнившего джунгли; бомбардировщики продолжали неистовствовать и крушить все вокруг.

Лам и Хао чуть было не столкнулись лбами. Увидев друга, Лам в первую минуту остолбенел от изумления, но, придя в себя, порядком рассердился. Он сам не мог взять в толк, почему встреча с Хао вызвала у него такую досаду. Увидев, какие у Хао красные, воспаленные глаза, какой болезненный вид, Лам не смог сдержать раздражения:

— Что за чудак! Ты ведь болен — чего же ради тебя сюда принесло? Забыл, что Тхан велел тебе лежать?

Хао виновато отвел глаза. В самом деле, возразить что-либо трудно. Он и в самом деле едва стоит на ногах. Стараясь скрыть свою слабость, Хао перевел дух и стал с беззаботным видом стряхивать сухие листья, приставшие к одежде.

Но Лам снова напустился на него:

— Что же ты молчишь? Я хочу узнать: ты действительно явился сюда по приказу Тхана?

— Нет, что ты!

Тут только Хао посмотрел в глаза другу. Тот добродушно улыбнулся и спокойно сказал:

— Никто мне не приказывал. Понимаешь, я сам… Просто я беспокоился за тебя.

В этот момент Хао так был похож на того мальчишку, с которым Лам учился в школе. Та же добродушная улыбка, тот же невозмутимый тон. Он был младшим, но всегда опекал его, старшего, всегда готов был защищать его. Лам вдруг все понял. Встретившись с ним взглядом, Лам почувствовал, что окончательно выходит из себя, однако Хао рассудительно продолжал:

— Лам, друг! Я очень за тебя беспокоился. Тебе ведь никогда не приходилось заниматься таким делом. К тому же это моя обязанность, ты тут ни при чем. Я уже вполне оправился, ну, давай-ка мне мины…

— Нет! Ни за что в жизни!

Лам замотал головой и вдруг подумал, что повторяет слова, которые слышал от других. Ни за что в жизни… Хао любил произносить эти слова, когда они вместе работали на дамбе, защищающей поля от наводнения, или когда рыли канавы на полях кооператива. А дома его собственная мать каждый день произносила эти самые слова. И здесь, в части, многие говорили так… и всегда решали за него. А он, Лам, это терпел и вел себя словно избалованный, всеми оберегаемый ребенок. Только теперь он понял, как все это ему надоело. Нет, он больше не позволит так обращаться с собой.

Попятившись назад, Лам судорожно вцепился в сумку с минами, словно опасаясь, как бы Хао не вырвал сумку у него из рук. Тот приблизился к нему, собираясь что-то сказать, но не успел и рта раскрыть, как почувствовал на своем плече сильную руку Лама и впервые в жизни увидел в глазах друга незнакомые злые огоньки. Даже голос Лама показался ему совершенно незнакомым — слишком строгим и твердым:

— Ну ладно, хватит! Ты можешь наконец понять, что это задание поручено мне и я не могу перепоручить его кому бы то ни было. Ясно? А теперь иди назад…

Все это было сказано спокойно, но твердо.

— Лам! Да выслушай же ты меня! Надо быть очень осторожным, очень…

Но Лам уже не слушал, он стремительно бросился вперед. На бегу он несколько раз оглянулся и радостно засмеялся, белоснежные зубы так и засверкали на мокром от пота лице.

Эту бомбу Лам увидел сразу. Спускаясь по крутому склону к дороге, он не сводил глаз с чудища, зарывшегося носом в землю прямо посредине дороги.

«Ну и подарочек подбросил нам мистер Джонсон!» — подумал он.

Разговаривая вполголоса сам с собой — это как-то успокаивало, — Лам остановился в нескольких шагах от бомбы. Она поразила его своими огромными размерами. «Ну и ну! — подумал Лам, — она похожа на гигантскую лодку, опрокинутую вверх дном. Ишь ты, как чудно выкрашена, не то желтая, не то рыжая». Впервые в жизни Лам собственными глазами увидел такую огромную бомбу… и совсем целую… Разглядывая бомбу, он вдруг обнаружил, что нисколько не волнуется. Он ощупал шероховатый корпус бомбы и только поежился.

Тело бомбы оказалось горячим, как нагретая сковорода. Может быть, оттого, что злой огонь, заключенный внутри, уже начал разгораться, а может, она нагрелась от солнца? Кто ее знает! Что толку понапрасну волноваться и ломать себе голову? Надо поскорее приниматься за дело, так-то оно будет лучше.

Лам приступил к делу. Земля на том месте, где залегла бомба, оказалась твердой, как обожженный кирпич, и лом отскакивал от нее. Но для Лама это была привычная работа — недаром он наловчился взрывать скалы. Вскоре углубление для закладки мины было готово. Лам еще раз ощупал ямку над горячим корпусом бомбы. Ну вот, почти все готово. Остается заложить запал, установить взрыватель, установить мины в углублении… все это он проделывал не раз, все давно знакомо. Вот только запал… кто знает, какой длины должен быть шнур… А то ведь не успеешь добежать до поворота дороги, как эта штуковина бабахнет.

Лам стал в тупик. От волнения у него заныло под ложечкой… Стиснув зубы, он одним ударом ножа перерезал шнур, уложил все мины в приготовленную ямку и плотно присыпал их землей…

Достав коробок, он невольно помедлил и, чиркнув спичкой, не сразу поднес ее к концу шнура… Шнур загорелся, но Лам подождал еще секунду-другую: надо было убедиться, что огонь побежал дальше. Лам в последний раз взглянул на чудище, залегшее посреди дороги. «Ну и громадина, — снова подумал он, — чтоб тебе пусто было, американский гостинчик! Только бы успеть убраться подальше отсюда, ведь через минуту-другую твое раздутое брюхо разлетится на куски и останется лишь груда металлолома!» Лам бежал, бормоча себе под нос: «Ничего, через минуту твоя песенка будет спета! И не так уж трудно было с тобой расправиться, дело, прямо надо сказать, пустячное…»

В лесу снова воцарилась торжественная тишина. Глубокое спокойное безмолвие. Не слышно больше взрывов. Даже цикады в густой листве разом оборвали звонкий хор. И только ручей неумолчно журчит в прохладной зеленой тени.

Лам искупался в ручье. Тщательно отряхнув от земли гимнастерку, он накинул ее на плечи и уселся рядом с Хао. Теперь, когда все было позади, его так и тянуло поозорничать… Он сунул за шиворот Хао холодную мокрую руку.

— Ну-ка, Хао, угадай, когда я больше всего волновался?

— Когда тебя засыпало землей?

Хао осторожно освободился от мокрой руки друга и стиснул ее в своей горячей ладони.

— Как бы не так!

— В тот момент, когда поджигал шнур?

— А вот и нет!

— Ну, тогда сдаюсь!

— Так вот: больше всего я волновался, когда налетел на тебя.

Хао изумился:

— Да ты что? Ты это серьезно?

Лам медлил с ответом. Помолчав некоторое время, он сказал с расстановкой, покачивая головой как бы в такт собственным мыслям:

— Представь себе, так оно и было. Больше всего я волновался именно в тот момент. Я так боялся, что ты не дашь мне самому выполнить задание…

И, словно вдруг испугавшись, что Хао его неправильно поймет, Лам заговорил быстро и сбивчиво:

— Это верно, что дело у нас общее, и неважно, кто его выполняет, ты или я. Но посуди сам… Если бы ты не заболел, а я не осмелился, не вызвался на это задание вместо тебя, то не представляю, что бы я потом делал. Разве не так? Я знаю, что ребята считают меня недотепой… и ты тоже. Да и сам я себя не высоко ставил. И только теперь понял: каждый может преодолеть себя, если захочет. Надо только хорошенько понять, в чем состоит твой долг, и приложить побольше усилий, ну чуть-чуть побольше… Вот как я, когда запалил шнур… Нужно было только зажечь спичку — и все пошло само собой… Я все про это думаю… Разве не так?

Лам смущенно запнулся. Но Хао видел, что у него радостно на душе и эта радость рвалась наружу, как прорывается на волю подземный ключ. Хао кивнул головой, с веселым и добрым смехом сказал:

— Верно, верно!

Девственный лес по ту сторону ручья неожиданно огласился какими-то звуками. Прислушавшись, друзья различили шелест сухих листьев, звонкий девичий смех. Похоже, что это девчонки из их части. Ну, конечно, они. Начинается ночная работа — так всегда бывало после того, как обезвреживались бомбы замедленного действия.

Вдали чернели громады гор, их причудливые очертания чем-то напоминали зубья гигантской мины. А вот и серп луны, он вынырнул, светлый и насмешливый, и расплылся в широкой улыбке.

Перевод И. Глебовой.