Запах медовых трав

ДЕВУШКА МЭН

Мэн была из народности таи, а звали ее так, будто она из национальности нунг. Услышав это имя, каждый сразу же обращал на нее внимание. Девушки в селении Тю звали Мэн «старшей сестрой», хотя на самом деле она была еще очень молода — всего восемнадцать лет. Если сравнить ее с другими девушками селения, она, скорее, уж была младшей сестрой. Мэн часто смущается. Разговаривая, она опускает голову и теребит пальцы.

Когда подруги спрашивают Мэн, скоро ли она выйдет замуж, Мэн улыбается:

— Как только все вы будете замужем, настанет и моя очередь.

Она была словно молодой грибок, выросший после дождя, но замуж не торопилась. При мысли о том, что когда-нибудь придется покинуть родной дом, ей становилось грустно. Ведь по обычаю этих мест девушке в восемнадцать лет пора уже обзаводиться семьей. Шестнадцатилетнюю подружку Люен, что живет на том склоне горы, уже выдали замуж. В день свадьбы Люен рыдала, как ребенок, которого несправедливо наказали. А ведь Мэн старше бедняжки Люен. И как ни привязана мать к своей Мэн, в конце концов она тоже выдаст дочку замуж. Мэн часто задумывалась над этим, но пока не видела избранника, которому она могла бы предложить бетель с орешками пальмы-ареки[76]. Она была поглощена общественной работой. Иногда Мэн приходилось в сумерках идти через горы, чтобы созвать жителей селения на собрание. Ей становилось страшно одной в темноте — в горах рыскали тигры и барсы, но задание есть задание, и Мэн успокаивала себя: «Тигры и барсы обойдут стороной мою тропинку».

А когда ей приходилось взбираться по крутому склону, она старалась убедить себя, что он не такой уж крутой, и для храбрости запевала песню, которую подхватывало эхо.

Секретарь организации Союза трудовой молодежи решил, что Мэн пора принять в Союз. Но когда он заговорил с ней об этом, девушка покачала головой:

— Ты предлагаешь мне вступить в Союз, но я никуда не хочу уходить из родного селения.

Только когда секретарь разъяснил ей, что́ должен делать член Союза трудовой молодежи, Мэн стало понятно все. Она тотчас попросила, чтобы кто-нибудь написал за нее заявление. С тех пор как Мэн вступила в Союз и многое узнала о партии, она стала работать еще усерднее. Но когда девушка вспоминала, как просила написать за нее заявление, щеки ее заливала краска стыда. В Союзе трудовой молодежи ей сказали: надо учиться. И вот каждый вечер Мэн с книгой в руке усаживалась перед лампой.

— Сколько времени нужно, чтобы выучить все буквы? — спрашивали ее старики.

Девушка тихо наклоняла голову и улыбалась:

— Учиться надо всегда. После того как выучишь буквы, надо учиться счету.

А подружкам она говорила в шутку:

— Я учусь для того, чтобы писать письма мужу. Вот выйду замуж и после объединения страны пошлю мужа в армию в Южный Вьетнам. А под Новый год напишу ему письмо, чтобы приезжал домой на праздник.

Когда Мэн только-только начала учиться писать буквы, она закрывала ладошкой каждую написанную букву. Учителем в вечерней школе был человек, которого хорошо знали в селении, и все-таки стоило ему подойти к Мэн, как обе ее ладошки плотно закрывали исписанную страницу. Учитель протягивал руку за тетрадью, но Мэн быстро, как молния, хватала и прятала ее.

— Это еще не похоже на буквы. Не смотрите, пожалуйста, — смущенно говорила она.

Теперь все это уже позади. От былой ее робости не осталось и следа. Пусть кто угодно стоит рядом и смотрит — Мэн аккуратно исписывает одну страницу за другой. Каждый вечер после ужина девушка выходила с книгой на крыльцо. Если кто-нибудь пропускал урок, она помогала ему догнать класс. В бригаде трудовой взаимопомощи о ней отзывались с похвалой:

— Наша Мэн прилежная и знает очень много.

Слыша каждый раз эти слова, Мэн отвечала:

— Давайте учиться все вместе, веселей будет.

Учитель вечерней школы, возвращаясь после уроков, говорил:

— Если бы не Мэн, мы не достигли бы таких успехов. Славная девушка…

Жарко. Знойные дни сменяют друг друга. Когда гора, виднеющаяся за домом, закрывает солнце, кажется, что кто-то окрашивает небо в нежно-розовый цвет. Каждую ночь сестрица Ханг[77] одна сидит в своей золотой корзине — не идут к ней в гости ни светлые облака, ни черные тучи. Каждый вечер, не сговариваясь, старики, постукивая бамбуковыми посохами, выходят из селения и собираются в излюбленном месте. Одни усаживаются, подперев рукой подбородок, другие сидят, обхватив колени. Иногда слышится хлопок. Это несчастный комар подвернулся кому-то под руку. Вот один из стариков начинает разговор, другой отвечает:

— Дух — покровитель селения не пришел к нам в этом году.

— Видно, мало показалось ему жертвенной свиньи, которую мы поднесли. В день великого моления нужно было пожертвовать еще и буйвола, тогда дух-покровитель снизошел бы к нашим мольбам.

Кто-то сетует на древний календарь:

— В тот год, когда появляются двенадцать драконов, каждый уповает на другого и никто не желает разбрызгивать воду и сеять дождь. В этом году по календарю значатся только три дракона, но вот уже апрель наступил, а все еще ни капли дождя не упало. Отчего это?..

Старый Тэп — лет ему было больше, чем кому-либо из стариков, — хмыкнул и со вздохом погладил бороду:

— Каждый год во второй день второй луны феи-небожительницы сушат свои одежды. В нынешнем году в этот самый день пошел дождь. Одежды небожительниц вымокли, и теперь они упросили господина Небо жарким солнцем высушить их платье. Правду говорят святые предки: надо молить небожительниц, чтобы они перестали сушить свои одежды.

Старики слушали и молча качали головами, а юноши только посмеивались.

На следующее утро Мэн, причесываясь, по рассеянности взяла в руки зеркальце вместо гребенки. Она окинула взглядом поля, террасами поднимавшиеся по склону, и безжизненные серые борозды. Звонко перекликались петухи. Стаи уток, водяных курочек и аистов медленно бродили по полям. В прошлые годы ночью было слышно, как журчит вода в ручье. А в этом году, чтобы достать воду, надо довольно глубоко копать в том месте, где раньше бежал поток. На склоне горы поля тоже окрашены мертвенно-серым цветом. Мэн взглянула в зеркальце. Иссушающее апрельское солнце согнало румянец со щек девушек из селения Тю. Зной украл румянец и у Мэн. Пряча зеркальце за пояс, она сказала себе:

— Пусть же горит мое сердце!

Потуже затянув пояс, она легко вскинула на плечи коромысло с двумя корзинами, которые еще с вечера тщательно застелила листьями. Но тут появился отец и принялся укорять ее:

— Кто учил тебя этому? Разве этому учили нас предки? Небо не оставит без наказания того, кто принуждает корову, точно буйвола, ходить в грязи. В тот год, когда тебя еще не отняли от груди, твоя мать поднимала целину в поле у Кхуойвона. И только потому, что пошли ливни, а поле оказалось там почти ровным, мы не собрали ни одного колоска. — Отец понизил голос: — Полно, дочка. Возьмись за другую работу. Чтоб иметь чашку риса, надо поступать по обычаям предков. Займись каким-нибудь настоящим делом, и люди не скажут о тебе ничего худого.

Услышав слова отца, Мэн собралась уже было снять коромысло с плеча. Она обернулась к матери — та молчала. Мэн заколебалась: на собрании Союза молодежи им разъясняли: на неполивных полях надо сажать зерно прямо в землю. И если будет вода, они выживут. А не будет дождя — придется носить воду на коромыслах. Так поступают в других местах. До каких же пор ждать дождя!

Конечно, Мэн знала, она права, но не решалась возразить отцу. Попробуй сказать лишь слово — и тебя назовут молодым побегом, который осмеливается заглушить старый бамбук, или пяткой, которая поучает язык. Все эти мысли проносились в голове Мэн, а коромысло все еще оставалось на плече. Потом ноги Мэн как-то сами собой зашагали по тропинке. Вслед ей несся ворчливый голос старика, но Мэн старалась не слышать его. Все бойчее раскачивались корзины на коромысле.

Каждый вечер, как только в домах загорятся огни, деревянная колотушка созывает народ на собрание Союза трудовой молодежи, собрание Союза женщин или бригады трудовой взаимопомощи. Всюду слышится крылатая фраза: «Будем бороться с засухой!» Участок в семь сао, который засеяла Мэн, уже дал всходы высотой с ладонь. На других участках, где по примеру Мэн тоже посадили рис, появились ростки высотой в толщину пальца.

В селении говорили:

— Эта Мэн всего два года назад стала завязывать волосы пучком, а уже далеко видит. Взгляните-ка на ее поле! Ведь все говорили, что урожая не будет, а сами сидели и ждали дождя.

Подружки, встречая Мэн, тоже хвалили ее:

— У тебя на поле замечательные всходы!

Мэн опускала голову и застенчиво улыбалась.

— Но многие еще не верят, — тихо отвечала она.

Каждый день Мэн выходила в поле. Мертвенно-серые краски постепенно стали сменяться живыми, зелеными. А сегодня откуда-то вдруг повеяло ветерком. Молча шагая через волнующееся поле, Мэн радовалась. К вечеру она неожиданно встретила Лонга.

— Когда ты будешь жать рис на этом участке, не забудь позвать меня, — как всегда, сказал он. — Я помогу тебе.

Мэн только собралась было ответить Лонгу, но тот уже исчез. Мэн помнила, что на собрании бригада Лонга была против того, чтобы сажать рис сейчас. Наверное, Лонг смеется над ней, и отвечать ему совсем незачем.

«Так думает не один Лонг, — размышляла Мэн. — Сомневающихся в селении еще немало. Поэтому, если на моем участке не будет урожая, то это принесет вред всему делу». Девушка не отрываясь смотрела вслед Лонгу, но вдруг за спиной раздался голос подружки:

— Мэн, а ты потом, когда соберешь урожай, свари рис да пошли его в бамбуковой трубке Лонгу в подарок.

Это была Тхай. Они с Мэн одногодки и неразлучные подруги. Мэн обернулась:

— Я пошлю ему трубку половы!

— А почему же вы с ним каждый вечер назначаете здесь свидание?

— Свидание? Да это он сам приходит сюда каждый раз, скажет одни и те же слова, будто с полем разговаривает, и исчезнет.

Подруги весело рассмеялись. Два белых аиста, увидев зеленеющее поле, собрались было приземлиться, но девичий смех спугнул их, и, совершив круг в небесной вышине, они улетели.

Тени девушек на земле протянулись через все поле. Западная гора уже поглотила половину солнечного диска. Закатные лучи били прямо в глаза. Крепчал ветер. Он раздувал длинные платья девушек, перетянутые поясами цвета индиго. Черная туча повисла над горами и скрыла солнце. Раскатисто загремел небесный барабан. Мальчишки стали подгонять буйволов. Люди засуетились возле домов. Женщины торопливо свертывали сплетенные из бамбука подстилки, дети снимали с веревок белье. Потемневшее небо озарила молния. На землю пролился первый летний ливень. Все спешили наполнить дождевой водой бамбуковые сосуды, лица людей просветлели. В этот вечер не было никаких собраний. Смолкли разговоры о борьбе против засухи и жалобы на немилосердное небо, люди наконец-то заснули спокойным сном. Никто не слышал, как ветер и дождь шумели в бамбуковой роще на окраине селения.

Рано поутру зазвенели голоса — люди выгоняли буйволов на поля. По горным террасам, переливаясь через межи, бежали светлые струйки воды. Старый Тэп, поднявшись с постели, раскрыл старинный китайский календарь и стал перелистывать страницы.

— Сегодня, в четвертый день десятеричного цикла, пошел дождь. Значит, в этом году будет плохой урожай, — пробормотал он.

Положив календарь на колени, старик поднял глаза, чтобы взглянуть, что делается на полях. Там уже ходили буйволы, разбрызгивая воду. На лице старика появилась улыбка. Она выражала одновременно и робкий укор небу, которое нарушило «святое» предопределение старинного календаря, и радость оттого, что земля напиталась водой.

Все радовались, только одна Мэн была недовольна. Возвратившись с работы, она поела и вышла на крыльцо. Сложив руки на поясе, она смотрела на поля. Зелень рисовых ростков сливалась с блеском воды, затопившей поля. Прекрасная картина, достойная стихов. Но Мэн вздыхала и хмурилась. Сегодня каждый, кто проходил мимо ее поля, перешагивал через межу и останавливался, и все повторяли одно и то же:

— Рисовые росточки совсем залило водой. Пропали труды нашей Мэн. Ни к чему все эти ее затеи!

А те из ее сверстников, которые и раньше были не согласны с Мэн, теперь, останавливаясь у межи, громко говорили:

— Ударники «пятьдесят восьмого года» в других местах сами орошают землю вместо дождя, они выжимают воду из земли, а у нас выжимают рис из котелков да превращают горные поля в равнинные.

Злораднее и громче всех кричали Лонг и Ланг. Еще в тот день, когда Мэн посеяла зерна риса, они подошли к меже, разгребли палочкой землю, вытащили одно зернышко и стали причитать над ним так, чтобы слышала Мэн:

— Бедненький ты наш! Кончилась твоя жизнь! Не будет больше у тебя ни детей, ни внуков…

А сегодня эти двое выдернули из земли стебелек риса и, как бы обращаясь к нему, сказали:

— Плачь громче, пусть твоя хозяйка вычерпает с поля всю воду. Пусть дует посильней на облака, чтобы они унеслись прочь, тогда у тебя появится надежда остаться в живых.

После каждой фразы Ланг и Лонг переглядывались и смеялись. Ребята, стоявшие рядом, пытались урезонить их:

— Шутите, да знайте меру, поостерегитесь.

— Мы знаем, что следует остерегаться наводнения, остерегаться засухи, а здесь чего нам бояться? — отвечали те.

Такие колкости целыми днями преследовали Мэн, бедная девушка потеряла покой. Она ступала по земле, словно по круглому бревну. Волосы падали ей на лицо, но она даже не убирала их.

После этого ливня и отец Мэн стал ругаться и ворчать. Стоило ему только взглянуть на Мэн, и глаза у него мутнеют. Ведь этот участок в семь сао — основной у семьи. Каждый год больше всего риса они получали именно с этого участка. Ведь говорили же этой упрямой Мэн, что бесполезно сеять рисовые зерна в сухую землю. Не послушалась. А теперь вода залила растеньица, и через несколько дней они превратятся в гнилую кашу. Несколько раз отец говорил Мэн, что надо перепахать поле и посадить новую рассаду. Мэн уже было привязала плуг к упряжке, да раздумала.

«Зачем спешить? Я так долго добивалась своего — и вдруг…» — укоряла она себя.

Обернувшись, Мэн увидела свою подружку Тхай. Та уже все знала.

— Подождем несколько дней, а если надо, вместе перепашем поле. Еще будет не поздно посадить новую рассаду.

Но Мэн как-то странно посмотрела на Тхай. Каждый раз при встрече они смеялись и резвились, словно огонь, пляшущий над сухой соломой. Сегодня же они только погладили друг друга по плечу. Мэн не хотелось ни о чем говорить. Ее отец стоял здесь же, рядом. Тхай обернулась к нему:

— Не терзайте Мэн, дядюшка. Если через несколько дней рис не поднимется, я помогу Мэн перепахать поле.

Мэн глядела на поле. Молодые всходы все еще зеленели. Но у нее все переворачивалось внутри, когда кто-нибудь останавливался у межи. Было бы это поле величиной с корзину, Мэн давно спрятала бы его в укромное место. Но куда спрячешь от людских глаз целых семь сао?

Даже мать Мэн, которая обычно молчала, сегодня упрекнула ее:

— Выросла ты уже, доченька, а работать еще не научилась. И отца не слушаешь. Не будет у нас урожая. Придется нам питаться лесными кореньями.

У Мэн много братьев и сестер, но она младшая в семье, и мать любит ее, будто единственного ребенка. Однако в селении люди осуждали Мэн, и мать стала беспокоиться, как бы не постиг их такой же голод, как в прошлые годы, когда вся семья разбредалась в разные стороны в поисках пропитания.

Мэн ничего не ответила ей. Молча смахнула слезы, вынула из-за пояса зеркальце и посмотрелась в него. «Пусть горит мое сердце!» — вспомнила она свои собственные слова.

Огромные темные тучи, словно проникнув в мысли девушки, вытащили откуда-то яркое солнце и повесили его над горой. Солнечные лучики заиграли в глазах Мэн.

— В этом году господин Небо рассердился на что-то. Вслед за страшным ливнем — жестокий зной. Как тут соберешь урожай! Небо может даровать жизнь, но так же легко может послать и смерть.

Люди обращали к небу жалобы, мольбы, упреки. Орошенные земли на равнине уже почти лишились влаги, а на богарных полях земля начинала трескаться. Скоро даже веревки, которыми обычно подвязывали охапки рисовой рассады и которые теперь валялись на чердаках, наверное, привяжут к черпалкам и нориям. Уже несколько дней по утрам почтенный Тэп листал старинные книги, выбирая день для высадки рисовой рассады, так чтобы он не приходился на День буйвола или День мыши. Но сегодня утром он не притронулся к книгам. Старик все поглаживал свою бороду и поглядывал на небо.

— Первый день месяца солнечный, значит, жаркая погода будет стоять долго.

А Мэн уже несколько дней не разгибая спины работала в поле, подкладывая под каждое растеньице пригоршни удобрений. И словно чтобы разогнать печаль девушки, небо нет-нет да и посылало легкий ветерок, который нежно гладил стебельки риса. Они тихо шелестели, как бы улыбались. Мэн успокаивала себя: «Если такая погода продержится еще дней десять, я могу быть спокойной. И если этот Лонг в день жатвы будет проходить мимо, я стащу его вниз. Пусть только попробует отказаться от своего обещания помочь мне, уж тогда я скажу ему несколько ласковых слов!»

В одиночестве она размышляла о многом. Мэн вспоминала, как учитель когда-то хвалил ее, она думала о предстоящей жатве и о том, как бы все-таки не пришлось перепахивать поле… Кто бы ни прошел мимо, Мэн даже не поднимала головы.

Но когда она вернулась домой, выяснилось, что все ее труды напрасны. Отец починил наконец-то плуг и после ужина стал распределять работу:

— Завтра все пойдете на посадку бобов и закончите ее.

— А вы, отец, что собираетесь делать?

— Я? Я пойду перепахивать то самое поле в семь сао. Что еще остается делать? Рисовая рассада сейчас отменно хороша.

Итак, завтра утром отец перепашет поле! Что же делать? Тхай, подружка, где ты?

Наступил вечер четырнадцатого дня седьмой луны. Медовые лепешки, слепленные по пару, развешаны на веревке возле стены. Мэн встретили недовольными возгласами:

— Почему опаздываешь? Или к твоим ногам сладкие лепешки прилипли?

— Еще никого нет, а вы говорите, что я опаздываю.

— Ничего себе дисциплинка у членов Союза трудовой молодежи…

Камыш, которым устлан помост, потрескивает под ногами юношей и девушек. Мать Мэн ушла в дом, опустила полог и потушила лампу. Дом освещает лишь свет луны, который, проникая через бамбуковую плетенку, играет на пологе круглыми серебряными бликами.

А снаружи доносятся смех и голоса. Сестрица Ханг, высунув голову из-за своего темно-синего полога, чуть заметно улыбается.

Товарищ Тэн выкрутил оба фитиля керосиновой лампы, но она все равно светит очень тускло. Написав последнюю цифру, Тэн отложил карандаш.

— От нашего селения надо послать одного делегата на собрание молодых активистов уезда. Я сейчас зачитаю, какие требования предъявляются к делегату.

Лонг слушал, укоризненно качая головой.

— Если предъявляются такие требования, то мы никого не сможем послать. В нашем селении такого человека нет…

— Давайте посмотрим внимательнее.

— Тхэн, наш группорг, уже получил решение из уезда.

— Да, все это так, — медленно проговорил чей-то голос.

На мгновение воцарилось молчание. Нян заерзала, оправила платье.

— А если послать Мэн? — спросила она.

Нян была одной из самых старших в группе. Ее поддержали:

— Правильно!

— Пошлем Мэн, не ошибемся.

— Я тоже согласен, но…

Вдруг послышался громкий голос:

— Это еще надо обсудить.

Голос принадлежал Лангу. Нян тотчас же подняла руку и взяла слово:

— Я расскажу об успехах Мэн.

И тут все увидели, как Мэн застучала ладошкой по плечу Нян, останавливая ее. Нян, которую прервали на полуслове, схватила Мэн за руку, двадцать загорелых пальчиков крепко переплелись. Замерцало пламя лампы, задрожали ее отсветы на стене.

Мэн остановила Нян потому, что не хотела, чтобы та рассказывала о ней. То, что сделала Мэн, ничтожно мало для члена Союза трудовой молодежи.

— Не надо, перестань! К чему это, Нян? — говорила Мэн. — Я предлагаю…

Но Нян перебила ее:

— Дай мне высказаться!

Пока они спорили, поднялась Тхай. Девушка, ни у кого не спрашивая разрешения, сказала, перекрывая общий гул своим громким голосом:

— Наша Мэн уже выучилась грамоте, а все равно продолжает учиться. Что же до ее работы во время борьбы с засухой, то я недавно встретила отца Мэн, и он мне сказал: если бы не Мэн, семье пришлось бы совсем плохо в голодные месяцы перед урожаем. Многие последовали ее примеру, и теперь все благодарны нашей Мэн. Разве этого не достаточно, чтобы послать Мэн в уезд на молодежный актив?

— Дайте мне сказать…

— Нет, я еще не кончила, — отвечала Тхай. — А сколько людей не верили Мэн и хотели ее разубедить? Она не поддалась на уговоры. Вспомните, сколько говорилось про нее едких, как уксус, слов, но наша Мэн твердо стояла на своем. Если сравнивать то, что она сделала, с делами всего уезда, то ее заслуга невелика, но если учесть успехи нашего села, то Мэн достойна быть делегатом на активе.

Мать Мэн уже давно лежала в постели и прислушивалась к голосам, доносившимся снаружи. Когда же она услышала заключительную фразу Тэна: «Ну, Мэн, готовься завтра пораньше отправиться в уезд», мать не выдержала и громко сказала:

— Разве можно отпускать девушку одну в уезд к чужим людям? Пусть Тэн идет вместо моей Мэн.

На помосте кто-то сказал:

— Вот видите! И из дому ее не отпускают, как же мы можем посылать Мэн?

Прошло больше двадцати лет с той поры, как мать Мэн выдали замуж, но она еще ни разу не была в уездном центре. Ей казалось, что там все осталось по-прежнему и стоит только девушке с гор появиться в уездном или провинциальном центре, как к ней сейчас же начнут приставать мужчины. Мать не знала еще, что все то, что рождало рознь между людьми гор и жителями долин во времена господства колонизаторов, ушло навсегда, кануло, как говорится, в морскую пучину. Люди гор бывают теперь не только в уездном и провинциальном центре, но даже и в самом Ханое.

Тхай, Тхэн и Нян рассказали обо всем этом старой женщине, и та наконец согласилась отпустите дочь. Собрание продолжалось. А мать Мэн шептала, закрывшись веером из пальмовых листьев:

— Если человек прилежно трудится для своей семьи и своего селения, его приглашают в уезд. Так и должно быть, так велят революция и почтенный Хо Ши Мин!

Луна торопливо удалялась к западу, как бы указывая дорогу Мэн.

Ранним утром, когда из-за горы еще не выплыло пунцовое светило, Мэн вышла из селения. Концы ее пояса цвета индиго доставали почти до самых пят, сбоку висел мешочек, в котором лежал вареный рис, завернутый в чистый белый платок.

Сестрица Рисовая рассада и братец Ветер весело провожали ее в путь.

Перевод Н. Никулина.