Запрос в друзья

Глава 14 2016

Обычно я просыпаюсь, как только Генри появляется в дверях. Но на утро после нашего с Полли ужина я открываю глаза, когда он в полумраке уже заползает ко мне под одеяло. Его волосы щекочут мне лицо, пока он пристраивается рядом со мной. Я смотрю на будильник: уже девять часов, сегодня он встал намного позже обычного. Прижимаю его к себе и зарываюсь носом ему в затылок. В такие моменты меня всегда мучает вопрос о том, когда он утратит этот замечательный запах. В пятнадцать он будет пахнуть по-другому, но что будет через пять лет? Буду ли я по-прежнему вдыхать его? Иногда я задаюсь вопросом, не скажется ли моя любовь на нем потом, когда он вырастет? Все эксперты, похоже, сходятся во мнении, что перелюбить ребенка невозможно. Но если это все же произойдет? Что, если моя любовь задушит его или навсегда погубит, поскольку он будет ждать такого же обожания и от чужих людей? Никто и никогда не будет любить его так же сильно.

Он счастливо вздыхает:

— Какой сегодня день?

Мы столько раз повторяли с ним названия дней недели, но все равно каждый раз для него новый день — это прекрасное открытие.

— Суббота.

— Папина суббота?

— Да.

— Это хорошо.

За одно я благодарна Сэму — он вовремя ушел. Генри было всего два годика, и он не запомнил тот период, когда Сэм жил с нами. Недавно его пригласили в гости к новому другу из школы, и он впервые отправился куда-то без меня. В тот вечер, укладываясь спать, пока я расставляла ровными рядами его игрушки, он с большим удивлением сообщил мне, что там были и мама, и папа, что они живут все вместе. Я придумала для Генри историю про то, как ему повезло, что у него есть два дома, и еще другие люди, которые любят его, но это была всего лишь ложь.

После выпитого накануне вина у меня пересохло во рту и болит голова. Я оставляю Генри в кровати смотреть телевизор, а сама ковыляю на кухню, чтобы сделать ему тост с джемом. Ноутбук так и стоит открытый на столе, неумолимо напоминая о прошлом. Мне так хочется позвонить Полли и все ей выложить. Желание освободиться от тайны тяжелым грузом давит на меня. Но приходится напомнить себе, что я не могу рисковать потерять Полли. Она никогда меня не поймет, особенно в свете того, что происходит с Фиби.

Больше всего на свете я хочу, чтобы моя жизнь вернулась в прежнее русло, где я не получала запросов из «Фейсбука», когда все в моей голове лежало на своих местах. Я только-только смогла расставить все по полочкам и даже установить новые. А тут эта Мария вытаскивает все подряд и выставляет на свет божий.

В тот момент, когда сливки перестают бурно взбиваться и кофемашина начинает мигать, сигнализируя, что мой кофе готов, в сумочке, висящей на одном из кухонных стульев, принимается названивать телефон. Я бросаюсь к ней и среди использованных носовых платков, билетиков и сломанных ручек едва успеваю выловить трубку и опередить автоответчик.

— Алло. — Звонят с неизвестного мне мобильного номера.

— Луиза? Это Эстер. Эстер Харкур.

Я замираю, чувствуя, как пульсирует все мое тело. Из тостера выскакивает готовый кусок хлеба, но я его не замечаю. Может ли быть совпадением звонок Эстер мне на следующий день после того, как я получаю очередное послание от Марии? Я думала об Эстер и промелькнувшем на ее лице выражении страха, когда она узнала про запрос на «Фейсбуке». Похоже, ее действительно шокировало, но это могла быть реакция на мое неожиданное появление у нее в офисе. Услышав ее голос, я понимаю, как сильно мне хочется снова ее увидеть, но я настолько погрязла во лжи самой себе, что не могу объяснить себе, почему. Потому ли, что она может быть автором сообщений? Или мне просто нужно пообщаться с тем, кто меня поймет, даже если она и не знает всего?

— Я тут подумала, — начинает она, — я кое-что тебе не рассказала, но не уверена, что это имеет отношение к тому, что произошло.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Сегодня я встречаюсь с подругой в Лондоне. Мы вместе проведем день, и затем у нас запланирован ранний ужин, самое позднее к восьми я освобожусь. Ты не… мы могли бы встретиться потом? Мы бы все как следует обсудили.

Я рада такому невыдуманному поводу пораньше закончить сегодняшнее интернет-свидание. Так что мы договариваемся на восемь тридцать в пабе у Севен-Дайалз. Я чувствую себя комфортней в обычном пабе, чем в модном винном баре. И мне кажется, что и Эстер тоже предпочитает паб, несмотря на свои дорогие костюмы и всю свою высокопоставленность.

Я запихиваю новые куски хлеба в тостер для Генри и намазываю масло на остывший тост. Нож в моей руке держится плохо. Я стою у стола, жуя тост и бездумно уставившись в окно. По садику разгуливает голубь. Он подбирает на веранде невидимые крошки, и я рассеянно размышляю, откуда они там взялись.

Я зову Генри на кухню есть тост, и он является в обнимку с Манки. На его голове, словно рог, торчит вихор, пижама надета наизнанку и задом наперед. Сердце мое заходится от любви к сыну.

— Большое спасибо тебе за тост, мамочка, — серьезным тоном произносит он, бережно усадив Манки рядом с собой. В школе им объясняли про хорошие манеры. Как и ко всему другому, Генри относится к этому очень серьезно.

— На здоровье, Генри, — отвечаю я в тон ему, серьезно, мимолетно представляя, как это иногда со мной бывает, насколько по-другому выглядела бы эта сцена, если бы мне пришлось справляться с целой оравой неуправляемых отпрысков, которые вытаскивали бы коробки с хлопьями из шкафа, опрокидывали полные кружки, все время дрались между собой и огрызались бы на меня.

Мы хотели подарить Генри братика или сестричку (будучи сами единственными детьми в своих семьях, мы оба не желали ему подобной участи), но зачать Генри стоило нам стольких денег, времени и страданий, что одна мысль о прохождении этого пути вторично была слишком серьезным вызовом: это как если после финиша марафона тебе скажут бежать его снова. Неспособность выносить ребенка заставляла меня чувствовать себя ущербной. То, что любая женщина должна делать безо всяких усилий, для меня оказалось невозможным. Когда ты впервые узнаешь про секс, то все только и твердят, как легко можно забеременеть. Но никто не объясняет тебе, каково это, когда забеременеть ты никак не можешь. Сэм старался не винить меня, но в глубине души, я знаю, все равно винил. А как же иначе, когда месяц за месяцем эта чертова полоска или большой жирный синий крест не появлялись?

Хотя теперь мне нравится наш маленький крепкий союз, мы двое против всего мира. Куда бы мы ни шли, Генри сжимает мою руку, словно не давая мне ускользнуть. В парке или на спортплощадке он то и дело отвлекается от игры и подходит, чтобы сказать мне, что он меня любит.

До его рождения я не представляла, какая из меня получится мать. Все переменилось, когда стало очевидно, что так просто зачать нам не удастся, но до тех пор я никогда особенно не стремилась иметь детей, не было во мне этого запрограммированного желания, о котором я читала. Но как только он родился, я сама не могла понять, откуда взялся во мне этот материнский инстинкт, это терпение, и каким образом я чувствовала, что ему нужно и как его успокоить. Любовь, в появлении которой я сомневалась, охватила меня полностью.

Может быть, я зашла слишком далеко, подчиняя нуждам Генри наши интересы — мои и Сэма. По крайней мере, Сэм так считал. После рождения Генри он хотел от меня большего, но у меня оставалось немного сил на него. Я не понимаю, почему Сэм не видел, что мы — взрослые люди, которые могут сами о себе позаботиться, и какое имеет значение, счастливы мы при этом или нет. Значение имело только, счастлив ли был Генри. Для меня это до сих пор так.

— Хочешь пойти одеться? — спрашиваю я, приглаживая его непослушные волосы. — А потом у нас будет еще время, чтобы поиграть в паровозики до твоего отъезда к папе.

Лицо Генри загорается.

— А у нас будет время, чтобы построить о-о-очень большую дорогу? — интересуется он.

— Огромную, — улыбаюсь я.

Он обнимает меня, и мне все равно, что его липкие пальчики запутываются у меня в волосах. Я просто крепко обнимаю его, и мне тяжело думать о том, что он останется у Сэма, мне словно наложили булыжников в карманы.

Пока он одевается, я беру телефон и с тяжелым сердцем нахожу номер Фиби.

— Привет, Луиза. — Фиби одновременно рада и удивлена, что я ей звоню. Кажется, раньше я ей ни разу не звонила, хотя иногда мы обмениваемся сообщениями.

— Привет, Фибс. Как поживаешь?

— Нормально, — осторожно отвечает она.

— Мама предупредила тебя, что я могу позвонить?

— Нет, мы с ней еще не виделись с утра. Я еще не вставала.

— А, ну тогда ладно. — Я собираюсь с духом, чтобы соврать Фиби, которую я нянчила еще младенцем. — Она мне сказала, что у тебя не складываются отношения в школе.

— О господи! Ну зачем она тебе сказала? — Типичная реакция раздраженной девочки-подростка.

— Она переживает за тебя, — объясняю я. — Мы разговаривали, и я упомянула, что когда-то у меня была похожая ситуация, вот она и попросила меня поделиться с тобой опытом. — Ситуация была схожей, но не в том смысле, в котором я даю ей это понять.

— Так, — произносит Фиби, не поддаваясь на мои объяснения. — Я не верю, что она могла обсуждать мои проблемы тайком от меня.

— Она хочет тебе помочь. И я хочу.

Я отчаянно хочу ей помочь. Часть меня считает, что мне выпал шанс компенсировать то, что я сделала с Марией, на некоем космическом уровне.

— Так что случилось с тобой? — спрашивает Фиби — любопытство в ней одерживает победу.

— Ну, я не буду вдаваться в детали… — я стараюсь говорить без напряжения в голосе. — Но ты должна помнить, что почти всегда истинной причиной травли является чувство незащищенности. Даже эта девочка… как ее зовут?

— Амелия.

— Эта Амелия, может быть, и кажется неприступной, самоуверенной, но на самом деле она сильно закомплексована, поэтому она и хочет рассорить тебя с другими девочками.

Если бы только я смогла разглядеть это тогда, когда сама училась в школе. Если бы я понимала, что жестокость Софи порождена неуверенностью в себе, я бы постаралась уберечься от всего этого. Если бы я была в себе больше уверена, может, меня не так легко было бы толкнуть на жестокость, и я бы с такой готовностью не старалась держаться подальше от тех, кто даже в малейшей степени мог оказаться непопулярным.

— Да она не закомплексованная. — Фиби категорически со мной не согласна. — Серьезно, Луиза, это не так.

— Ну, хорошо. Я помню еще то, что другие девочки, должно быть, думают как ты: они боятся оказаться не на той стороне, выпасть из компании. Но если вы сможете как-то сплотиться, у вас как у группы будет больше авторитета. Если она не сможет тебя изолировать от всех, она не сможет на тебя влиять. Есть кто-нибудь еще из твоих подруг, с кем вы можете попытаться объединиться? Кто-нибудь, кто, по твоему мнению, так сильно не трепещет перед этой Амелией?

Я вспоминаю Клэр и Джоанн, таких вызывающе самоуверенных. Может быть, они тоже старались соответствовать чьим-то ожиданиям? Может быть, на самом деле все было совсем не так, как мне казалось?

— Ну, — тянет она, — есть Эсме. И еще, может, Шарлотта.

— Отлично! Что я говорила. Почему бы тебе не пригласить их? Назначь встречу с ними без нее. И как только Амелия увидит, что вы не собираетесь плясать под ее дудку и выполнять все ее приказы, ну, может, тогда вы все сможете стать друзьями.

Я спрашиваю себя, советовалась ли Мария с кем-нибудь из взрослых о том, что с ней происходило; насколько по-другому все могло бы сложиться, будь рядом с ней неравнодушный человек, готовый поддержать и наставить.

— Ну, не знаю, — говорит Фиби. — Я думаю, что она просто ненормальная. Корова, вот кто она! — Она смеется, и я узнаю прежнюю Фиби, которая взлетала высоко-высоко на качелях, хохоча и визжа от восторга. — Я могу попробовать с Эсме и Шарлоттой, как ты говоришь. — Она замолкает и потом добавляет почти смущенно: — Спасибо.

— На здоровье, — отвечаю я. — И еще стоит запомнить, что школа и школьные подружки — это лишь малая часть твоей жизни. Я знаю, ты сейчас так не думаешь, ты думаешь, что это и есть вся твоя жизнь. Но со временем тебе предстоят удивительные свершения, а этой Амелии, может, ничего такого и не светит.

Я думаю о головокружительной карьере и безупречно ухоженных волосах Эстер; а также о ее взгляде, когда я заговорила о вечере выпускников, на который никто не подумал ее пригласить. Неужели мы обречены вечно таить обиды, полученные в далекой юности?

Прощаюсь с Фиби и осторожно кладу трубку на стол. Напоминаю себе, что постаралась дать ей хороший совет. Так откуда у меня это чувство вины? Я знаю откуда: я дала ей понять, что сама была жертвой, а не агрессором. Позволила думать, что, подобно Эстер, все еще страдаю от унижений, которые терпела от других, в то время как на самом деле все было наоборот.

Из-за моего звонка Фиби и нежелания Генри заканчивать игру в паровозики мы выезжаем позже положенного. Когда, преодолев все дорожные пробки, мы наконец приезжаем к Сэму, не успеваем к половине двенадцатого. Я вылезаю из машины, чтобы открыть Генри дверцу и отстегнуть его от сиденья. Мы напяливаем на него рюкзачок с Паровозиком Томасом.

— А Манки не забыла?

— Разве я когда-нибудь забывала про Манки?

Я поднимаю его, чтобы он сам мог позвонить в дверь, и, как всегда, Сэм выходит открывать. Волосы у него всклокочены, на нем джинсы и старая майка из выцветшего мягкого хлопка, к которой я припадала тысячи раз. За два года можно было бы и привыкнуть, но я все еще не ожидаю увидеть его лицо, такое родное, почти часть меня самой, в этой чужой обстановке. Меня до сих пор убивает мысль о том, что после всего произошедшего я передаю Сэму нашего ребенка и обмениваюсь с ним любезностями на пороге не моего дома.

— Можно я пойду? — спрашивает Генри.

— Да, можно. — Я опускаюсь на колени, чтобы обнять его, но его уже нет, он ускользает, словно угорь, между моих вытянутых рук. Я по-прежнему терпеть не могу оставлять его здесь, у меня внутри все сжимается, пока его нет со мной; часы до его возвращения тянутся мучительно медленно.

Генри не особо страдает из-за того, что его родители живут не вместе, а вот я вряд ли смогу когда-нибудь привыкнуть к его уходам в незнакомый мне мир. Когда он подрастет, у него, конечно же, будет своя жизнь вдали от меня и неподвластная мне, но вопиюще несправедливым кажется то, что это происходит уже сейчас, когда Генри всего четыре. Что уже есть близкие ему люди, о которых я почти ничего не знаю. Мачеха, которая не выходит нас встречать. Маленькая сестренка, которую я никогда не видела. Откуда мне знать, что ему ничего не угрожает, если меня нет рядом с ним?

— Вы припозднились, — замечает Сэм.

— Знаю, извини, мы играли в паровозики, а потом еще эти пробки…

— Все нормально, Луиза, я не против. — Он пристально смотрит на меня. — Но… у тебя все в порядке? Что-нибудь, о чем мне стоит знать? — Руки в карманах, он прислоняется к дверному косяку.

— Что ты имеешь в виду? — Он что, тоже получил запрос на «Фейсбуке»?

Сэм молчит с минуту, словно взвешивая что-то в уме:

— Ничего. Просто в последнее время ты кажешься… какой-то рассеянной. И вы с Генри приезжаете позже обещанного уже не первый раз. Я подумал… у тебя точно все в порядке?

— Да, все отлично. — Я борюсь с желанием забежать в дом, подхватить Генри и увезти его куда-нибудь, где будем только мы вдвоем, навсегда. Куда-нибудь, где мне никогда не придется видеть, как он уходит от меня в неизвестность.

— Ты уверена, Луиза? Ты кажешься… — Он умолкает.

— Все отлично. В любом случае, это больше не твоя забота. Что со мной не так? — Я понимаю, что переигрываю, но ничего не могу с собой поделать.

Он вскидывает руки:

— Хорошо, хорошо. Я всего лишь спросил. Я все еще люблю тебя, ты ведь знаешь. Понимаю, что жизнь сложилась не так, как мы планировали… — При этом я поднимаю брови — какое сильное преувеличение! Но он не обращает внимания и продолжает: — Я всегда буду любить тебя, хочешь ты этого или нет.

В голове у меня звучит голос Полли, фыркающей: «Любит тебя? Интересно он это показывает!» И сколько времени я бы продолжала прикидываться, что все в порядке, если бы не наткнулась в его телефоне на сообщения от Кэтрин.

Я собираюсь уходить, но Сэм останавливает меня:

— Погоди, Луиза.

Я поворачиваюсь в замешательстве:

— Что такое?

— Ты знаешь про вечер выпускников?

— А это. Да. — Чего это он вдруг спрашивает меня об этом?

— Ты идешь? — интересуется он, и мне слышится в его голосе опасная нота надежды.

— Не знаю. А ты? — Я видела его имя в списке на «Фейсбуке». Я знаю, что он идет.

— Да, а почему нет? Будет весело. — Он медленно закрывает дверь.

Я возвращаюсь к машине, стараясь дышать как обычно. Как же ему до сих пор удается так на меня влиять? Когда же я достигну состояния, при котором он не сможет ранить меня, когда его слова будут пролетать мимо, не задевая? По дороге я думаю о том, что вряд ли когда-нибудь, оставляя у него Генри, смогу отделаться от гнетущего чувства страха.