Запрос в друзья

Глава 36 2016

Я замерла в дверях. Бриджит. Ну конечно, это Бриджит. В голове проносятся картинки: Бриджит, маячащая на пороге комнаты Марии с чаем и печеньем, в ее глазах светится надежда; Бриджит в темноте под дождем идет, поддерживаемая под руки, в школьный офис, ее лицо выражает в равной степени страх и гнев. Бриджит тщательно подбирает ежегодный подарок на день рождения Эстер, ее разбитое сердце пластырем скрепляет мысль, что это подарок от Марии.

Как это я раньше на поняла? Но, с другой стороны, как я могла догадаться? Я бы никогда в жизни, проживи хоть миллион лет, даже близко не смогла бы представить ту боль, то невыносимое горе, которое испытала Бриджит. Много лет подряд эта боль прорастала, питаемая темными мыслями и временем, тоннами ничем не занятого времени. И вот теперь она смотрит на меня.

— Ты удивлена, Луиза? Ты ожидала увидеть кого-то другого. — И это не вопрос.

— Где Генри?

— Ты же не думала, что Мария до сих пор жива? Как такое возможно?

Во рту у меня все пересохло, и я никак не могу сглотнуть.

— Где Генри? Прошу вас…

— Нет, Луиза, ее нет в живых. А нет ее в живых, потому что ты убила ее.

Я пытаюсь заставить свой мозг понять, что сейчас происходит, но он упирается и не желает воспринимать услышанное. Откуда Бриджит могла все узнать? Кто рассказал ей, что мы подсыпали экстази?

— Нет… — начинаю я хриплым голосом.

— Да. О, ты можешь сказать, что это был несчастный случай, объясняй это как тебе угодно. Но мать всегда знает правду. Она неслучайно пошла к скалам. Она была умницей. Даже если Мария и выпила лишнего, она ни за что не упала бы по неосторожности. Только я знаю, в каком душевном состоянии она тогда находилась. Я слышала, как она рыдала в своей спальне ночи напролет, думая, что я ничего не слышу. Одна ночь была особенно тяжелой. Я так и не смогла вытащить из нее, что произошло; моя дочь твердила, что опять началось все, как было в Лондоне. И ты, Луиза, была в центре всего. А также Софи Хэнниган — как только я ее увидела, сразу поняла, что она за человек. Но это ты причинила ей боль. Ты помнишь тот вечер, когда была у нас в гостях?

Ее глаза сверкают, она смотрит жестко, сверлит меня взглядом, словно лазером. Я не в состоянии ей отвечать, во рту все пересохло намертво, но она не останавливается.

— В ту ночь я видела ее взгляд. Знаю, она считала, что я перебарщиваю с чаем и печеньем, но я увидела в тебе подругу, которая сможет изменить жизнь Марии. Ну, ты это и сделала. Она убила себя, и вы с Софи Хэнниган виноваты в этом, как если бы вы столкнули ее со скалы.

Моя первая эгоистичная реакция — облегчение. Она все не так поняла. Она не в курсе про экстази, не знает, что мы подсыпали в коктейль. Все это время я была абсолютно убеждена в том, что автор посланий знал правду; мне и в голову не приходило никаких других вариантов. Однако мое облегчение тут же умеряется сомнением: может, Бриджит и не знает про экстази, но она не так уж неправа. Откуда мне знать, что Мария действительно покончила с собой? Эстер так не считает, а она знала Марию лучше, чем мать.

— Но ведь… полиция, — говорю я странным чужим голосом. — Они сказали, что смерть была случайной…

— Полиция! Да что они знают? Что они доказали? Никакого несчастного случая не было. Моя дочь покончила с жизнью из-за того, как ты с ней обращалась. Ни я, ни полиция доказать этого не сможем, но я знаю, что это так. — Руки у нее дрожат, лоб покрылся испариной.

— Многие годы вы с Софи ходите по земле, у вас есть работа, мужья и возлюбленные, дом и своя жизнь. И есть ребенок. У тебя есть ребенок. Вы отняли все это у моей дочери, вы отняли у нее возможность стать матерью. Возможность познать эту ужасную всеобъемлющую любовь, этот страх за то, что часть тебя самостоятельно ходит и существует в этом мире, абсолютно беззащитная. А моя дочь все это время оставалась одна-одинешенька в океане. — Голос ее звучит гортанно и безжалостно. Она отклоняется в сторону письменного стола, словно вот-вот упадет.

— Я хотела пойти туда, на вечер выпускников. Хотела увидеть ваши лица, всех вас, тех, кто все еще жив. Хотела устроить скандал. И получить ответы на свои вопросы.

— Так это вы организовали вечер… Наоми Вестра.

— Да. Тебе это кажется глупостью, полагаю. — Бриджит смотрит на меня с вызовом — мол, попробуй возрази. — Но я хотела, чтобы Мария тоже была там. Она должна была быть там.

— Но вы ведь не пришли на вечер…

— Я собиралась. Я хотела пойти. Но Тим меня остановил. Он увидел меня около школы, на дороге… и не пустил. Он посчитал, что мне же будет хуже, а я не смогла объяснить ему, зачем мне это нужно. Он не понимает. Никто этого не понимает.

— Так это были вы… там, на школьной дорожке, с Тимом.

— Ты меня видела? — Она ошеломлена.

— Да. Ну, я видела, что Тим с кем-то стоит. Но не могла понять, с кем.

— И ты подумала… — Ее глаза сверкают.

Верила ли я в то, что Мария не умерла?

— Тебе известна эта любовь, любовь матери к своему ребенку? — вопрошает Бриджит.

— Да… прошу вас, Генри, где он? Он здесь?

Она качает головой, и я не могу разобрать, хочет ли она сказать, что его здесь нет, или отказывается отвечать.

— Мое дитя, моя прекрасная девочка. Когда она родилась, то засыпала только у меня на груди и днем, и ночью. И хотя я с ума сходила от усталости, я не выпускала ее из рук. Продолжала держать ее, потому что ей это было нужно. Не переставала удивляться тому, что это я взрастила ее в своем теле, плоть от плоти моей. И хотя со временем она начала ходить и говорить, и потом у нее появилась своя жизнь, о которой я мало что знала, часть ее все равно оставалась во мне. И до сих пор остается. Разве удивительно, что я так хотела вернуть ее и заставить вас ответить за то, что вы сделали?

— Нет. Я понимаю вас. Но я теперь тоже мать, прошу вас…

— Что ты испытала, когда поняла, что это я забрала твоего сына? — перебивает она, не давая мне шанса вызвать у нее сочувствие. — Ты почувствовала, как все до последней капли крови вылились из тебя? Ты подумала, что сделаешь все — все, что угодно, лишь бы он не пострадал? Я именно этого добивалась, Луиза. Я хотела, чтобы ты испытала хоть малую толику того, с чем мне пришлось жить каждый божий день с 1989 года. Иногда потерю близкого человека сравнивают с потерей руки или ноги. «Это все равно, что лишиться правой руки», — так говорят. Но ничего подобного, ты можешь привыкнуть обходиться без руки, без ноги. Но невозможно смириться с потерей ребенка. К этому никогда не привыкнешь. Эта боль не утихает. — Слова хлещут из нее потоком, словно из прорвавшего крана.

— Надеюсь, в эти последние несколько недель мои маленькие послания заставили тебя со страхом оглядываться назад, куда бы ты ни пошла. Надеюсь, ты подскакивала посреди ночи от малейшего шума и просыпалась по утрам с ощущением тяжести внутри; ты задумывалась, как жить дальше, если впереди тебя ждут долгие годы такого кошмара. — Бриджит вцепилась в столешницу, кожа на ее пальцах натянулась, лицо пылает.

— Я сожалею. Я так сожалею. — Это все, что я могу вымолвить. — Прошу вас, где он?

— Сожаления мне недостаточно. Я не хочу, чтобы ты сожалела. Я хочу, чтобы ты страдала так, как страдала я. Каждый раз, посылая тебе сообщения, я представляла, как ты мучаешься. Воображала, как страх искажает твое лицо, как сосет под ложечкой. Мне не было достаточно просто преследовать тебя, хотя и понравилось, как ты убегала от меня в кенсингтонском туннеле. Я хотела тебя мучить, но Мне было нужно увидеть в твоих глазах боль.

Мы, не отрываясь, смотрим друг на друга. Она должна торжествовать — ведь она именно этого добивалась. Но я вижу только отчаяние и ужасную бесконечную боль.

— Но почему сейчас? — шепчу я.

— Мне не нужны были неприятности с полицией. Преследование, похищение — полиция не посмотрит на это благосклонно. Но теперь, после последнего посещения врача, мне все равно. Она была так добра и обеспокоена, ей было так жалко сообщать мне, она не могла точно сказать, как долго это у меня. Но я могла думать только об одном: да, теперь я могу заставить Луизу Уильямс и Софи Хэнниган заплатить за все, что они сделали.

Бриджит умирает. Я пытаюсь осознать это, осмыслить, но как только прозвучало имя Софи, температура в комнате падает на несколько градусов. Я начинаю пятиться назад, хватаюсь за дверной проем.

— Ты была так легкомысленна, Луиза. Разве тебе не говорили, что нельзя все подряд выкладывать в Интернет? Например, фотографии твоего малыша в школьной форме? Или походя упоминать название твоей модной улицы? Снимки дома? Ты даже жаловалась на «Фейсбуке», что тебе приходится оставлять сына на продленке, так что я точно знала: ты не придешь забирать его к трем часам, как все другие, правильные мамочки. — Лезвие ножа проворачивается, все глубже внедряясь в меня.

— А что касается свидания по Интернету, тут обмануть тебя было проще простого. Я всего лишь скопировала фотку из каталога. Я даже не заморачивалась с ответом. Ты, должно быть, действительно дошла до отчаяния. А как же долго ты ждала! Целых полчаса! Мне пришлось заказывать выпивку во второй раз, пока я сидела в баре. — Она неприятно посмеивается. — Я точно знала, где будет Генри и когда. Тебе следовало получше о нем заботиться. Он даже не в курсе, что нельзя уходить с незнакомыми людьми. Он тут же признал меня за бабушку, выложил все про то, как прошел его день, принял от меня конфеты, сказал, чем ему тост намазать.

Тост. Кухня. Он должен быть на кухне. Я вырываюсь из поля притяжения боли и гнева, которое окружает Бриджит, и бегу по коридору. Дверь сначала не поддается, потом распахивается со скрипом.

Слава тебе, господи! Генри сидит на высоком табурете за барным островом, перед ним стоит стакан с яблочным соком; мой мальчик ест тост с джемом.

— Мамочка, привет! — беззаботно здоровается он.

Я подбегаю и беру его на руки, прижимаю к себе, утыкаюсь лицом в его волосы, в шею. За школьными запахами от карандашей, пыльных полов и липких пальчиков других детей он сохраняет свой запах, тот самый, который я, словно наркоманка, вдыхаю со дня его рождения.

— Эй, — с упреком произносит он, вырываясь из моих объятий, — мой тост.

— Нам пора идти, — говорю я, запыхавшись, но стараясь сохранять легкость и непринужденность. — Тост можешь взять с собой.

— Я еще хочу поиграть в паровозики. Бабушка мне разрешила.

— Времени нет. Папочка ждет нас в машине. — Я тяну его за руку. — Пойдем, Генри.

Из прихожей раздается шум, скрипит входная дверь, кто-то идет по ламинату. Сэм, думаю я с теплотой и тащу Генри в прихожую.

— Мам? — зовет голос.

Боже, это же Тим. Мысли теснятся у меня в голове. Неужели так все и закончится? Это видела Софи перед смертью? Наступающего на нее Тима, который пришел отомстить за смерть любимой сестры? Я не представляю, чтобы у Бриджит хватило сил убить Софи, так что это должен был быть Тим. Мне бы велеть Генри убегать, оттолкнуть Тима и уносить ноги, но я знаю, что он не поймет, чего я от него хочу. Совершенно ясно, что он не напуган и не имеет понятия о том, что нам грозит опасность.

— Луиза? Что ты здесь делаешь? — В голосе Тима я слышу панику. Он остановился в коридоре, заслонив проход и мешая нам вырваться наружу. Скользкой от пота рукой я крепче сжимаю ладошку Генри.

— Это я ее пригласила, — говорит Бриджит, выступая из спальни в коридор.

Тим не двигается с места. Я зажата между ними, как шахматный король, которому вот-вот объявят мат, вражеские фигуры окружают его со всех сторон.

Тим делает шаг нам навстречу.

— Что она тебе сказала, Луиза?

Я прижимаю Генри к себе, чувствуя тепло его тела своими ногами. Он глядит на меня круглыми доверчивыми глазами.

— Мама, что ты наделала? — спрашивает Тим встревоженно. — Почему здесь Луиза?

Я пытаюсь заставить свои ноги двигаться, бежать, ну хотя бы попытаться спастись бегством, но они не слушаются. Это как в кошмаре, когда ты утопаешь в вязкой трясине, когда за тобой гонится чудовище, и у тебя не остается надежды на спасение.

— Я же сказала, — отвечает Бриджит. — Я ее пригласила.

— Я только что из полицейского участка. Мне рассказали про страницу в «Фейсбуке». Это ведь была ты? — спрашивает он у Бриджит.

Я в замешательстве смотрю то на нее, то на него. Если Тим убил Софи, как же он мог не знать про страницу на «Фейсбуке»?

Бриджит с вызовом поводит плечами.

— Они это выяснят, — говорит он. — Не пройдет и нескольких часов, как они будут знать.

— Ты думаешь, меня это волнует? — отвечает она надтреснутым голосом. — Я умираю. Кто-то должен был предъявить им счет, этим девкам, которые столкнули Марию со скалы.

Тим меняется в лице и подступает ко мне еще на шаг.

— Мы не знаем, что произошло, мам. Хватит уже.

— Хватит? Как я могу забыть об этом? Это никогда не отпустит меня. Есть еще кое-что, мне надо кое-что узнать. Он собирался рассказать мне на вечере выпускников.

— Что рассказать? Кто? — Тим взъерошивает волосы. Генри прижимается ко мне, я обхватываю его руками, глажу по голове. «Все хорошо», — успокаиваю я его про себя, не смея сказать это вслух или даже пошевелиться.

— Натан Дринкуотер, — выкрикивает Бриджит.

— О чем ты говоришь? — Тим явно сбит с толку.

— Он послал запрос в друзья на «Фейсбуке». Ну, он прислал Марии запрос, он сказал, что понимает, с кем имеет дело, но он знает, что на самом деле произошло в ту ночь, когда она исчезла. У него есть кое-что, принадлежавшее ей, и он предъявит эту вещь в доказательство. Мы должны были встретиться на вечере, но ты не пустил меня туда.

— Мама, но это же безумие. Натан Дринкуотер умер. Много лет назад.

— Что? — Ее гнев сходит на нет, и впервые за весь день Бриджит выглядит уязвимой, потерянной. — Не может быть!

— Может. Я искал его, после того как Луиза напомнила мне о нем во время нашей встречи в Норвиче. Он погиб в аварии в Лондоне. Об этом писали в новостях, он был знаменит, в некотором смысле, — написал парочку популярных книжек.

— А тогда кто же…

Она смотрит на Тима, потом — на меня, лицо ее приобретает серый цвет.

— Я не знаю, — отвечает он. — Но это не мог быть Натан.

Тим прислоняется к стене, трет глаза. Мне кажется, что это мой шанс, и я, сбросив летаргию, внезапно срываюсь с места. Подхватив Генри одним плавным движением, я устремляюсь по коридору, распахиваю дверь, выбегаю на тропинку — и за ворота. Оказавшись в относительной безопасности на улице, я ставлю Генри на тротуар и смотрю, не гонится ли за нами Тим, при этом мы не останавливаемся, я продолжаю тащить сына за руку. Бум! Я утыкаюсь прямо в грудь Сэму. Вцепляюсь в него, меня всю трясет.

— Папочка! — Генри широко улыбается, забыв про тост и паровозики.

Сэм подхватывает его и прижимает к себе. Генри обвивает его ногами и руками, как обезьянка.

— Слава богу, — бормочет Сэм ему в шею. — Я уже собрался заходить, ждать больше не было сил, — продолжает он, глядя на меня через плечо сына.

— Нам надо уходить, — кричу я и почти бегу к машине.

— Что происходит? Кто там был? Там не… — он умолкает.

— Нет. Бриджит — мать Марии. Я все объясню в машине.

— Бриджит? — Он не двигается с места, я тяну его за рукав.

— Пошли.

Непослушными пальцами я пристегиваю Генри на заднем сиденье машины Сэма, и сама забираюсь на пассажирское место. На секунду закрываю глаза, чувствую, как внутри все еще пульсирует адреналин. Неожиданно голос Сэма выдергивает меня в реальность.

— Луиза! С Генри все в порядке? Она ничего ему не сделала?

— Нет. Он вроде бы в норме: когда я его нашла, он был абсолютно всем доволен.

— Господи! Он, должно быть, очень устал. Давай отвезем его домой, а утром будем решать, что нам делать с Бриджит.

Я откидываю назад голову, сердце перестает биться как бешеное. Теперь, когда Генри в безопасности, все остальное теряет свою актуальность. Мы выезжаем на главное шоссе, ведущее из города, Генри уже крепко спит сзади. Я уставилась в темноту, за окном начинается дождь, мои мысли прерывает лишь мерный скрип работающих дворников.

Мы выворачиваем на A11, дождь продолжает выбивать дробь по лобовому стеклу, я задремываю, неловко склонив голову к окну. И уже погружаюсь в сладкое состояние полного расслабления, когда ты понимаешь, что вот-вот заснешь, но еще бодрствуешь, когда голос Сэма заставляет меня пробудиться.

— Не могу поверить, что все это дело рук Бриджит. Что она сказала? — с тревогой спрашивает он.

— Она обвиняет меня в смерти Марии. Софи тоже, но в основном меня. Она посылала сообщения, чтобы запугать нас и наказать за то, как мы обошлись с Марией.

— Но откуда она знает про…

— Про экстази? Она не знает. Она считает, что Мария покончила с собой. В этом она обвиняет меня. Я плохо поступила с Марией. Про экстази речи не было.

— То есть она не имеет представления о том, что произошло на самом деле? Она подвергла тебя всему этому, напугала до смерти, выкрала нашего ребенка только ради того, чтобы поквитаться за школьную травлю? — Я чувствую, как разгорается его гнев, вижу, как побелели костяшки пальцев на руле.

— Она потеряла дочь, Сэм! — огрызаюсь я. — Ты даже представить себе не можешь, через что ей пришлось пройти. — Я стараюсь думать о той Бриджит, которую увидела в первый раз, улыбающейся, полной надежды, с чаем и печеньем, но вижу ее только такой, какая она была сегодня: с впалыми щеками и словно вырезанной острым ножом печатью страдания на лице.

— Знаю, знаю. Извини. Это все перипетии сегодняшнего дня, исчезновение Генри. Я решил, что мы потеряли его, Луиза. — Я кладу руку ему на колено, и он накрывает ее своей ладонью. Генри на заднем сиденье встрепенулся и захныкал. Я оборачиваюсь и, выпростав руку, тянусь, чтобы погладить ножку сына.

— Все хорошо, Генри, спи.

Я смотрю в темноту и рассуждаю вслух.

— Дело в том, что Бриджит не могла убить Софи, — произношу я. — Для начала, ее там даже не было, да и сил у нее не хватило бы. Софи была задушена.

— Значит, это был Тим, — говорит Сэм.

— Нет, — продолжаю я. — Он тоже был в коттедже. Ему только что сказали про страничку на «Фейсбуке». Он был в полиции, и ему там рассказали об этом. Он не знал, Сэм. Он ничего об этом не знал. И откуда у него мог взяться кулончик Марии?

— Ну, не знаю насчет кулончика, но если говорить про страницу на «Фейсбуке», ты думаешь, он бы признался?

— Мне показалось, что он не лгал.

— Ну, тогда… Может, тут замешан Натан Дринкуотер, — высказывает предположение Сэм, перестраиваясь, чтобы обогнать грузовик.

— Что?

— Натан Дринкуотер. Ты рассказывала мне, когда мы были на вечере, что Бриджит дружит с ним на «Фейсбуке», помнишь? Это вроде тот самый парень, который был помешан на Марии? До того, как она переехала в Шарн-Бей. Я помню, двоюродный брат Мэтта Льюиса что-то рассказывал нам тогда. Может, он имеет отношение к происходящему?

— Но ведь он… — я умолкаю, не закончив предложения; пытаюсь сообразить: когда я сказала Сэму на вечере, что Натан Дринкуотер дружит на «Фейсбуке» с Марией, Сэм ответил, что никогда не слышал о нем. Как он мог сейчас вспомнить про Натана, если он даже не знает, кто такой Натан? Я еще раз прокручиваю все в голове, пытаясь переубедить саму себя. Сэм не знает про Натана Дринкуотера. Или знает?

Я закрываю глаза, ощущение расслабленности улетучилось. Мозг цепляется за отдельные факты, пытаясь свести все фрагменты воедино, но они, похоже, относятся к разным пазлам. Мне понятно, почему Бриджит посылала сообщения: она хотела, чтобы я пережила хотя бы ничтожную часть ее невыносимой боли. Она вынашивала свою боль более четверти века, позволяя ей расти и обвивать щупальцами все ее другие помыслы, душа их, заставляя засохнуть и умереть, чтобы оставалась только эта боль.

Но Бриджит не убивала Софи, и, я думаю, Тим тоже этого не делал. Их там не было в тот вечер; я видела, как они уходили, вопреки манившему Бриджит соблазну: ей обещали дать информацию об умершей дочери и кое-что еще — улику. Например, кулончик.

Я вспоминаю, как Софи смеялась с парнями на вечере, как говорила им, что знает все и видит все. А потом она запаниковала из-за сообщений на «Фейсбуке», сказала мне, что «всякое» происходило во время выпускного бала. Что ей было известно? Что она видела?

Я исходила из того, что Натан из «Фейсбука» был настоящим Натаном, что Бриджит нашла его, так же как она нашла меня и Софи. Но Бриджит упомянула, что это Натан связался с ней, а не наоборот. И к тому же Натан Дринкуотер мертв. На «Фейсбуке» ты можешь быть, кем захочешь. За безликой страницей «Фейсбука» спрятаться ничего не стоит. Изможденная горем, умирающая мать может притвориться собственной мертвой дочерью, чтобы отомстить тем, кого считает виновниками ее гибели. Но кто-то сыграл роль самой Бриджит в ее же игре. Кто-то притворился парнем, из-за которого Вестоны уехали из своего города, бросили все, чтобы начать жизнь по-новой в маленьком городке в Норфолке. Кто-то, кто знал, что тот человек, который прикинулся Марией, не устоит и обязательно ответит.

Мы едем молча, тишину в машине время от времени прерывает возня и сонное бормотание Генри. Я не смею смотреть на Сэма, чтобы не выдать свои мысли. Поэтому я поворачиваюсь к окну. Я пытаюсь разглядеть, что там в темноте, за моим отражением, но из тьмы на меня смотрит лишь мое собственное лицо с широко распахнутыми глазами. Я уверена, что Сэм слышит, как стучит мое сердце.

Мне следовало знать, что внешность бывает обманчива. Это как слушать чужой рассказ о том, что происходило в твоем присутствии, но совсем не так, как ты это запомнил. Возможно, все так преподносится для пущего эффекта, чтобы рассмешить слушателей или произвести на них впечатление. А иногда ты просто запомнил все по-другому. Для них это и есть правда. И тогда сложно бывает отличить истину от одной из версий произошедшего.

Я осознаю, что предпочитала считать Сэма приличным человеком, потому что он — отец Генри, но Сэм и раньше лгал мне, и весьма успешно. Даже после того, как я обнаружила то сообщение у него в телефоне, он продолжал лгать, пока дело не дошло до крайности и ему не пришлось бросить меня и уйти к ней. Ложь, предательство и прочие обиды, которые он мне нанес, закопошились в моей голове. Я вспомнила времена, когда он силой удерживал меня и игра переставала быть игрой, когда он, следуя фантазии, к которой я не имела отношения, сжимал мне горло.

Я обхватываю себя руками, хотя в машине не холодно. Я столько времени жила в темноте, обманывая других и себя. Но теперь дверь открылась. Всего чуть-чуть, но открылась. И пролился свет.