Заря занимается

10

— Ради, иди сюда, — позвала его мать с порога.

Ради отложил в сторону учебник, застегнул куртку и вышел в залу. Под портретом героя Русско-турецкой освободительной войны генерала Гурко сидели гости. С первого взгляда было видно, что это мать и дочь. Мать была в черном платье, дочь — в школьной форме.

— Мой младший сын, — представила Денка Ради. — Это наши родственники, Ради. Дочь и внучка дедушки Прокопия.

Ради знал дубильщика Прокопия из Асеновой слободы. Несколько раз ходил с ним на арбанакские виноградники. Говорили, что в молодости он был надменным и вспыльчивым, но для Ради он был смирным, добрым стариком. Сейчас у него жили овдовевшая дочь и внучка.

Ради продолжал стоять, его смущали лучистые карие глаза девушки, ее голос — ясный, теплый, как майский день.

— Покажи Марине наш сад, — сказала мать.

Ради не дружил с девочками. К его сестре приходили подруги, у Михаила Пенкова была сестра, у их квартиранта Кынчо тоже, но они ему не нравились. Марина была другая — у него подкашивались ноги, когда они спускались в сад. На клумбах цвели гиацинты, нарциссы, крупные желтые тюльпаны. На Святой Горе распустились деревья, а внизу рокотала Янтра.

— Люблю вечером, когда брат уснет, стоять у окна. В саду поют соловьи, а я слушаю, как шумит река. Слушаю ночь… — сказал Ради.

— Как ты хорошо сказал: «Слушаю ночь…» И я люблю стоять у окна. Под нами течет Янтра. Напротив — Царевец. И там поют соловьи.

Они стояли, прислонившись к ограде над скалой, и молчали. Или все сказали друг другу или не знали, что сказать. Ради начал рассказывать о лесе, о Царевце, где они с братом детьми, бывало, собирали кусочки мозаики, оставшиеся от старинных дворцов и храмов, качались на гибких ветвях деревьев, ловили летучих мышей в Балдуиновой башне[23], купались в реке и ныряли со скалы, уступам которой были присвоены «первая, вторая и третья категории». Ради нырял с уступа третьей категории. Самые смелые ныряли с железного моста…

Марина повернула голову, заметив, что он сосредоточенно наблюдает за ней. Хотела сказать что-то, но с лестницы ее позвала мать.

— Приходи в Дервене, там так красиво! Я буду ждать тебя завтра после полудня, — Марина сжала руку Ради.

На следующий день встретиться им не удалось. С тех пор как мобилизовали отца, Ради и Богдан старались как можно больше быть дома, в котором сразу стало как-то необыкновенно тихо. Оба учились в частных домах неподалеку от разрушенной землетрясением гимназии. Если одному из них нужно было выйти в город, то другой оставался с матерью. Бабушка Зефира хлопотала без устали, командовала направо и налево, считая себя главой семьи, хотя, несмотря на все старания, не могла заменить зятя.

Никола Бабукчиев не служил в армии, не участвовал ни в Балканской, ни в Межсоюзнической войнах. Когда пришла повестка, вся семья удивилась, хотя призывали его не в строевые части, а на этапный интендантский склад на станции Павликени. Однажды вечером, совсем неожиданно он пришел домой в серо-коричневой форме, которую носили унтер-офицеры. Из-за голенища желтых широких сапог торчала деревянная ложка. Без бороды и усов, которые он сбрил как во время холеры, в огромной мятой фуражке и длинной шинели он выглядел неловким и смешным.

Бабукчиевы слушали его рассказ с тревогой в сердце. Никола Бабукчиев был из тех людей, предвидения которых удивительным образом сбывались. Война, по его мнению, была решенным делом, он считал, что не позднее осени Болгария начнет боевые действия. Каждую ночь на сербскую границу отправлялись эшелоны с продуктами, одеждой, боеприпасами. Вокзалы были забиты солдатами. Бабукчиев должен был уехать в свою часть первым утренним поездом. Ради пожелал родителям спокойной ночи, но сам провел ее неспокойно.

Он долго лежал с открытыми глазами и думал об отце, о войне, «слушал ночь». В саду выводил свои трели соловей, снизу доносился рокот реки. Ради улавливал в ночных звуках нечто новое, чего прежде не слышал. Тело обдало горячей волной. В ушах зазвенели странные звуки, веки отяжелели. Перед ним возник образ Марины в ослепительном сиянии солнца. Она шепнула: «Я буду ждать тебя завтра».

После обеда ему предстояли два важных события: посещение клуба тесных социалистов и встреча с Мариной. Ради думал о них с волнением. Беспокойный, молчаливый, он метался по дому, выходил в сад, подолгу стоял там, где совсем недавно гулял с Мариной. Мать, сидевшая с вязаньем в руках, бросала на него беспокойные взгляды. Лицо ее выглядело бледным, осунувшимся. Она, видимо, страдала втайне, не нужно было бы оставлять ее одну в таком состоянии, но он уже договорился с Михаилом Пенковым встретиться вечером в клубе. А Марина? Прежде она для него не существовала, а теперь он жаждал ее увидеть. Ради не знал, что делать. Ему пришла в голову мысль зайти за Мариной пораньше и пригласить ее в клуб. Он совсем собрался выходить, когда на пороге показалась Юрданка с маленьким Петриком. Ради пришлось остаться. Увидев в саду сестру, он велел ей выйти к гостям. Любка схватила Петрика, стала целовать его, в это время из кухни вышла Денка.

— Юрданка, как это ты про нас вспомнила?.. Заходи. — Денка внимательно оглядела ее. Красное платье Юрданки топорщилось на животе — она ждала второго ребенка.

Денка пригласила гостью в темную комнату, где бабушка Зефира перебирала рожь для кофе. Женщины заговорили одновременно. Юрданкин голос слышался у самой колонки.

— Денка, непременно приходи ко мне в гости, и ты, бабушка Зефира, приходи. Я пошлю за вами коляску…

— И на Мильовой повозке можно, — улыбнулась бабушка Зефира.

При упоминании о Мильо у Юрданки вытянулось лицо. Она сложила руки на животе и всхлипнула.

— Что с тобой?

— Мильо… — прошептала Юрданка.

— Что с Мильо?..

— Забрали в солдаты. Пропади пропадом эти войны. Только-только зажили как люди, — плакала Юрданка.

Денка будто только того и ждала. Закрыв глаза, она зарыдала в голос. Бабушка Зефира недовольно сморщилась, нахмурила брови. Строго посмотрела на дочь и Юрданку:

— Постыдились бы раньше времени мужей оплакивать! Тоже мне солдатские жены! Кто хочет войны? А если начнется, что тогда? Спрячете мужей в сундуках? Сколько пережили, и это переживем.

— Мама, замолчи. Легко тебе рассуждать…

— Как бы не так, — не унималась бабушка Зефира. — Ты тоже хороша, Юрданка, а я-то тебя всегда считала сильной женщиной. Срамота! Вы же болгарки… Ну-ка, возьмите себя в руки, дети идут.

Юрданка вытерла слезы, протянула руку Петрику. Любка сплела ему венок из садовых цветов. Денка накормила детей, и они пошли во двор. Через некоторое время со двора послышался голос Петрика. Сидя у Ради на коленях, он пел песенку, которую любил его отец Мильо:

Ради оставил мальчонку на сестру и вышел за ворота. Дойдя до церкви св. Сорока мучеников, он почувствовал, как заколотилось его сердце. Шел, ничего не видя, вслед за своими мыслями, которые вели его к Марине. Перейдя мост, он свернул возле дома деда Прокопия. До его ушей донесся кашель старика. Ради ускорил шаги и в мгновение ока очутился у будки путевого обходчика, где дорога разветвлялась: широкая вела к селу Арбанаси, другая, по которой пошел Ради, сворачивала к Дервене. Внизу, меж пологих холмов, текла на север Янтра, вдоль нее тянулась железная дорога, связывающая город с Придунайской равниной. Тырново раскинулся на холмах гордый, красивый. В лесу было светло и радостно. В кустах на повороте Ради заприметил белый цветок. Ради рванулся что было мочи вперед. Раздвинув ветви, из кустов вышла Марина — в белой кофточке и серой длинной юбке. Она взяла Ради за руку и повела его по дорожке, на которой играли солнечные блики. Раскидистые деревья преграждали им путь, идти рядом было трудно, и Марина побежала вверх по холму. Ради бросился за ней.

— Тебе меня не догнать! — сказала она, оправляя каштановые волосы.

Он не знал, что ответить. Стоял, смущенный, на маленькой поляне, где остановилась Марина. В ее глазах горели две солнечные звездочки, на губах трепетала улыбка.

— Это мое любимое место, — она раскинула руки, словно хотела обнять поляну. — Тсс, слушай!

Где-то совсем рядом журчал ручей. В роще пела малиновка.

— Иди сюда, — позвала его Марина.

Ради примостился рядом с ней на камне. Кроме них двоих, здесь никого не было. Вокруг только лес, птицы, цветы. За спиной — скалы, упиравшиеся своими зубчатыми верхушками в самое небо. Стало тихо или им так показалось: в их сердцах запела любовь, пришедшая к ним нежданно, с первого взгляда.

— Марина, почему ты улыбаешься? — спросил он, в первый раз назвав ее по имени.

— Мне так радостно… Не знаю, что со мной творится.

— И со мной что-то происходит.

— Правда? — она вскочила и заглянула ему в глаза.

Заходящее солнце окрасило небо пурпурным цветом, его косые лучи освещали дорогу, по которой шли Марина и Ради. У опушки леса они остановились. Здесь начинался другой мир: люди, город, станция.

— Ты меня не проводишь, Ради? Почему бы тебе не вернуться домой по мосту?

— В клубе тесных социалистов сегодня беседа.

— А ты разве социалист?

— Да, — ответил он уверенно. — Пойдем со мной.

Марина отказалась: она не предупредила мать и та будет беспокоиться.

Клуб тырновских тесных социалистов находился в просторном помещении возле книгопечатни Фортунова. Узкие окна прикрывали покрашенные синей краской ставни. К боковой стене примыкал небольшой шаткий балкончик, нависавший над Патерником. Деревянный потолок подпирали четыре балки. Вероятно, перед тем как стать клубом, помещение служило складом. Как и в варненском клубе тесных социалистов, на побеленных стенах висели портреты Маркса, Энгельса и Димитра Благоева.

На стульях сидело человек десять молодежи. Кто разговаривал, кто перелистывал газеты и журналы, которые продавались у входа. Здесь были соученики Ради: Гыбюв и Войводов, Димитр Найденов из Турецкого квартала — высокий, худой парень с выпирающими лопатками. Говорили, что он прилично знает несколько иностранных языков, хорошо знаком с русской литературой. Пенков, которого в клубе называли Михалца, познакомил Ради с невысоким сапожником бай Миланом, который пришел в клуб прямо в кожаном фартуке. Сапожник пригласил Ради заходить к нему в мастерскую, что напротив пожарной каланчи. Пока они разговаривали, в клуб вошли портные Церовский, Сандито и их пайщики, учителя Пенев и Михайлов. Пришли и две младшие дочери Николы Габровского Мара и Зорка с девочкой-школьницей. Они остановились около Михалцы и Ради. Между ними сразу же завязался оживленный разговор о литературном кружке, о молодежной группе. «Разве Ради Бабукчиев еще не член нашей группы?» — спросила Мара Габровская и повела его к последнему ряду. В клуб вошли Никола Габровский и Ботьо Атанасов.

Милан налил в стакан воды из кувшина и поставил его на стол. На сцену поднялся докладчик Габровский. В зале стало тихо. Снизу донесся гул проходящего по железному мосту поезда. Габровский начал свою первую беседу на тему «История в свете марксистского учения», предназначенную для молодежи. Речь у него была размеренная, мысли текли свободно. Он говорил словно по писанному. В руках он держал два листочка с заметками, поглядывая на них, он снимал пенсне, висевшее на черном шнурке. Иногда он растопыривал пальцы, будто хотел поймать слово, вскидывал вперед руку, весь устремленный в прекрасное будущее. Немногочисленная аудитория слушала его сосредоточенно и жадно. Здесь не аплодировали, не выкрикивали одобрительных возгласов или угроз в адрес капиталистов, как это было в варненском клубе…

Глядя в темноту, Ради мысленно перенесся по ту сторону холма Трапезица, где жила Марина. Сердце его радостно забилось, как при первой встрече с девушкой: он видел ее задумчивое лицо, исполненное гордого достоинства, присущего людям, выросшим в бедности. Ее отец, как и Милан, тоже был сапожником… Ему захотелось поделиться своими впечатлениями с Мариной. Он хорошо запомнил последние слова Габровского: «Народ без истории, что слепой без поводыря…»

После доклада в клубе осталась молодежь, чтобы обсудить темы следующих бесед. Было решено, что на следующем собрании Сотир Бранков расскажет о происхождении и развитии семьи и собственности, Димитр Найденов сделает доклад об учении Дарвина. По некоторым темам ребята выступят сами. Для этого им нужно было ознакомиться с определенной литературой.

— Ради, ты когда станешь членом нашей группы? — спросил его перед уходом Пенков.

Михалца говорил наставническим тоном, но смущался в обществе женщин. Ради заметил, как он покраснел, когда в клуб пришли дочери Габровского в сопровождении школьницы, на которую он частенько поглядывал. Возможно, их связывали дружба или чувства, какие Ради испытывал к Марине после их встречи в Дервене. Пенков читал Плеханова и Чернышевского, цитировал наизусть Маркса и Энгельса, спорил с анархистами о теориях Прудона и Бакунина. Ради же только собирался познакомиться с этими книгами.

Теперь в его комнате часто допоздна горел ночник. Ради читал и перечитывал «Коммунистический манифест», подаренный ему Тотьо Добруджанче.

Утром по дороге в школу Ради зашел в библиотеку, чтобы взять «Происхождение видов» Чарльза Дарвина. Он спрятал книгу между тетрадями (учебников ему не покупали, приходилось учиться по учебникам брата). Согласно школьным правилам, запрещалось брать книги из библиотеки без разрешения классного наставника…

В эти дни произошло важное событие, которое отвлекло внимание Ради от подготовки к очередному докладу в клубе. Италия объявила войну Австро-Венгрии под предлогом, что та нарушила соотношение сил на Балканах и пренебрегла интересами Италии. Богдан считал, что это не отразится на ходе военных действий, поскольку сама Италия не являлась серьезной военной силой. Главное заключалось в том, что она давняя союзница немцев, бросила их, видя, куда клонится чаша весов.

— Ох, дети-дети… — вздыхала Денка. — Не к добру это! Видать, ваш отец не вернется скоро. Прав был инженер Мосутти.

Ради пошел к Милану. В крохотной мастерской сидели двое. Милан отодвинул в сторону рваные ботинки, убрал колодки.

— Садись, Ради, это наши товарищи.

— …Наша партия правильно предсказывала: захватническая политика прусской военщины заставит объединиться против нее остальные великие державы… Не только Италия, но и Америка рано или поздно вмешаются в войну против Германии и Австрии, — говорил товарищ с подстриженными усами.

— Ах, чтоб их… — Милан ударил молотком по верстаку, — мало народ наш мучили, теперь совсем доконают…

— Видно, к тому идет, — отозвался незнакомый Ради железнодорожник. — Не видать добра ни нам, ни другим народам, стремление капиталистов к переделу мира не принесет им ничего хорошего. Совсем скомпрометировали себя и руководители II Интернационала. Скрывают от пролетариата капиталистическую сущность войн, защищают интересы своей буржуазии, притупляют классовые противоречия…

— Габровский сказал: «История покажет, что нынешняя война — война несправедливая…», — повторил Милан то, что услышал в клубе.

— Ленин, руководитель русских большевиков, призывает рабочих и солдат повернуть оружие против собственной буржуазии, — указал на лежавшую у него на коленях газету мужчина с подстриженными усами.

— Значит, революция, Стефан!

— Дело к этому идет, — сказал железнодорожник.

— Нужно нам усилить агитацию среди народа. Привлечь молодые силы. Укрепить нашу тырновскую организацию.

— Познакомься-ка с товарищем. Дай ему одну газету.

— Стефан Денчев, — представился распространитель партийных газет.

Никто не мог заменить в доме Николу Бабукчиева. Раньше как-то не ощущалось, что все держится на нем. Сейчас же домашние хлопоты легли всей тяжестью на членов семьи. Тяжелее всего приходилось бабушке Зефире. Она похудела. Вставала на заре и все равно не могла управиться. Не успевала вовремя приготовить завтрак. На рынок теперь ходила Денка, но ее каждый раз обманывали. Однажды ей продали масло, смешанное с творогом, тухлые яйца… Такого никогда не случалось, когда ходил за покупками ее муж. Денка с трудом находила то, что нужно. Половина жалованья ускользала непонятно куда. Теперь Денка поняла, почему ее Кольо дрожал над каждой стотинкой. Сыновья помогали чем могли, у них много времени отнимала школа, в последнее время оба начали часто исчезать из дому: Богдан увлекся театром вместе со своим товарищем Косьо Кисимовым, Ради посещал собрания в клубе. Как-то посмотрит отец на его дружбу с тесными социалистами? Тырновцы, особенно те, что побогаче, посмеивались над ними, называли их чудаками, но испытывали страх перед их учением. Любку работать не заставляли. Она часто болела, росла хилой. Достаточно было того, что она вязала кружева да накрывала на стол.

Того тоже чувствовал отсутствие хозяина. Тщетно поджидал он его вечерами в надежде полакомиться печенкой или рубцом. И кошка, любимица Бабукчиева, напрасно поджидала его на заборе банковского сада. Некому было ее приласкать и погладить.

Обеды и ужины проходили теперь в грустном молчании. Место Бабукчиева за столом пустовало. Казалось, что вот-вот хлопнет дверь, и он войдет, вымоет руки и сядет рядом со всеми. Между Любкой, сидевшей от него по левую сторону, и Ради, который сидел справа. Бабушка Зефира тихонько вздыхала, Денка низко склонялась над тарелкой, дети вяло ковыряли вилкой кушанье.

Было раннее утро, еще заря не занялась, когда в ворота кто-то постучал. Того залаял, но не сердито, чуя своего. Стал царапаться в дверь коридора, потом в дверь кухни. Денка первая догадалась, что приехал муж.

— Кольо, ты ли это? — вскричала она, выбежала как была босиком из комнаты и повисла у него на шее.

Подоспела и бабушка Зефира. Сонная, растрепанная, она пересекла двор и дрожащими руками обняла зятя.

— А дети где? — спросил он. Лицо у него обветрилось, ввалившиеся щеки обросли бородой. Они ехали целые сутки. Когда тронутся дальше — неизвестно. Во всяком случае не раньше того, как погрузят в состав военное снаряжение из казарм.

Бабушка Зефира скрестила руки, выразительно посмотрела на дочь, а затем — на небо.

Проснулись дети. Никола Бабукчиев подождал, пока они позавтракают, потом позвал сыновей и пошел с ними по дому. Он сразу же заметил наметанным глазом беспорядок в беседке, сорняки на грядках, траву на цветниках. Его густые брови нахмурились:

— Почему не прибили планку на заборе? Смоковница не обрезана…

— Обрежем, папа.

Бабукчиев заглянул под навес, зашел в чулан и подвал.

— Зачем таскаете дрова из всех поленниц? Берите отсюда, здесь лежат сухие… А те, что мы купили у тузлучан, надо наколоть. Чего ждете?

— Наколем, папа.

— Перенесите мешок с отрубями в чулан. Ему не место в подвале. И Того мне не нравится, похудел. Он тоже пользу приносит, стережет дом. Время от времени просите что-нибудь для него у мясников. Скажете: отец в солдатах, они дадут обрезков. Недоволен я вами, ребята! Так нельзя! Дом нужно держать в порядке. И учитесь! Смотрите, не нахватайте двоек… Дневник с двойкой я не подпишу и матери накажу не подписывать.

Бабукчиев не бранил детей, никогда не бил их, но часто говаривал: «Смотрите, я терплю, терплю, но…» А уж когда произносил: «Богдан!.. Ради!.. Любка!..», они по тону понимали, что от них требуется. Одного взгляда отца было достаточно.

Прощаясь, Бабукчиев поцеловал детей, вынул бумажник из куртки и дал каждому по грошу:

— Будьте умниками!.. Слушайтесь мать. Учитесь.

Этот прощальный наказ они неукоснительно выполняли во все время его отсутствия.

Через две недели от Бабукчиева пришло письмо без почтовой марки. Судя по штемпелю, оно было послано из Кюстендила.