Заря занимается

11

Прием Ради в члены молодежной группы Социал-демократической партии тесных социалистов состоялся после беседы об учении Дарвина. Собранием руководил Ботьо Атанасов. Присутствовало двенадцать-тринадцать человек. Ради представил Михаил Пенков. Он заранее написал свое выступление, отметив происхождение Ради, его интерес к марксистской литературе и активное участие в дискуссиях, упорство, с которым Ради овладевал великим учением о преобразовании мира. Ботьо Атанасов пожал Ради руку. Присутствующие один за другим поздравили своего нового товарища.

Ради ушел из клуба последним. Заходящее солнце обагрило крыши Тырново. Он шел медленно, гордой поступью человека, ступившего на тернистый путь борьбы за светлое будущее. Ему казалось, что у него за спиной выросли крылья. Хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Но не с домашними. Мать, очевидно, кое-что слышала, а бабушка Зефира наверняка знала, что он ходит к этим чудакам. Но, погруженные в свои заботы, они не особенно задумывались, чем это грозит их любимцу. Не стоит их беспокоить… Богдан? Завтра же друзья доложат ему, что брат его стал членом молодежной социалистической группы… С кем же тогда? «Марина!» — подумал он. Как же он позабыл о ней!

Ради свернул к Трапезице и пошел вниз по тропинке. Почти бегом преодолел железный мост — словно его кто-то гнал в Дервене, где Марина обычно гуляла вечерами. Чтобы сократить дорогу, зашагал прямо по шпалам. Между железной дорогой и шоссе, ведущим в город и в монастырь св. Троицы, была молодая роща с уже отцветшей сиренью. Где-то там, в тени высоких деревьев, пряталась любимая полянка Марины. Ради остановился — он еще плохо знал Дервене, — колеблясь, в какую сторону пойти. Из рощи, тихо посвистывая, вышел человек с косой на плече. Увидев Ради, он улыбнулся. В нескольких шагах за ним, опустив голову, в глубокой задумчивости шла Марина. Ради смутился. Остановить ее? Заговорить с ней? Она уже была совсем близко.

— Добрый вечер! — поздоровался он.

Марина вздрогнула. На ее лице мелькнула тень. Вскинув голову, она прошла мимо Ради, холодно кивнув в ответ на его приветствие. Юноша застыл на месте, пораженный ее поведением. Что ж, раз так, он никогда больше не будет искать с ней встреч. Острая боль пронзила его сердце, а всего час назад ему казалось, что он способен творить чудеса. Стемнело. На шоссе за лесом громыхала телега. Сжав фуражку в руке, Ради медленно побрел обратно. За рощей, прислонившись к скале, стояла Марина. Ради ускорил шаг и подошел к ней.

— Ты на меня сердишься?

— Нет. Я просто немного обижена и разочарована. Ты же обещал приходить часто, но, видно, вообще не вспоминаешь обо мне.

— Неправда, Марина.

— Если это не так, то почему ты не приходил столько времени?

— Не мог. Сама знаешь, отца мобилизовали. Позавчера он приехал и через несколько часов опять уехал. Мне приходится много читать, готовиться к дискуссиям. Я уже присутствовал на двух интересных беседах. К нам, молодым, предъявляют большие требования…

— Кто предъявляет?

— Партия. Нам нужно готовиться…

— К чему?

— Как к чему? К грядущей революции.

Она внимательно посмотрела на него. Ей стало страшно и в то же время она гордилась Ради. Еще бы — он готовится стать настоящим революционером. Как Караджа, как Ботев и Левский бороться за счастье народа. Нужно иметь пламенное сердце, чтобы вести за собой людей.

— Значит, ты совсем меня забудешь!

— Приходи в клуб и ты, если хочешь, чтобы мы были вместе.

Когда они вышли из леса, на небе появился молодой месяц.

— Давай встретимся завтра вечером, — сказал на прощанье Ради.

— Хорошо. Завтра вечером…

Весь город взволновала печальная весть. В военной тюрьме умер Алеша. Его здесь знали все. Те, кто жили напротив леса, привыкли к его песням. Одинокий, больной, безобидный человек. От чего он умер? От болезни?.. Тогда почему в военной тюрьме?.. Эти вопросы не давали людям покоя. И поскольку была суббота, день, когда мужчины обычно стриглись и брились, каждый спешил обменяться мыслями по этому вопросу. Парикмахерская Томы была набита битком. Слуга еле успевал приносить кофе. Многие занимали очередь и шли в кофейню напротив. И там, и в парикмахерской смерть Алеши вытеснила ежедневные разговоры о войне, о дороговизне, о частичной мобилизации. На кресле, откинув голову на спинку и вытянув левую руку с мундштуком, сидел заместитель председателя окружного суда. Тома нарочно медлил со стрижкой его кудрявых волос — ждал, что судья что-нибудь скажет.

— Чего тут говорить: лиши свободы такую вольную птицу, как Алеша, она тут же погибнет…

— Нет, вы только подумайте, еще не объявлено военное положение, а военный трибунал уже действует. Безобразие! — возмущался Ботьо Атанасов.

Судья приподнял голову, чтобы посмотреть на того, кто так дерзко критикует власти.

— Вы, господин Атанасов, мне кажется, юрист. Кому-кому, а уж вам не следовало бы так говорить, — изрек судья и занял прежнее положение.

— Мы же еще не воюем, а жертвы уже есть. На каком основании был задержан этот несчастный? — не унимался Атанасов.

— Не хотел идти в армию, — вмешался Ми ко.

— Его ж еще не призвали. Почему тогда он оказался в военной тюрьме?

Судья стряхнул пудру с лица и, пока слуга чистил его пиджак щеткой, ответил:

— Мы можем сожалеть о смерти нашего земляка, но при чем тут власти, а тем более военные, да еще в такое время. Он получил повестку…

— Но ведь он был в запасе!

— Извините! Мобилизация есть мобилизация. А он пришел в казарму и швырнул военную форму, заявив, что он толстовец.

— Если власти боятся таких людей — плохи наши дела.

— Дело в том, господин Атанасов, что он принялся агитировать, проповедовать свои идеи среди других мобилизованных… Кстати, нет ли у толстовцев чего-то общего с социалистами?

— Ничего! — резко возразил Атанасов.

— Допустим. А отказ от военной службы?

— Побольше бы таких, как Алеша, тогда правительство подумало бы, нужно ли воевать, а если нужно, то с кем!

Судья сердито посмотрел на него и вышел из парикмахерской.

В этот субботний вечер больше обычного было посетителей и в кофейне Аврама. Стулья, поставленные в жиденькой тени молодой ивы рядом с чешмой[24], скамейки перед зданием управы заняли люди победнее, те, что редко посещали подобные заведения. Здесь были пожарник Янко в фуражке набекрень, Курокито, рассыльный из суда и сапожник Милан. Все только и говорили о смерти Алеши.

— Подожди, Милан, подожди! Не то говоришь. Алеша плевал кровью.

— Но почему, почему в тюрьме?..

— Он в госпитале умер, не в тюрьме. Я знаю. Бумаги видел. — Курокито наклонился, чтобы его не услышали другие.

— Врешь! Тут свои руки военные приложили…

Булочник Рашко расстегнул жилет.

— С каких это пор стали брать в солдаты больных? Объясните мне. Что делать больным на фронте?

— Больной не больной — на это не смотрят. Вон мой сосед Бабукчиев: в армии не служил и семья у него большая… Месяц как взяли, и ни слуху ни духу, — сказал Янко, поправив свою фуражку.

— Знаю. От его сына, — перебил его Милан. — По всему видно — готовятся наши. Видать, большая война надвигается. Ощетинились друг против друга волки-капиталисты, подавай им новые земли, новые богатства, новых рабов… И то сказать, не их же сыночкам на фабриках и шахтах работать!

— Ясно, работают такие, как мы, у которых ничего нет, кроме рук…

— И у китайцев, и у арабов, — везде одинаково, — добавил Курокито.

— Что тут говорить, тут нужна революция, — уверенно сказал Милан.

Вечером с Буруна, где Алеша спел свою последнюю песню, в открытые окна домов понеслись звуки «Вы жертвою пали». Пели друзья Алеши. Товарищи Ради — Георгий Попов, Иван, Янко Мангов и Веселин Вапорджиев составили небольшой оркестр. Скорбь о безвременно ушедшем из жизни Алеше вылилась в протест против войны и буржуазного правительства.

В мужской гимназии появились листовки: «Долой империалистическую войну!», «Смерть капитализму!» В клубе тесных социалистов спешно собралась молодежная группа. Перед ними выступил Ботьо Атанасов. Он сказал, что недовольство населения нужно направить по определенному руслу. Очень важно разъяснить учащимся средних школ разницу между толстовством, анархизмом и социализмом. Но кто этим займется? Ребята переглянулись. К такой работе теоретически были подготовлены только Димитр Найденов, Михаил Пенков и Мара Габровская. Но у них не было опыта работы с массами. «Товарищи, — недовольно покачал головой Атанасов, — быть социалистом — это значит быть подготовленным к любой работе…» Ради показалось, что этот намек относится прежде всего к нему — Атанасов смотрел на него в упор.

Домой Ради вернулся поздно. Мать, бабушка и Любка еще утром ушли в гости к Юрданке. Воспользовавшись их отсутствием, исчез и Богдан. В доме было тихо. Ради оглянулся. Дрова так и не наколоты. Скоро лето, а у него нет летней формы, и он, и Богдан, и Любка ходят в юфтевых ботинках. А Марина?.. Как живет она? Сердце у него сжалось от боли за нее. В этой боли были теплота и нежность. Марина стала его радостью, она вселяла в него силы и отвагу. Ради хорошо знал Асенову слободу. Но когда он впервые пошел к Марине, он увидел этот квартал как бы новыми глазами. Все в нем казалось убогим и жалким. За мостом жили в основном дубильщики. Каменные фундаменты здешних домов омывала Янтра. Дубильщики вымачивали в реке шкуры и тут же скоблили их и мяли босыми ногами. От шкур нестерпимо воняло падалью.

Такой же запах обдал Ради, когда он переступил порог дома деда Прокопия, где жила Марина. В сарае сушились ягнячьи и овечьи шкуры. Свет в него проникал через дверь, а когда она была закрыта, — из крохотного оконца в верхней ее части. Под деревянной лестницей, ведущей на верхний этаж, где находились жилые помещения, стояла раковина и полка, заставленная чугунными сковородами, кастрюлями, медными блюдами. Дед Прокопий женился во второй раз на Бонке. Детей у них не было. Бонка — еще молодая женщина, с темными живыми глазами — происходила из бедной семьи. За дубильщика Прокопия она вышла ради денег и дома. Муж ее часто бывал в отлучке. То уходил на виноградник, то отправлялся по селам за шкурами — телячьи продавал, так как у него уже не хватало сил их обрабатывать, а овечьи солил.

Прокопий держал лошадь в загоне недалеко от Дервене — раньше у него там были овцы. Постарев, он бросил чабанское ремесло. В центре загона стояла хибарка, вокруг росли плодовые деревья. Летом дед Прокопий допоздна сторожил сад. В такие дни Бонку все раздражало, особенно присутствие падчерицы, которая, овдовев, перешла жить в их дом. Безо всякой причины она сердилась и на Марину. Когда эти краткие вспышки неприязни проходили, Бонка снова принималась за работу. Ловкая, сноровистая, чистоплотная, она скоблила пол, крахмалила кружева на занавесках и простынях. Сама шила одежду, копала огород под Трапезицей.

Бонка указала Ради комнату Марины.

Комната была большая. Из двух высоких окон, выходивших на улицу, открывался вид на реку и на Лобную скалу. Вся мебель состояла из столика, трех стульев и железной кровати, застеленной вязаным покрывалом. На полочке, прибитой над сундуком, как-то неприютно стояла вазочка с цветами. Ради сел на сундук.

Последнее собрание молодежной группы тесных социалистов совпало с окончанием учебного года. С докладом на тему «Женщина и социализм» должна была выступить жена Николы Габровского Мария Габровская. Тема привлекла много слушателей. Пришли бывшая учительница Миткова и даже Юрданка.

— Нравится, не нравится, а я пришла. Мильо-то — ваш товарищ, — сказала она Ради.

Ради стоял на тротуаре перед клубом и с нетерпением ждал Марину. Наконец она появилась, с ней была невысокая, гладко причесанная девушка.

— Русана из Дряново, — представила ее Марина, — моя подруга.

Ради усадил подруг на крайние стулья в предпоследнем ряду, где обычно садился он сам. В зале был тихо. Слышался шум типографских машин за стеной, доносились с улицы шаги прохожих. Габровская сразу же овладела вниманием слушателей. Она рассказывала о положении женщины в буржуазном обществе. Показывала на примерах ее зависимость от мужа, разоблачала библейский миф о супруге-рабыне. Говорила о бесправии женщины-труженицы.

— За равный труд — равную оплату! — неожиданно повысила голос Габровская и подняла руку. — Законодательство в защиту матери, одинаковые права в управлении страной! Вот за что нам надо бороться.

Публика аплодировала. Слова попросила Миткова. Она считала, что женщина в любом обществе прежде всего должна быть матерью, поддерживать тепло семейного очага, заботиться о воспитании и обучении детей. После нее выступил Ради. Сославшись на примеры, приведенные Габровской, он назвал нынешнее отношение к современной женщине дикарским: «Фабрикант покупает золотые украшения своей жене, набивает свой дом коврами и дорогой мебелью, приглашает немок или француженок в качестве гувернанток для своих детей, посылает их учиться в иностранные школы или за границу. Каждое лето вывозит свою семью на курорт. А кто из рабочих знает, что такое курорт? — спрашивал Ради. — Для капиталиста женщина — источник удовольствия, а женщина-работница — источник прибыли. В социалистическом государстве женщина будет иметь равные права с мужчинами, рабочие станут хозяевами предприятий. Они будут управлять страной и строить новую жизнь. Женщина-мать будет окружена почетом, а ее дети станут самым большим богатством страны. Тогда любовь нельзя будет купить за золото, землю или приданое, она станет возвышенным чувством, связывающим мужчину и женщину…»

Марина сияла. Она стояла рядом с Ради в окружении поздравлявших его друзей, всем своим видом желая показать, что именно она вдохновляет его.

Миткова шла мимо лавки своего знакомого Панчо Хитрова. Хозяин по обыкновению стоял в дверях: в лавке было тесно и душно, а главное, он любил поболтать со знакомыми, переброситься с ними шуткой.

— Что-то я давно не видел вас, уважаемая барышня! Я слышал, вы уделяете много времени общественным делам…

— Я была на очень интересной беседе… В клубе тесных социалистов.

Панчо Хитров скорчил недовольную гримасу.

— Право слово, было очень интересно… Госпожа Габровская весьма наглядно обрисовала положение женщины в нашем обществе. Действительно, господин Хитров, мы, женщины — рабыни.

— Чьи, позвольте вас спросить?

— Ваши рабыни, мы во всем зависим от вас, мужчин. Ради Бабукчиев правильно сказал о нашем неравноправии и зависимости.

— Он просто зелен… Где ему понять… — Хитров потер руки, — привлекательность таких женщин, как вы, например. Ну, чего сто́им мы, мужчины без вас? Во все времена любовь женщины была, так сказать, стимулом к подвигам и героическим поступкам…

— Ха-ха-ха!.. — рассмеялась Миткова. — Вы еще скажете, что мы виноваты и в войне.

— А разве это не правда? Возьмите историю, литературу: Мольера, Сервантеса, Шекспира… Вы, женщины, такие…

— Какие?

— Впрочем, — Хитров вдруг посерьезнел, — отчего это я до сих пор не встречал среди вас никого, кто бы возмутился тем, что женщин изображают в нескромном виде? Выставляют картины со всевозможными красотками на общее обозрение. И почему многие из вас подражают этим распущенным женщинам из цирков и кафешантанов!.. Красите волосы, сурьмитье брови, гоняетесь за модой?..

— Опять же ради мужчин. Нынешнее общество превратило женщину в предмет удовольствия. И даже торговли.

— А женщины протестуют?

— Социалистическое общество обеспечит полное равенство между женщиной и мужчиной во всех областях жизни. Само собой разумеется, подобные явления тогда будут невозможны.

— Это Габровская так говорит? Что ж, поживем — увидим. Лично я в это мало верю. Я знаю мужчин, которые не курят и не пьют, но до сих пор не замечал, чтобы кто-нибудь из них отказался от женщин и от денег. Социалисты, небось, тоже мужчины, а социалистки — женщины…

— При коммунизме не будет денег, господин Хитров.

— А женщин?..

Миткова погрозила пальцем довольному собой собеседнику.