Заря занимается

30

Война окончилась[34]. Однако облегчения это никому не принесло. Тырновцы собирались кучками, но беседы их текли вяло, как у людей, которых постигло огромное несчастье. Возможно ли, чтоб великие державы позабыли провозглашенные ими принципы свободы и независимости? Возможно ли, чтобы от Болгарии были отторгнуты исконные болгарские земли? — спрашивали они друг друга.

«Работнически вестник» раскупали нарасхват. Только эта газета писала о том, что Советская Россия выступает против несправедливых договоров, которые империалисты навязывают побежденным народам. Один за другим в стране вспыхивали крестьянские бунты. Жители сел Килифарево и Дебелец отправились походом в Тырново, требуя хлеба и наказания виновников национальной катастрофы. В гимназиях происходили драки между комсомольцами и сынками фабрикантов и офицеров.

В клуб коммунистов, где чуть ли не круглосуточно велись жаркие споры, все чаще стали захаживать разорившиеся мелкие торговцы, ремесленники и рабочие, которые до недавнего времени были в плену идей буржуазных партий. Союз коммунистической молодежи привлекал в свои ряды все новых членов.

— Ты лучше уж перенес бы свою кровать в клуб, — говорила Марина Ради.

Ради оправдывался: в понедельник принимали новых членов в Союз — двух подмастерьев сапожника и трех молодых работниц, во вторник ходили в больницу к Ботьо Атанасову и Асену Коларову, в среду была встреча с депутатами…

— А завтра?

— Заседание партийного комитета и руководства организации коммунистической молодежи на даче товарища Габровского…

— Значит, и завтра мы не увидимся. А как мне хочется побыть с тобой вдвоем! Осень пришла в Дервене, только ты не приходишь…

— Приду, непременно приду, только не завтра. Это очень важное заседание. Мы готовим митинг протеста против Нёйиского мирного договора[35]. Люди должны знать, кто и с какой целью попрал наши национальные идеалы. Наша армия будет теперь наемной. Болгарию обязывают выплатить огромные репарации — два миллиарда двести пятьдесят миллионов золотых франков. Как ты на это смотришь, а? И откуда, ты думаешь, их собирается взять буржуазия? Опять с бедных крестьян и голодных рабочих снимут последнюю рубашку! Однако на этот раз им это не пройдет! Революция поставит все на свои места!

Марина слушала с печалью в сердце горячую речь Ради. Она восхищалась им: в последнее время его имя не сходило с уст жителей города. И в то же время она все больше убеждалась, что борьба поглощает Ради целиком и что она бессильна этому помешать. Что ее ждало? Целую неделю она провела одна. Едва сегодня он вырвался на часок, чтобы погулять с ней в лесу, где она еще раз убедилась, что не сможет встречаться с ним, как прежде.

— Что с тобой, Марина?

— Мне грустно. Вон у тебя до сих пор синяки на теле после выборов, а ты готовишь новые митинги, о революции мечтаешь… Скажи, а что буду делать я, если с тобой что-нибудь случится, если меня уволят?

Марина имела основания для тревоги. Если ее взаправду уволят, он ничем не сможет ей помочь. Долгое время они жили надеждой, что стоит им окончить гимназию и поступить на работу, и уже ничто не помешает им быть вместе. Но вот они стали взрослыми, а его отнимала у нее все сильнее разгоравшаяся великая борьба. Верил ли он в то, что с одинаковой преданностью служил и своим идеалам, и своей любимой? Был ли он верен до конца и партии, и Марине, раздваиваясь?..

— Если потребуются жертвы, мы должны их принести, Марина. Товарищи нас не оставят. Обещать тебе то, что от меня не зависит, не в моих правилах.

— Спасибо тебе, ты был откровенен. Пошли, ведь завтра тебе предстоит важная работа.

Велико-Тырново проснулся весь увешанный яркими плакатами коммунистической партии, призывающими всех граждан принять участие в митинге протеста против кабальных условий Нёйиского мирного договора. Листовки такого же содержания тырновцы обнаружили и в своих дворах, и под дверями магазинов, и за ставнями своих лавчонок и мастерских. Листовки были распространены в близлежащих селах, в гимназии, в учреждениях, на виноградниках. В городе становилось все неспокойнее. Недовольство закипало все сильнее, и не было силы, способной справиться с ним. Люди были сыты по горло войной и страданиями. Могли ли они примириться с «суровым наказанием», наложенным на Болгарию в далеком парижском предместье? Если даже правители и подпишут кабальный мирный договор, народ готов был его отвергнуть. Царь, банкиры, фабриканты — это они хотели войны, пусть они и расплачиваются. Одетые в солдатские шипели крестьяне и рабочие объявили в Радомире и Владае республику. Болгарский народ требовал уже не просто свержения монархии, а установления рабоче-крестьянской республики.

— Это ни на что не похоже! Что ж, так и сидеть сложа руки и позволять соплякам делать, что хотят? — весь трясся, позеленев от ярости, Илия Хаджиславчев. — Эти сумасброды-коммунисты хотят превратить общегородской митинг в бунт против власти. Вся Болгария рыдает, а они мятежи устраивают. Одевайся, иди в казарму! На кого же нам еще надеяться, как не на армию! — приказал он сыну, подавая ему саблю.

Окна кабинета командира гарнизона светились допоздна в эту холодную ноябрьскую ночь. Там собрались окружной управитель, околийский начальник, городской голова, офицеры. Было получено указание провести в воскресенье траурную манифестацию при символическом участии военных.

— Положение весьма серьезное, господа. Коммунисты созывают на Баждарлыке митинг. Население крайне возбуждено, протестовать против мирного договора пойдут многие…

— И вы тоже, господин городской голова? — повернулся в его сторону командир гарнизона.

— Не спешите, господин полковник. Моя обязанность — предупредить вас. Нужно проявить осторожность.

— Иными словами, вы хотите развязать коммунистам руки? Разве они представляют все население? Вы что, не видите, что вокруг вас происходит: листовки, лозунги, надписи на стенах «Долой виновников национальной катастрофы!», «Смерть предателям!». Кто они, эти предатели? Уж не мы ли? — полковник указал на сидевших в кабинете офицеров. — Мы, кто проливали кровь во имя воссоединения болгарского народа и не щадя живота своего сражались на поле боя?

— Весь народ страдал от этой войны…

— Ах, оставьте! Я вижу, коммунисты и вас уже завербовали, — бросил сердитый взгляд полковник на покрасневшего городского голову. — Мы не позволим в этот траурный для нас день выносить приговор его величеству царю и правительству. Ни в коем случае!

— Что же вы намерены предпринять? Разогнать митинг? Уже поздно. Не раздражайте население.

— Население, население… Все мы знаем, что вы городской голова. Но я вас спрашиваю, вы городской голова Велико-Тырново или же врагов народа, которые требуют установления большевистской власти? Заячьи души, вороны штатские!

— Пожалуйста, без оскорблений!

— Полноте вам! Мы приняли решение и выполним его любой ценой. Не так ли, господин начальник?

Околийский начальник поднял голову.

— В таком случае я здесь лишний, — сказал городской голова, покидая кабинет.

Полковник несколько растерялся. Его смуглое лицо скривилось в гримасе. Но отступать было поздно. В кабинете находились офицеры, следовало преподать им пример патриотизма.

— Прошу извинить меня, господин управитель. Я немного увлекся, но можно ли поступать иначе, когда идет речь о чести нашей дорогой Болгарии. Мы не отдадим ее коммунистам.

— Господин полковник! Я еще раз прошу вас: дайте нам войска! Помогите нам! Нужно, чтобы полиция и войска действовали сообща, — настаивал околийский начальник.

— По этому вопросу мы с вами разговаривали. Полковник об этом знает, — сказал окружной управитель. — Пусть полиция делает свое дело. Никто не просил разрешения на митинг. Сегодня меня посетил представитель контрольной комиссии союзников[36]. Они располагают сведениями, касающимися абсолютно всего, что у нас происходит. Не спят, как наша полиция. Представитель выразил свое возмущение по поводу содержания коммунистических листовок, надписей, которыми пестрит весь город. И я должен вас уведомить, господа, что войска Антанты готовы оказать помощь в случае возможных серьезных столкновений. Они ни в коем случае не допустят, чтобы Болгария превратилась во вторую социалистическую республику. Никаких протестов против условий Нёйиского договора! Вы это учли, господин околийский начальник?

— В поезде, между вокзалом и станцией Трапезица, наш агент поймал коммунистку, некую Хубку. Она распространяла листовки среди пассажиров. Схвачен гимназист, писавший лозунги на ограде женской гимназии.

— Спохватились. А где были ваши полицейские до сих пор? Пусть повсюду дежурят круглосуточно. И не только в городе, но и в селах! Арестуйте всех агитаторов!.. Спокойной ночи, господа!

Поднялся командир гарнизона:

— Вы свободны, господа офицеры! Остаться капитану Златеву, поручику Велизарову и вам! — указал он на околийского начальника.

Офицерская коляска с шумом катилась по тихим улицам заснувшего города. Вот коляска остановилась возле дома полковника, и из нее вышли четверо заговорщиков, разработавших план действий против коммунистов.

К полудню следующего дня на улицах Велико-Тырново появились конные жандармы с винтовками. Агенты в штатском шныряли по тротуару перед адвокатскими конторами Габровского, Бранкова и Вырбанова, следили за всеми, кто туда входил и выходил. У клуба коммунистов был установлен пост. По всей главной улице плакаты коммунистов были сорваны.

Вечером Ради пошел к Лютовым. Хубку все еще не освободили, но с обыском к ним не приходили. Плакаты и листовки были спрятаны в тайнике, сделанном в выемке каменной ограды на соседнем дворе. Листовки хранились и в клубе-читальне «Надежда», на шелкопрядильной фабрике, в саду у Мильо, на квартирах учащихся. Всем комсомольцам было известно задание: завтра в десять назначен митинг, к этому часу все листовки должны быть распространены, все плакаты — расклеены по местам. Ради пожелал успешной работы товарищу, отправившемуся на станцию по набережной, а сам заглянул домой; сунул в карман бутылку с клеем и пошел в клуб-читальню. Разорванный плакат на доске объявлений шуршал на ветру. Двери были заперты, ставни на окнах закрыты. Но внутри на диванах лежали, дожидаясь темноты, Косьо Кисимов, Бончо и Асен Коларов. В гримерной за сценой послышались шаги. Это был явно свой человек — никто другой не знал, что замок на дверях черного входа сломан и не закрывается. Чья-то рука отдернула занавес, в щель просунули голову Димитр Иванов и Ради. По просьбе друзей Косьо сбегал в пекарню Стойо (там в эту пору как раз вынимали из печи свежий хлеб), в бакалейную лавку Ферманджиева за маслинами.

— Ребята, ужин готов, — весело крикнул Косьо, кладя в рот маслинку. — Вкуснота! Ешьте! Знали б вы, какая нас ждет работа. На улицах кишмя кишит филерами.

— Мы-то что, мы готовы. Ты смотри…

— Димитр, Димитр, не родился еще на свете тот жандарм, что меня поймает! Они не опасны. Опасны те псоглавцы, полицейские ищейки…

Иванов, Асен и Бончо отправились в Турецкий квартал, Косьо и Ради — в Асенову слободу. У входа на Царевец их ждала Сия, дочь рассыльного Земледельческого банка, соученица Марины.

— Дай мне клей, Ради. В честь нашей Дульсинеи шлепну-ка я одну листовку на морду льва. Да не услышит меня Йончев, но его скульптура напоминает осла…

Сия кокетливо повела плечиками. Тоненькая, широкоскулая и желтолицая, она походила на китаянку. Комсомольцы уважали ее за смелость.

— Брось, Косьо! Перво-наперво, Сия не примет этой сомнительной чести, а во-вторых, не следует о самого начала оставлять следы на таком видном месте, — рассудительно сказал Ради.

— Мамзель! — не переставал дурачиться Кисимов, галантно целуя руку Сии. — Как вы сами могли убедиться, наш секретарь при всех обстоятельствах остается секретарем. Темной ночью, звездной ночью… — начал Кисимов с пафосом декламировать стихи.

Они приступили к делу на первых же улицах «своего» квартала. Сия опускала листовки, приглашающие граждан на митинг, в почтовые ящики или прямо кидала их во дворы. Косьо и Ради расклеивали лозунги на стенах церквей, на ставнях домов и лавок. У моста горел фонарь — там был постоянный полицейский пост. Косьо повернулся к Сии и продекламировал трагично реплику Аркашки из «Леса». Полицейский прислушался, махнул рукой: «Циркач!». Кофейня за мостом была закрыта. Ради оставил два приглашения на пустой скамейке. Окна корчмы еще светились. Несколько подвыпивших припозднившихся посетителей громко обсуждали завтрашний митинг. Косьо подошел к корчмарю, завел с ним беседу. Вскоре они уже чокались. А в это время Ради и Сия оставили несколько листовок на столах и скамьях. После этого они разделились: Сию и Косьо поглотила темнота улочки, ведущей к Арбанаси. Ради зашагал налево. Эту часть квартала населяли преимущественно дубильщики, в каждом втором-третьем доме там жили коммунисты или их единомышленники.

Возвращаясь, Ради увидел друзей возле дома Марины. Она смутилась, начала что-то лепетать невпопад — рядом с ней стояла Таневская. Пока соученицы о чем-то беседовали, а Таневская со счастливой улыбкой слушала комплименты Косьо, Ради сунул к нему в карман руку и незаметно вытащил оттуда листовки. Отошел от компании и побежал в сторону новых домов по дороге к бобинажной фабрике. Марина все это видела и поняла, куда они ходили и зачем.

Полчаса спустя Ради, Сия и Косьо уже заворачивали к Дервене — им не хотелось возвращаться тем же путем. Ради повел товарищей к станции Трапезица. Они решили наклеить на стены зала ожидания несколько лозунгов и приглашений, а остальные разбросать на тропинке, ведущей в город. Косьо взял клей и, подпрыгивая на своих тонких ногах, пошел к будке стрелочника.

На холмах угадывались очертания спящего города. Только в «Красном фонаре» светились окна, из которых доносились слабые звуки фисгармонии. Дул холодный осенний ветер.

— Шлепнул один лозунг спереди, для второго едва хватило клея. Айда в зал ожидания, хоть погреемся немного, — предложил Косьо, вытирая испачканные руки.

— Стой! — раздался чей-то голос, Из-за угла станции высунулось дуло винтовки.

Ради быстро вложил оставшиеся листовки в руки Сии, которая тут же запихала их под блузку.

— И вы там, не шевелись! С каких пор я вас выслеживаю! Наконец-то попались! — кричал постовой полицейский, тараща глаза.

— Погоди, дядя. Давай разберемся по-человечески, — попытался вступить с ним в переговоры Косьо.

— Ты меня знаешь, я тебя знаю… да не в этом, парень, дело, дело в большевизме, который вы тут разводите…

— Откуда ты таких слов набрался, дядя? Давай-ка мы лучше с тобой закурим, а?

— Иди да помалкивай! — строго сказал полицейский. — А те там, кто будут?

— Оставь ты их, дядя. Неужто тебе невдомек? На любовное свидание ходили в Дервене, там я их и спугнул, в сосновом лесочке…

— Ты из меня дурака не делай! — рассердился полицейский. Выскочил наружу и изо всех сил засвистел в свой свисток.

Косьо, выждав немного, приоткрыл дверь. Из Дервене доносились крики и угрозы полицейского. Кисимов застегнул куртку и зашагал вдоль железнодорожного моста.

Утро выдалось солнечное. Ради зашел к Лютовым и вместе с Хубкой отправился на митинг. Владо вышел из дому раньше: ему было поручено привести на митинг рабочих и железнодорожников со станции. Со всех концов города народ стекался к площади. Пристав и урядник верхнего участка дергали под уздцы горячившихся коней. Даже на лошадях они с трудом пробивали себе дорогу в толпе. За ними покачивались в седлах двое тяжело вооруженных полицейских. Конная стража объезжала и Асенову слободу, и Марино поле, откуда прибывали новые толпы рабочих и крестьян. Все полицейские посты были усилены. Гимназистки ходили группками по улицам, скандировали лозунги и пели революционные песни. С утра в этот день было набито до отказа и популярное в городе заведение «Горячий чай». Постоянные его клиенты, карточные игроки, держали промеж ног трости и палки, Гаваза сжимал в потном кулаке кастет. Полицейские агенты в штатском расталкивали людей на тротуаре, чтобы держать под наблюдением указанных им коммунистов и комсомольцев. Их пиджаки оттопыривались сбоку, где в расстегнутых кобурах висели пистолеты. Коммунисты получили указание отправиться на митинг без оружия.

Время подходило к десяти. Мильо вынес из клуба стол, с которого Никола Габровский собирался произнести речь. Но тот пока не спешил: бессмысленно обращаться одному к такой огромной толпе. Запрудившие не только площадь, но и прилегающие к ней улицы люди просто ничего не услышат. Было решено установить две трибуны. Вторым оратором определили Ангела Вырбанова. Он поднялся на импровизированный высокий помост в начале улицы, что вела к памятнику, а Габровский — на стол. Шум постепенно стих. Хор запел «Интернационал», его подхватили гимназисты, молодежь — все присутствующие на митинге. Слышались возгласы: «Смерть предателям!», «Долой Нёйи!»…

Из кафе «Ройяль» вышли околийский начальник урядник Дюлгеров, Илия Хаджиславчев и несколько зевак.

— Товарищи, граждане и гражданки, — начал Никола Габровский.

— Товарищи! Граждане и гражданки Велико-Тырново! — вторил ему эхом Ангел Вырбанов.

— …Монарх и правящая буржуазия вовлекли наш народ в империалистическую бойню, растоптали справедливые чаяния народа, — доносились слова речи Габровского. — Продажная болгарская буржуазия, которая гнет спину перед австро-германскими империалистами, привела Болгарию к национальной катастрофе, — гремел голос Вырбанова.

— …Наша партия не раз предупреждала, что добиваться национального воссоединения военным путем — это безумие, — словно искры падали в толпу слова правды.

— …В то время как трудящийся люд терпел лишения и голод, а наши солдаты гибли на фронте, спекулянты, торговцы и банкиры наживали богатство… — доносилось со второй трибуны.

«Позор!» — откликнулся народ на площади. «Позор!» — прокатилось эхом по улице.

— …Испугавшись гнева народа, правительство капитулировало перед странами Антанты. Оно призвало на помощь иностранные войска, чтобы они защищали интересы болгарских капиталистов. Верно, народ страшен в своем гневе, он требует наказать виновных, поднимается на бунты, восстает… — разжигал негодование в сердцах слушавших его сограждан Габровский.

— Подняв голос протеста против несправедливого Нёйиского договора, мы стали главным врагом правительства. Оно называет нас предателями за то, что мы требуем создать и создадим наше народное рабоче-крестьянское государство по подобию русского социалистического государства… — заявлял от имени партии и народа Ангел Вырбанов.

«Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» — кричали на улице. «Да здравствует революция!» — вторили на площади.

Со стороны памятника показалась траурная демонстрация местного гарнизона. На колыхавшемся спереди знамени 18-го полка выделялся черный креп. За знаменем шли полковой командир со своим адъютантом. За ними — шеренга младших офицеров. Далее следовала рота солдат, которых вели капитан Златев и поручик Велизаров.

«Войска! Войска!» — раздался чей-то голос, и толпа заволновалась. Околийский начальник перешел на другой тротуар, пристав окружил митинг конной стражей. Народ насторожился.

— Спокойно, товарищи! — воскликнул Габровский.

— Дайте дорогу знамени! — приказал Вырбанов.

В то время как люди расступались, давая дорогу войску, полковник выхватил пистолет и выстрелил в Ангела Вырбанова. Тот схватился за голову обеими руками, пошатнулся и упал на руки товарищей. Последовал второй выстрел… третий. Это был сигнал к разгону митинга. Капитан дал команду «Огонь!». Рота подняла винтовки и выстрелила в воздух. Ждавшая сигнала конная стража налетела на толпу. Офицеры стреляли в людей в упор, от них не отставали и агенты в штатском. Возле трибуны упал человек. Послышались крики: «Убили! Убили!». В другом конце кто-то стонал: «Ранили!».

Илия Хаджиславчев сошел с тротуара и принялся колотить людей палкой. Вдруг перед ним оказался Ради Бабукчиев. Взгляды их встретились. Хаджиславчев замахнулся, но тут на помощь Ради подоспел возчик Мильо, схвативший в железное объятие озверевшего богача. Ради отшатнулся и ударил Хаджиславчева, тот упал, но и лежа продолжал с криками и бранью раздавать удары во все стороны. Услышав голос отца, сын выпустил в толпу всю обойму и повел за собой капитана Златева и поручика Велизарова. Площадь опустела. Только группа молодежи стойко сражалась с полицейскими возле клуба, да стайка юношей пыталась задержать народ у городской управы. Трое офицеров побежали к ним с саблями наголо. Женщины с визгом рассыпались в стороны, мужчины скрылись в управе. Остались лишь Ради Бабукчиев, Чоканов и Хаджиев. Офицеры вложили сабли в ножны, широко расставили ноги посреди опустевшей улицы и все трое одновременно выстрелили. Хаджиев схватился за левую руку, охнул и побежал. Чоканов упал. Ради добежал до большого деревянного дома и ухватился рукой за дверное кольцо. Поручик Велизаров выстрелил во второй раз. Пуля просвистела у самого уха Ради в то время, когда он перепрыгивал через высокую ограду чужого сада.

Велико-Тырново погрузилось в печаль. Полицейские участки были переполнены арестованными, больницы — ранеными и искалеченными. В аптеках несколько дней подряд перевязывали легко пострадавших. Размеренно и громко городские часы пробили двенадцать. Ради приоткрыл калитку, прислушался, оглядел улицу, чтобы удостовериться, что опасность миновала. На улице не было ни души. Он осторожно двинулся вдоль стены соседнего дома, в котором находилась адвокатская контора Габровского. Все стекла в окнах конторы были разбиты. Он отодвинул белую занавеску и увидел торчащие из-под скамьи ноги писаря.

— Бай Драгостин, отопри.

Писарь шевельнулся. Из-под скамьи высунулось его испуганное лицо. Он ползком добрался до двери и отпер ее.

— Я все видел. Ты ранен? Попей водички, — забормотал он, наливая из графина воду в стакан.

— Где Габровский?

Драгостин пожал плечами. Он видел его в последний раз на лестнице, ведущей к площади, где Гаваза встречал бегущих людей и бил всех наотмашь кастетом. Больше он ничего не знает. Ради устало опустился на скамью. Зашарил по карманам в поисках сигарет. Видно, выронил их в суматохе. На тротуаре послышались ровные шаги, дверь открылась, и на пороге показался Габровский.

— Хорошо, что вы здесь, товарищ Бабукчиев, — с усилием сохраняя хладнокровие, сказал Габровский, кладя шляпу на стол. Затем все так же спокойно продолжал: — Стефан Денчев арестован, Иванов арестован… Мы спрятали раненого Вырбанова у стрелочника. Он отправит его первым же поездом в Софию. Я обращусь с протестом в парламент. Военные совсем обезумели. Вам что-нибудь известно об остальных? О комсомольцах…

Ради Бабукчиев рассказал обо всем, что знал.

— Пойдемте со мной. Посмотрим, что можно сделать, чтобы освободить арестованных, — сказал Габровский и надел шляпу.

Спустя минуту они быстро шагали к первому полицейскому участку.