Зигзаги судьбы

Деревенский круговорот

Где-то в это же время я заметила, что Вадик приходит из садика то с укусом, то с синяком. Заведующей этим учреждением не существовало. Как-то во время большой перемены я решила зайти в детский сад и посмотреть, что там делается.

Воспитательница и нянечка сидели в кухне и распивали вино. Группа из десяти разновозрастных детей от двух до шести лет были закрыты в большой игровой комнате. Комната оказалась пустая, игрушек нигде не было видно. На вопрос: «Где игрушки?» — мне ответили, что игрушки убраны в наказание, потому что дети их разбрасывают и ломают. Чем занимались дети, было непонятно. Кто-то дрался, кто-то плакал, кто-то лежал и спал. Вадик сидел на полу в мокрых штанишках, холодный и сопливый. Я забрала его домой, и больше он в сад не ходил. Маша с удовольствием оставалась с ним дома и до моего возвращения из школы во что-нибудь с ним играла. Вадик был ее живой куклой. Они играли в дочки-матери, в школу, в зубного врача. Сначала у них были уроки. Она усаживала его за маленький столик, давала карандаши и тетрадку и учила рисовать, или они клеили аппликации. Потом она становилась зубным врачом и «сверлила» ему зубы, делала какой-нибудь «укол». Иногда он превращался в принцессу, и Маша наряжала его в свои наряды, наматывала ленточки, завязывала бантики. Вадик все покорно переносил, во всем участвовал, Машу слушался и был рад, что с ним занимаются. По крайней мере, я знала, что он в хороших руках. К моему возвращению Маша затапливала печку, кормила Вадика обедом и укладывала спать. Печку приходилось топить три раза в день: утром и вечером — для тепла, а днем, чтобы разогреть или приготовить еду, так как электричества не было. Егор с Машей быстро освоили этот процесс, и растопить печку не составляло для них никакого труда.

В поселке было несколько рабочих позиций, не требовавших специального образования. Это была работа в пекарне, нянечки или воспитательницы в детском саду и уборщицы в медпункте.

Медпункт представлял собою небольшой домик, в котором стояло три аккуратно заправленные койки и иногда сидела молодая медсестра, ничего не смыслившая в медицине. Уборщица каждый день мыла и без того чистый пол, и в медпункте было чисто, холодно и пусто. Если случалось что-то серьезное, вызывали по рации вертолет и пациента увозили в районный центр.

В пекарне пекли хлеб на всю деревню. Когда пекарщица уходила в запой, что случалось с регулярностью часового механизма, ее увольняли, пекарню закрывали, а хлебные формы и сухие дрожжи раздавали поровну по домам, и мы сами пекли себе хлеб. Дрожжи были большим дефицитом и у части населения вместо хлеба уходили на самогонку.

Выйдя из запоя, бывшая пекарщица устраивалась работать в детский сад на место запившей и уволенной воспитательницы. Вот так этот персонал и циркулировал в нашей замкнутой деревенской системе, и возмущаться или жаловаться куда-либо было бесполезно.

Как-то, в счастливый для деревни период работы пекарни, я отправила Машу за хлебом, дав ей 3 рубля. Маши долго не было, и я уже начала волноваться, не случилось ли чего, но тут увидела процессию, приближающуюся к нашему дому. Впереди шла Маша, нагруженная до подбородка буханками хлеба. Вид у нее был испуганный, она всхлипывала. За ней шло еще трое человек, тоже неся хлеб.

— Это что, все нам?

Маша кивнула, глотая слезы. Выяснилось, что когда подошла ее очередь, она сунула в окошко деньги и на вопрос продавщицы: «Тебе сколько?» — гордо ответила: «На все!» Хлеб стоил тогда 15 копеек, и когда продавщица начала выкладывать на прилавок двадцать буханок, Маша поняла свою оплошность и испугалась, но отказаться не решилась. К счастью, нашлись добровольцы, согласившиеся помочь ей донести хлеб до дома.