Зигзаги судьбы

Некоторые детали быта

Для Влада освоение охотничьего промысла, жизнь в тайге в суровых условиях и одиночестве было совсем новым опытом и, как он потом говорил, его становлением, как мужчины.

Снегоход мы купили только на второй год, поэтому в первый охотничий сезон Иван отвез Влада на угодья и там оставил на месяц. Мы привезли с собой из Москвы охотничьи лыжи моего отца, которые он сделал сам. Они были широкие и добротные, мы подбили их камусом, и на этих лыжах Влад и ходил по своим угодьям. Я придумала способ заготовки молока: в плоских тарелках замораживала стакан молока, получался плоский диск. Эти диски удобно складывались в стопки и упаковывались в рюкзак. На морозе с ними ничего не делалось. В зимовье Влад на печке растапливал такой диск, и у него на охоте был всегда стакан свежего молока. Еще мы двумя семьями вместе с детьми накручивали нашим охотникам пельменей с лосятиной, которые тоже замораживались и забирались с собой.

Зима в тот год выдалась суровая. Температура продолжала падать с -30 до -50. Окна в доме не оттаивали и были замерзшими выше половины. Несмотря на натопленные печки, за ночь дом выстывал, и к утру вода в бочке покрывалась коркой льда, а половая тряпка крепко примерзала к полу.

Стены дома тоже промерзали насквозь. Утром приходилось отрывать примерзшую к стене подушку, а на волосах от дыхания образовывался иней. Собравшись с духом, мы выскакивали из-под одеяла, быстро одевались и первым делом затапливали печку. Дети забирались сверху на плиту и сидели кучкой, пока плита не накалялась, потом соскакивали и бежали одеваться. Начинался новый день.

Когда мы с Владом работали на ферме, то приходилось вставать в 6 утра и идти на ферму. Там мы доили, кормили, поили и чистили коров и к восьми часам возвращались домой, везя на санках фляги с молоком. Ферма выглядела как замок Снежной Королевы — от дыхания коров на стенах образовывался слой инея толщиной сантиметров в тридцать, и зрелище это было фантастическое. Иногда мы оставляли на ночь в железной бочке тлеть полено, чтобы было хоть какое-то тепло. Навоз приходилось отбивать от пола ломом. Коровы обросли густой шерстью и стоически переносили холод. Вернувшись домой с фермы, мне нужно было отмыться от навоза, затопить печку, растолкать Егора в школу, накормить всех завтраком и бежать самой на уроки. Потом весь процесс на ферме повторялся вечером, а когда коровы отелились, то и днем после школы.

В какой-то момент температура на градуснике упала до -59 и застыла на этом делении.

Окна замерзли до самого верха. Снаружи не было ни единого движения, ни дуновения ветерка, только иногда из леса доносились короткие сухие выстрелы — деревья трескались от мороза. Вся природа замерла в этом белом безмолвии, как застывшая картина на холсте.

Деревня, казалось, вымерла. Все сидели по домам, и из печных труб шел дым, уходя в ледяную высь вертикальными столбами. Собаки целиком зарывались в снег и их было видно только по снежным холмикам и струйкам пара.

Нам по-прежнему надо было ходить на ферму. На таком морозе щеки и нос начинали белеть и через несколько минут пропадала чувствительность, так что приходилось за этим следить и регулярно их растирать, чтобы не отморозиться. Плевок на лету замерзал в ледышку. Мы закутывались как могли, но Влад все равно быстро превращался в Деда Мороза — брови, ресницы, усы и борода моментально обрастали инеем и сосульками.

Градусник простоял на делении -59 ровно неделю, а потом пришло «потепление» — температура повысилась до -33. Засидевшись дома, наша и соседская детвора с криками: «Ура, потеплело!» — высыпала на улицу. Дети рыли пещеры в сугробах и радостно валялись в снегу. В природе появилось движение, окна опять оттаяли до середины, и жизнь вошла в свое русло.

Так как Вадик постоянно жил в «нижнем ярусе», где температура у пола была почти всегда близка к нулю, он ходил дома в свитере и валенках, руки и нос у него почти все время были холодные, но он при этом никогда не болел.

На второй год мы построили баню, и по субботам у нас был банный день. Начинали топить днем и к вечеру шли париться. Баня стояла горячая до следующего утра, и в воскресенье я обычно устраивала стирку.

Надо сказать, что домашний быт, работа в школе и на ферме отнимали много времени. Тем не менее я как-то успевала поиграть или почитать с детьми, попеть под гитару, испечь какие-нибудь пирожки или тортики. Печка, которую сложил Влад, была удивительной. В ее топке можно было печь хлеб, запекать в фольге мясо или птицу, ставить в нее на ночь кашу, и к утру все было еще горячее. С вечера я ставила туда молоко в глиняной крынке, и наутро получалось топленое молоко, затянутое сверху толстой коричневой корочкой. Если его заквасить сметаной, получалась вкусная ряженка.

Прясть и вязать было моим любимым занятием. Как-то мы распороли старый спальный мешок и обнаружили, что он набит добротной верблюжьей шерстью. Я эту шерсть расчесала, спряла и связала Владу для охоты толстый верблюжий свитер и носки.

А еще мы делали зимой домашнее мороженое. У нас была специальная машинка-мороженица, в которую наливали сливки с сахаром, включали и выставляли на веранду. Машинка крутилась, взбивая сливки, и по мере замерзания содержимого, постепенно замедлялась и останавливалась. Дети по-очереди бегали к двери и слушали: жужжит или не жужжит? Если тихо, значит мороженое готово. Ура!

Так как электричество у нас бывало только эпизодически и холодильника не было, летом мы держали портящиеся продукты в подполе. А только что пойманных карасей заворачивали в крапиву и держали в яме, выкопанной в земле. Из-за вечной мерзлоты там всегда было прохладно, караси засыпали и долго оставались свежими. Так нас научили местные жители.

Сейчас, вспоминая нашу жизнь в Наканно, я удивляюсь, каким образом, живя практически без электричества и элементарных бытовых удобств, без телевизора, компьютера и телефона, мы успевали столько всего делать: колоть дрова, топить три раза в день печки, печь хлеб и готовить еду, растить огород, заниматься с детьми, работать в школе и на ферме, прясть, вязать, рисовать, ходить за грибами и за ягодами, косить, рыбачить, охотиться, ходить в гости, устраивать музыкальные посиделки, а в клубе — спектакли и концерты… При этом не было непрерывной суеты, беготни и постоянного стресса, что ничего не успеваешь. Такого понятия как «стресс» не было вообще. Были необходимые житейские дела и иногда трудности, с которыми надо было справляться и двигаться дальше. Как будто мы жили в ином временном измерении, где время подстраивалось под нас и вписывалось в наш график, а не наоборот.