Змеелов в СССР

Глава 16

В Туркмению я прибыл благополучно, Байрам-Али встретил меня солнечной тишиной и пышной зеленью улиц.

Наутро я отправился на охоту. Дорога была уже знакома по прежним моим походам. Я вновь пересек старую крепость, где по воскресным дням собирался и шумел многолюдный базар, и, выйдя за ворота, за глубокий ров, увидел впереди знакомую картину: башни, остатки античных с гофрированными боками дворцов, жилых домов. Вдали виднелись невысокие, сильно разрушенные стены «Крепости султанов» и в центре — круглоголовый мавзолей султана Санджара.

Безлюдье. Тишина. Только пронзительный голос жаворонка в вышине. Такой же звонкий и печальный, как и тысячи лет назад.

По опыту я уже знал, что особенно много змей обитает в древних каналах, отведенных в свое время в сторону крепостей от реки Мургаб. Всего было три главных канала, ныне основательно заросших камышом, тамариском, гигантским злаком эриантусом; бурьяном и верблюжьей колючкой.

Я обследовал два из них, но змей не обнаружил. Приуныл было.

Зато третий канал, Маджан, с лихвой вознаградил меня за все мои переживания: здесь было множество песчаных эф.

Чтобы добыча яда была более эффективной, пришлось «поставить» змей на «многократную дойку».

Делал я это так.

Выбрав участок, где водились крупные эфы, я приходил сюда утром и «выдаивал» их. Обычно эф я находил возле нор, здесь же оставлял их после «дойки». Чтобы змей быстрее обнаружить в следующий раз, возле каждой норы я втыкал красный флажок. Придя через неделю-полторы на змеиный участок, многих эф я находил на прежних местах и снова приступал к отбору яда.

Однажды я зашел в высокую с коническим верхом башню, слепленную из глины. Это был яхтанг, башня для хранения снега.

Верх башни обрушился и засыпал середину пола. Возле стены, притененной глиняной насыпью, лежал клубок разноцветных веревок. Приглядевшись, я вдруг понял, что это не просто клубок, а клубок змей, в котором оказалось шестнадцать эф! Вот так залежи! Долго пришлось распутывать змеиный клубок, потом их — «доить». Правда, такая удача была относительно редкой.

Тянулись дни, полные серьезного дела.

На территории оазиса древнего Мерва мне попадались только эфы и не было ни одной кобры или гюрзы. Волей-неволей пришлось мне искать новые места для своего промысла. На санитарной станции мне посоветовали побывать на Джаре — старом овраге, куда во время паводка сбрасываются воды Мургаба.

Берега Джара зарастают гребенщиком, черным саксаулом, камышом. В этих зарослях мне встречались кулики, сине-розовые зимородки, белогрудые чеканы, белые и серые цапли, скопа, ярко-желтые овсянки и дикие голуби. Над темными омутами вились крачки и чегравы, ловко хватавшие в воде зазевавшуюся рыбешку.

Много различных птиц гнездится на береговых обрывах Джара. Здесь обитают целые колонии ласточек-береговушек, поедающих комаров, мух, кузнечиков, летающих термитов. По соседству с ласточками живет каменный воробей. Шумно и весело тут, когда выводятся птенцы, особенно когда они немного оперятся. Подобравшись к выходу из гнезда и высунув голову наружу, птенцы ждут возвращения своих родителей. Завидев их еще издали, птенцы подымают такой крик, такой писк…

Но и здесь я никаких змей не обнаружил. Зато наткнулся на рыбака. С носом, покрытым красными прожилками. Как оказалось, этот хитрец, Петр Иванович, вовсе и не рыболов, а инструктор по борьбе с малярийным комаром в русле Джара. Ежедневно «работающий в поте лица». Стахановец!

Жил этот прекрасный человек на железнодорожном разъезде, всего в нескольких километрах от того места, где сейчас рыбачил.

Малярийный инструктор пригласил меня перекусить рыбацкой ухи и за едой сообщил, между прочим, что недалеко от железной дороги, среди хлопковых полей, есть заброшенный сад, куда колхозники до смерти боятся ходить, утверждая, будто в этом саду водятся какие-то диковинные змеи с большими ушами, говорящие человеческим языком.

Я заинтересовался. Петр Иванович любезно согласился сопровождать меня.

Сад находился посредине хлопкового поля и кое-где был обнесен размытым дувалом. Сквозь листву деревьев, в глубине сада, виднелось несколько заброшенных домишек, вокруг которых росла худосочная трава, колючка. Плодов на деревьях было совсем мало. Сухие ветви никто не срезал.

Едва вошли мы в сад, в глаза бросилось обилие нор, в которых прочно, видать, обосновались грызуны и змеи.

— Гляди, гляди! Вот она, змея! — сдавленным голосом пролепетал Петр Иванович. Я посмотрел налево — и в самом деле: над кустом молодой колючки маячила голова кобры.

Не успел я сделать и двух шагов по направлению к ней как справа и впереди меня поднялось еще несколько шипящих голов. Охотник на змей, я сам очутился в положении их пленника. Вот это номер!

Отступать можно было только назад, но и это было опасно: ведь змеи не прикованы к одному месту. Возможно, какая-нибудь из них уже успела заползти и на тропинку сзади нас. Мной овладело странное чувство: легкий испуг и острое желание охотника не упустить ни одной змеи.

Овладев собой, я стал соображать, что же предпринять, чтобы кобры не разбежались. Ближайшая из них не сводила с меня глаз, готовая в любую секунду к нападению. Ее упругое тело слегка подрагивало и широко раскрылся на шее «капюшон».

Подойдя к кобре примерно метра на полтора, я накрыл ее марлевым сачком и даже слегка подогнал ее туда палочкой. Переложить змею в плотный мешок теперь уже не составляло особого труда.

Пока я занимался первой коброй, остальные не двигались с места, скорее всего потому, что их внимание все время привлекал белый сачок, который я старался держать у них на виду.

Постепенно всех кобр я водворил в свой мешок. Это были крупные экземпляры. Длина некоторых достигала более полутора метров. Обилие кобр в одном месте меня не удивило. Обычно они живут семьями. Если где-нибудь нашел одну, то сразу поблизости ищи и вторую.

Уложив последнюю кобру в мешок, я вспомнил о моем спутнике. Бедный Петр Иванович! Его красное, незагорающее лицо теперь казалось бледным и растерянным. Он стоял не шелохнувшись и с ужасом наблюдал за моей операцией.

— Ну его к черту, этот сад! — выругался пламенный борец с малярией. — Теперь я знаю, какие тут растут фрукты. А ведь я траву для кур здесь косил. Теперь дудки! Золотом меня сюда не заманишь!..

Когда я дома «выдоил» пойманных кобр, то каждая из них щедро дала мне по 5—6 крупных капель яда.

В конце ноября я совершил еще одну ходку в Киев. Давно я ждал этого момента. Дай Боже, чтобы все было гоже. Вчера было рано, завтра станет поздно, а сейчас — тютелька в тютельку. Но об этом чуть позже…

Мои финансовые возможности все росли. Скоро можно будет присматривать себе домик в Байрам-Али. Хорошо бы семья переехала, а то мне одному большой дом не нужен. Наоборот, все будут спрашивать: «А зачем это тебе такой дом, если ты живешь один». Не скажешь же: «А это чтобы в 1941 году эвакуированных родственников расселять». Не поймут.

А репрессии охватывали все больше слоев общества, в октябре бодро принялись за церковных иерархов и в ноябре расстреляли довольно многих деятелей из русской религиозной верхушки.

Зимние путешествие в Киев прошло успешно. Обратно я ехал, убегая от наступающей зимы в лето. С рискованной остановкой в Москве. Больно уж куш был велик, не смог я себя пересилить. Поставил на кон свою голову.

Надо же ковать железо пока горячо? В эпоху Великих чисток теряются и возникают огромные состояния. Вот за одним таким сокровищем, внезапно ставшим бесхозным, я и собирался отправиться. Когда-то я смотрел одну увлекательную телепередачу о поисках клада всемирно знаменитого ювелира Фаберже. Поставщика императорского двора.

Никакого клада там в итоге не нашли, но по ходу дела всплыли некоторые интересные факты, которые заставили меня тогда желчно скривиться от жадности. Но тогда было слишком поздно. А сейчас в самый раз. Это же и дебилу понятно.

Что с такого дурака как я станется?

Выйдя в Москве, я решил посвятить ночь поискам этого клада. Вещи оставил в камере хранения. За исключением небольшого мешочка, где у меня хранились необходимые для дела подготовленные инструменты. В том числе, предусмотрительно выкупленный через отца фонарь железнодорожника. Далее я расспросил у москвичей рядом с вокзалом, как мне добраться до Солянки.

Якобы у меня там родня. Заждалась меня, три года не виделись. По ходу дела замаскировался. Засунув за щеки валики из ваты, значительно изменившие овал моего лица. Небритость у меня и так присутствует.

Тут надо пояснить, пардон муа, что в свое время я немало выслушал задушевных лекций от таксистов о жизни, об тайном обустройстве Вселенной, и о всех занимательных проявлениях человеческой деятельности, так что теперь, теоретически подкованный, был готов действовать в любой сфере. В том числе в роли взломщика-кладоискателя.

Доехал до места, нашел дом с замечательным номером 13. Легко запомнить. Все как у Фауста. Намек на сделку с дьяволом. Потом я дал какому-то сопливому мальчонке во дворе пятак, представился настройщиком рояля из Ленинграда, и спросил, в какой квартире проживает бывший присяжный поверенный Аверкиев.

Малец так ловко спрятал монетку будто это не кусочек меди, а слиток червонного золота. Ответ его был штатным. Ранее такой проживал, а сейчас исчез. С концами. Что и требовалось доказать. Глупо было бы предполагать, что чекисты пройдут мимо такого персонажа как доверенное лицо Фаберже, распоряжавшееся всеми активами придворного ювелира.

Вернее сказать, имуществом московских магазинов и мастерских в период революции распоряжались трое замечательных персонажей: Бауэр, Маркетти и Аверкиев. Но первые двое удачно сбежали за границу, а вот Аверкиев стал простым советским служащим — юрисконсультом Металлотреста. И поселился на Соляной улице дом № 13. Вероятно, вообразил себя бессмертным.

Впрочем, возможно бывшего присяжного поверенного прикрывал ( и не бесплатно) кто-то из крупных московских чекистов. Выдавший ему в качестве индульгенции «окончательную бумагу». Как профессору Преображенскому из «Собачьего сердца».

А поскольку клад будет обнаружен только в 90-е годы, когда купивший несколько квартир в этом доме «новый русский» там будет производить капитальный ремонт, то можно предполагать, что гражданина Аверкиева чекисты под шумок загребли, да и забили насмерть, выбивая ценности. А человек внезапно смертен. Так что все обломались. А после и самих сотрудников НКВД, носителей пикантной информации, затянуло в штопор мясорубки репрессий и о сокровищах все забыли.

Провел я остаток вечера в рабочей чайной. Невозмутимый как айсберг. А потом, после закрытия точки общепита, как бы ненароком сообщив официантке, что пройдусь по девочкам, прогуливаясь вокруг дома, чтобы не замерзнуть. Меся ногами грязный снег и уворачивая лицо от колючего ветерка. Все вокруг такое мрачное, депрессивное…

Как только время приблизилось к полуночи, я поспешил в заветный подъезд, к заветной квартире. Наступал критический момент. В голове мелькали мысли: «Я — герой! Покажу лихость!»

Но все проходило на редкость легко и просто. Скрипящая дверь в подъезде перекосилась и никогда не закрывалась. Нужная же мне квартира пока пустовала, о чем красноречиво говорила бумажка с печатью НКВД на двери. Но нас же никакая печать не может остановить? На руках у меня были старые тонкие замшевые перчатки, так как дактилоскопия уже весьма развита.

А на замочные скважины соседних квартир я налепил клочки порванной заранее газеты, куда капнул немного канцелярского клея. Это чтобы за мной в замочные отверстия не подглядывали. То-то. Не люблю, понимаете ли, я праздного любопытства.

Потом лезвием ножа аккуратно отлепил бумажку с печатью. Затем ее снова подклею и будет как новенькая. Теперь, кажется, все. Приступаем к самой операции.

У меня с собой была фомка, но к моему удивлению, английский замок на двери весело щелкнул и легко открылся в результате воздействия лезвия того же ножа. Словно бы я произнес заветное слово «Сезам» из арабских сказок. Ну, хоть не ногтем замок открывается и то хлеб…

Чем сейчас хорошо в Стране Советов, что любопытствующих граждан повывели как класс. По ночам никто уже шумом на лестничных площадках не интересуется. Абсолютно. Знают, что это шумят — кому надо шумят. Могущественные люди. Слишком многих уже ночью забрали чекисты вместе с семьей. А такое кого хочешь напугает. До суеверного ужаса.

Время сейчас такое, попал в волчью стаю, вот и вой вместе со всеми, а лишних вопросов не задавай. А то подумают — шпион. И привет родителям!

Вот я и внутри. Царивший вокруг мрак пустой квартиры был зловещим. Чувствовалось, что обыск тут уже проводился, но на скорую руку. На полу, при тусклом свете фонаря, виднелись валяющиеся разбитые черепки и какие-то тряпки. Все дверцы мебели были открыты, ящики выдвинуты. Бардак. Сам черт ногу сломит. И как тут искать? Понятно, что не в мебелях, насколько я знал.

А металлодетектора и георадара у меня нет. Пришлось работать по старинке. Достал из мешка парочку ивовых прутьев. Они немного замерзли, но тут важен символ. Настроился я на поиски клада и стал ходить по квартире, прислушиваясь к своим ощущениям.

Нюх у меня обострился до необычайной степени, словно у пчелы-медоносительницы, отыскивающий на огромном лугу самый сладкий цветок. Сердце мое бешено колотилось, в жилах бурлил адреналин. Мы тоже — не пальцем деланные!

Где-то прутики буквально дрожали от жадности. Так я отобрал с десяток мест, перспективных с моей точки зрения. А надобно заметить, что по размерам искомый клад относительно велик. Начал с самого вероятного, козырного места. Спешка нужна только при ловле блох, а у меня дело серьезное.

Осторожно вскрыл доску фомкой, пошарил рукой — пусто. Один мусор. Поднял подоконник — тоже мимо. Снова от члена ушки. «Клад, давай не ерепенься» — взмолился я.

И лишь с третьей попытки, словно в традиционных русских сказках, мне улыбнулась удача.

Клад состоял из двух довольно больших жестяных чайных банок. Почти доверху полных бриллиантов. Вот вам и джек-пот для лоха. Честно заработал я свои двадцать копеек на мороженное. Некоторое время я тупо стоял, завороженный увиденным, а когда мои глаза насытились зрелищем, достал свой мешок и спрятал свою добычу.

Это я хорошо зашел. Конечно, продавать сейчас такие интересные камушки смерти подобно, но пусть пока полежат. В качестве НЗ. Они есть не просят. А как кампанейщина схлынет, можно будет их потихоньку реализовывать. Как фамильное наследство, доставшееся мне от покойной прабабушки.

Вышел, печать обратно приклеил, бумажки с соседних дверей сорвал. Два часа ночи. Пора рвать когти. На дворе ночь, холод, темнота, патрули редкость. Что воры, что менты забились на теплые хазы. Но я потихоньку пошел в сторону вокзала дворами и неудобьями.

Замерз как цуцик, бляха-муха, пер пехом два с лишним часа, пока не стали ходить первые трамваи. Многие москвичи отправляются на работу к пяти утра, что попахивало особым цинизмом, истязанием и издевательством. А опаздывать при Сталине не принято. За такое сажают.

По пути для воров у меня с собой были приготовлены нож и фомка, для милиции — изготовленный заранее мандат байрамалинской санитарной станции на перевозку партии мелкого полевого шпата, необходимого для производства лечебных пилюль от малярии.

Но повезло, никто ко мне не привязался. Прибыл на вокзал, дернул сразу пять стаканов горячего чая, забрал свои вещички и при помощи старых знакомств в линейном отделе милиции бодро сел на поезд до Ташкента.

Ехали не шатко, не валко. Хлебнули лиха. Расчищали путь и толкали лязгающий железом и испускающий облака пара наш состав раз пять. Перед Волгой заносы были так велики, что в них почти по самую верхушку тонули телеграфные столбы: поезд медленно, словно крадучись, шел по глухому белому коридору. Потом было такое же заснеженное Заволжье, Оренбургские степи…

Чем дальше я продвигался на юг, тем все чаще вдоль дороги вставали желтые или даже зеленые, сады, быстро подымались навытяжку любопытные рыжие суслики.

Но зима быстро нагнала меня и здесь.

По приезде я сразу спрятал свои бриллианты в древних развалинах, облюбованных змеями для зимовки и временно забыл о них.

В декабре-январе я взял себе небольшой отпуск. Змеи-то зимой впали в спячку. Так что работать стало невозможно. Но я никуда не рыпался, сидел как бирюк в Туркмении. Пока не закончился 1937 год. После чего я перекрестился. Правда, 1938 год в этом плане будет немногим лучше. Но власть уже насытится кровью. До тошноты. Сам Сталин написал резолюцию на Хрущева, который без устали готовил на Украине все новые и новые списки репрессированных: «Умерьте пыл дурака!»

Все это конечно ужасно, но власть, похоже, не знает, как еще справиться с демографическим взрывом. Численность населения СССР сейчас растет взрывообразно, а ресурсов на всех не хватает.

Поэтому получается такая очередь — хорошо пожил, попользовался благами — расстрелять. Пришла очередь других. В 1927 году, когда Сталин окончательно взял власть в ЦК, население страны составляло 147 миллионов. а сейчас, спустя десять лет, уже прибавилось миллионов тридцать. И куда их девать? В лагеря? Вот же проклятые капиталисты, не могли, гады, запасов подготовить на все двадцать лет Советской власти!

В конце февраля моя охота возобновилась. Пришла весна и снова степь как райский сад цветет.

Для Киевской фабрики наглядных пособий я добывал в Туркмении десятки тысяч насекомых, ящериц, змей. Местные природные биозапасы казались мне безграничными. Взять, к примеру, змей. В Туркмении их было так много, что без ущерба для природной среды хватило бы их на сто самых усердных ловцов. И если их стало меньше, то не ловцы в том виноваты, а люди, распахавшие те земли, которые раньше принадлежали змеям, шакалам, волкам, птицам и грызунам.

Охотился я всюду: на заброшенных городищах, в песках, на полях оазиса. Для фабрики наглядных пособий не брезговал ничем. Иногда мою добычу составляли только жуки, которых тогда было великое множество. Это жуки-скарабеи, жуки-нарывники, жуки-носороги. На люцерниках, бахчах, хлопковых полях и в садах густыми стаями взлетала саранча.

Но самое большое удовольствие мне доставляла охота на бабочек, шмелей, крупных ос и крупных муравьев — кампонотусов. Очень часто попадались змеи, реже — фаланги, тарантулы, скорпионы. По ним я и работал с точностью метронома.

Кстати, я тут уже в биологии подобтерся и узнал, что бабочки тоже могут принести немало деньжат. Особенно редкие. Вот что написал иностранный специалист о редкой удаче советского ученого Алексея Ивановича Куренцова:

«Отважный русский энтомолог Алексей Куренцов потрясает мир великолепными и драматическими открытиями. Он смело чертит линии своих маршрутов на белых пятнах Дальнего Востока России. Алексей Куренцов изумляет русскими бабочками даже бразильских ученых, где и сейчас бывают радости первооткрытий…»

Свои восторги и изумление иностранцы ничуть не преувеличивали. Лауреат Государственной премии профессор Куренцов сумел добыть редкую красавицу — «оливковую Пенелопу».

Этих бабочек — говорилось далее в заметке, — поймано считанное число. У нас на Дальнем Востоке лишь столетие назад удалось на Сучане пленить двух бесценных серебряных Пенелоп. К сожалению, по дорогой цене их сбыли тогда за границу. В ленинские времена, в первые годы советской власти сплошным потоком шли за границу музейные ценности.

За валюту были проданы даже значительная часть царских регалий. А тут какие-то бабочки. Покупают их глупые капиталисты — и хрен с ними. К тому же, в дальнейшем нашелся наш Куренцов, автор капитального труда «Короеды Дальнего Востока», что сумел в нескольких экспедициях наловить несколько сказочных Пенелоп, хотя считалось, что к нашему времени они уже вымерли.

Но мне так не повезло. Хотя этих бабочек я заготовлял чуть ли килограммами. Особенно ночных, летевших косяками на свет. Из бабочек мне попадались красные и черные бражники, совки, орденские ленты, шелкопряды, медведицы. Была и настоящая удача, когда прилетали желтые, размером с ладонь, редкие бабочки-сатурнии.

Легко мне было ловить и ядовитых фаланг. Растелишь на земле белую простыню и эти гады тут же на нее отчего-то сбегаются, как будто им тут и стол и дом я приготовил.

Ловил я и мелких варанов. Тех что в сачок помещались. А крупных, метровых и больше не трогал. У таких сухопутных крокодилов почти нет естественных врагов. Так что их ловить надо с особой петлей на палке, как собаку. К тому же, серый варан тоже ядовит. И представляет смертельную опасность.

Это советские ученые, терзавшиеся вопросом «ядовит ли серый варан» установили опытным путем. А действительно, чего голову ломать? Когда можно попробовать на себе?

На этот вопрос решил ответить «чокнутый» московский зоолог Александр Рюмин. Он был свидетелем двух случаев, когда варан кусал человека. Первым пострадал участник возглавляемой Рюминым в Средней Азии экспедиции, допустивший некоторую вольность в обращении с местными «зем-земами». В другой раз варан напал на девочку, решившую поиграть с опасной ящерицей.

И девочке и участнику экспедиции сделалось плохо. Их пришлось отправить в больницу.

Но возможно ли составить себе полное представление о последствиях вараньих укусов, наблюдая за пострадавшими со стороны? Не лучше ли их испытать самому? Правда, чтобы решиться на этот шаг, надо обладать незаурядным мужеством, не каждый согласится на это. Даже ради такой высокой цели, как наука. Только человек с определенным складом ума. Короче говоря, «альтернативно одаренный».

Ученый подставил варану запястье правой руки.

Не меньше пятнадцати минут ушло на то, чтобы потом освободить ее из пасти прожорливого полутора метрового ящера.

Перевязав рану, Рюмин хотел было продолжать работу, но не смог. Уже через несколько минут после укуса его бросило в жар. Все тело пылало как в огне. Помутнело сознание. Сердце стало работать с перебоями. Исчез слух. Впечатление было такое, как будто заложило уши. Все окружающие предметы словно окутал туман.

Здоровым Рюмин почувствовал себя лишь на следующий день. Вот интересно, если бы этому ученому попался динозавр, он бы тоже сунул ему в пасть свою руку, чтобы проверить ядовит ли такой ящер? И какой бы вывод сделал? Руки нет — значит ящер ядовит?