Золото для любимой

Глава 13. В ДУХЕ ДЖЕКА ЛОНДОНА

Примерно раз в неделю к нам приходит вахтовка, и Колотушин уезжает на ней в Пласт – по делам и за продуктами. И помимо прочего привозит оттуда письма. Всем, кроме меня.

Когда-то, в первые мои полевые сезоны, я воображал, будто это очень романтично (можно даже сказать: круто) – быть свободным от всех, никому не писать и ни от кого не получать писем. Быть этаким одиноким степным волком, которого никто не ждет и никто не встречает в аэропорту или на вокзале, и которому не приходится, захлебываясь от восторга, рассказывать о пережитых им приключениях и опасностях. С едва приметной снисходительной улыбкой пройдет он мимо обнимающихся, целующихся, заглядывающих друг другу в лицо людей. Никем не связанный, ни от кого не зависящий, самодостаточный и неуязвимый.

Где она нынче, эта моя неуязвимость? Отчего всякий раз, когда Кириллыч раздает письма, у меня сердце замирает в бессмысленной надежде, а потом срывается и падает в какую-то черную выжженную яму? Где моя самодостаточность?

Сегодня приснилось, будто я уже вернулся из экспедиции. И то ли забыл во сне, что с Аней у нас все кончено, то ли этого якобы еще не случилось – и вот бегу, словно безумный, через весь город, плутаю, путаю от волнения дома, наконец нахожу наш (аспирантское общежитие), вбегаю на нужный этаж, страшно боясь, что Ани там не будет. Распахиваю дверь… она там. Сидит на кровати в нашей комнате и даже не поднимается мне навстречу. Я обескураженно застываю на пороге.

– Я не получил от тебя ни одного письма, – вместо приветствия бормочу я.

– А я и не написала ни одного, – каким-то далеким чужим голосом заявляет она.

– Почему же?!!

– Потому что тебя больше нет.

Я смотрю во сне на себя, туда, где должны быть мои ноги, руки, живот, и ничего не вижу. Пусто. Меня и вправду нет…

Боюсь, прошлое меня совсем изгложет. Я вижу пока только одно спасение – золото. Но мало просто сосредоточиться на золоте, хорошо бы по-настоящему заразиться золотой лихорадкой. Ну, если не по-настоящему, то хотя бы притвориться, будто заразился. А там гладишь – войду в роль…

С утра не переставая моросил прохладный дождь. Дали затянуло серой поволокой. Под ногами у меня неприятно чавкала бурая глина, вязким тестом налипая на сапоги. Я уже нагрузил пробами два брезентовых рудных мешка, задубелых от влаги (дань алмазной тематике), и теперь внимательно обследовал узкие извилистые коридоры, расщелины между мокрыми глыбами мраморов. В одной из щелей наткнулся на лопату. Рядом угадывались места копок. «Я близок к цели», – констатировал я мысленно, вспомнив слова Радика: «Смотри, где копают. Там, скорее, есть».

Выгребая молотком грунт из наклонного желоба, кем-то уже наполовину опустошенного, подумал вскользь, что если меня застанет тут хозяин лопаты, то неизвестно, чем эта встреча закончится. Так что лопату я на всякий случай перепрятал. Кто знает: не взбредет ли кому в голову хватить меня этой лопатой по спине.

Неуклюже передвигая ноги и ежеминутно оскальзываясь, я спустился к широкой мутной луже, присел на корточки, нахлобучил на голову капюшон отяжелевшего брезентового плаща и принялся промывать вязкую песчано-глинистую массу. Мыл я прямо в котелке, поскольку лоток в последние дни с собой не брал, суеверно решив, что именно лоток отпугивает удачу. И вот когда на дне алюминиевого солдатского котелка почти ничего не осталось, когда я уже готов был с досадой ополоснуть посудину и отправиться к пробам, в этот самый момент… Передо мной как будто пронеслись мои мальчишеские фантазии, и даже представилось, что сейчас индейская стрела (или, по крайней мере, старательская лопата) вонзится в мою сгорбленную спину.

Две золотинки: одна удлиненная, как кусочек проволоки, другая в форме приплюснутой дробинки – тяжело катались по дну котелка и даже забренчали, когда я потряс свой примитивнейший промывочный агрегат.

О, этот цвет, этот блеск! Их не спутаешь ни с каким другим!

Это действительно так: золото и вправду ни с чем не спутаешь. Я не раз обманывался, принимая за золото то латунно-желтые крупицы пирита, то блестки «загорелых» чешуек слюды, хотя и всегда с долей сомнения. Добыв же свое первое золото, я убедился – и даже записал это наблюдение: «Если имеется хоть капля сомнения, золото перед тобой или нет, то это стопроцентная гарантия, что не золото. В случае настоящего золота никаких сомнений не возникает».

Я стоял, увязнув в грязи, в перепачканном глиной отсыревшем плаще, откинув за спину капюшон. Подставив лицо дождевой мороси, я улыбался и скалил зубы – точь-в-точь как золотоискатели в произведениях Джека Лондона. Ну если и не точь-в-точь, то, по крайней мере, похоже.

Обидно только, что это первое, своими руками добытое золото я тотчас же и посеял. Я положил крупицы (одна из них была почти два миллиметра в поперечнике) в нагрудный карман куртки, а когда по пути домой попытался нащупать их, в кармане ничего не обнаружилось. Лишь сбросив с себя куртку и тщательно обследовав ее, я нашел в уголке кармана крохотную щелочку на месте шва. Случай этот подтвердил, что золото – металл ускользающий.

А может, такая у меня судьба: все, что попадает мне в руки, надолго не задерживается.

Пока брел от карьера к дому, вспомнилось, как прошлым летом я решил стать «невозвращенцем» – не возвращаться к ней. К тому времени я уже почувствовал, что эта беззащитная и слабая с виду женщина приобретает надо мной все большую власть. Высветились унизительные факты: я уже скучаю по ней, считаю оставшиеся до встречи дни, распаляю себя видениями – например, как посажу ее, голенькую, себе на грудь, как буду вторить срывающимся с ее приоткрытого рта стонам… – и прочая лабуда, которая обычно лишает мужчин покоя, особенно в экспедиции.

Одна опытная дама из нашей партии объяснила мне: это не что иное, как сексуальная зависимость, ты, мол, зависишь от своей партнерши как от наркотика; смотри, можешь серьезно влипнуть. Вообще-то я человек не столь уж доверчивый, но тут я и сам интуитивно ощутил всю опасность своего положения. Я, превыше всего ценящий личную свободу, попадаю в зависимость!.. И я решил, пока не совсем поздно, вырваться из этих ласковых пут. Я перестал отвечать на ее письма, не позвонил перед вылетом в конце сезона. Я детально все рассчитал: лететь не напрямую в Питер с коллегами, а в одиночку до Москвы (у меня, дескать, там дела), а оттуда – поездом (кто догадается, каким?). С вокзала податься сразу к той сочувствующей мне геологине (она не возражала), перекантоваться первое время у нее, а на работе всех предупредить: с «полей» я еще не вернулся.

Составив этот хитроумный конспиративный план, я сразу успокоился и поверил, будто и вправду освободился. Остаток сезона я уже не мучился эротическими видениями, не торопил время, наоборот: ежеминутно наслаждался природой и своей независимостью. У меня даже мироощущение как будто изменилось. Стоя на вершине какой-нибудь сопки, овеваемый вольными ветрами, я, словно Заратустра, видел себя парящим в холодных пространствах над мирами. Или мне воображалось, будто я – единственный представитель человеческого рода, обитающий на этой планете. Величественные горы, неукрощенные реки, девственное буйство растений и несметные полчища животных вокруг – и я один, бессменный созерцатель, не ведающий, что такое другой человек, и особенно – что такое женщина. И ничего не желающий. Легкий, прозрачный, почти эфирный.

…Но вот выхожу из поезда на Московском вокзале в Питере. Спокойствием похвастаться не могу – испытываю легкий мандраж, как давно в школьные годы, когда удавалось удрать с уроков, ловко обманув и родителей, и учителей. И вдруг (точно звонок будильника, прерывающий сновидение, точно бак холодной воды на голову):

– Фе-еденька-а-а!!!

Бежит, чуть не падая, роняет сумочку, но даже не оглядывается, врезается в меня на лету, бледная, что-то лопочущая… Не успеваю увернуться – покрывает мое лицо поцелуями. Я растерян и слабо протестую: мол, между нами все кончено, я чужой для тебя, тебя больше нет в моем сердце. Да, я отчаянно сопротивляюсь… примерно с минуту. И… дня три мы, точно пьяницы, угодившие в винный погреб, упиваемся друг другом, практически не покидая постели.

В итоге мне и противно за себя, за свою нестойкость, за свою неспособность быть легким и вольным, и не оторваться от этого греха, от этой сладости, этого наркотика.