Золото для любимой

Глава 39. «ЗЛАЧНАЯ» НАХОДКА

Вскоре после отъезда дочек Бурхана Сыроватко отправился в Челябинск на переговоры с областным геологическим руководством. Вернулся он еще более напружиненный, чем всегда. Главный «алмазник» Южного Урала Ефим Петрович Ендовкин, курирующий нашу работу, указал ему на какие-то особенные синие глины. Мол, лет десять назад кто-то из съемщиков наткнулся в маршруте (на правом берегу Каменки) на необыкновенные синие глины, и вот теперь Ефиму Петровичу, страстному поборнику уральских алмазов, пришла в голову счастливая догадка, что то не простые глины, а, скорее всего, превращенные в глину алмазоносные лампроиты.

– Мы должны хоть на пузе исползать все карьеры, но эту синюю глину – кровь из носу – найти! – поставил нам задачу шеф.

– Боюсь, что на пузе будет не рационально, – с наигранно озабоченным видом высказался я. – Много ли на пузе проползешь? Тем более – с носовым кровотечением.

– Хватит ёрничать! – разозлился руководитель.

В результате мы с ним разделили между собой южные карьеры, те, что за рекой Каменкой, и принялись искать мифическую глину.

Я бродил по долинам (вернее, по низинам) и по взгорьям карьеров, ковырял заостренным концом молотка их глиняные стенки. Фактически я трудился за двоих, так как брал пробы и на алмазы, и на золото.

Уже третий день стояло полноценное бабье лето. Чистое, восхитительно синее небо простиралось от горизонта до горизонта. По слабо всхолмленной степи, бледно-желтые, с седыми переливами, колыхались выгоревшие травы. Березовые колки и одиночные деревья казались подлинно золотыми.

Я шагал по пологим холмам проутюженных бульдозерами старательских отвалов, перепоясанным шеренгами молодых сосенок. Примечательно: думал я не о золоте, а о женщине – о Гуле, а также о том, было ли что-то между ней и тем утонувшим в разрезе мужиком. Впрочем, глаза мои в это же время привычно отмечали все особенности окрестностей. Я научился не хуже Радика «читать» ландшафт – среди глыбовых нагромождений, впадин, неровностей дна карьеров угадывать возможные ловушки для золота. Наверное, так «чувствовал» реку, ее террасы, косы золотарь Куценко из нынче забытого читателями романа Олега Куваева «Территория».

Впереди синел водоем. Его отлогие глинисто-песчаные берега были изъедены змеящимися промоинами, постепенно расширяющимися в сторону озера. В верхах такой промоины можно взять пробу, хотя, скорее всего, она окажется пустой. Я ковырнул носком сапога влажное зализанное водой дно оврага. В сыром желтоватом песке блеснуло что-то черное. «Шерл?» – в первую секунду подумалось мне. Радик как-то показывал в своей «коллекции» черные блестящие кристаллы шерла – черного турмалина. Нет, тут что-то мягкое. Я ковырнул еще – полиэтилен. Черный мокрый полиэтилен. А в его разрыве проглядывает нечто белое… Какая-то эмалированная посудина с ржавыми трещинками. Кружка. Я собрался двинуться дальше, но что-то меня остановило. Что-то необычное было в окружающем кружку песке.

Пока еще с неосознанным, внезапно захлестнувшим меня волнением я опустился на колени, взял горсть песка и размазал его слоем на ладони. Одного мимолетного взгляда было достаточно… Запрокинув голову, я прикрыл глаза и так застыл, стоя на коленях на мокром дне узкой расщелины, среди сосенок, под синим пронзительным сентябрьским небом.

Я уже все понял, я уже твердо знал, что это за кружка, и все же не решался открыть глаза, опасаясь, что это мираж и что кружка исчезнет.

Вот что интересно: по словам Радика, Стефан спрятал свою добычу на восточном берегу озера (якобы неподалеку от чудом сохранившегося осинника, который отражался сейчас кровавым сиянием в синеве водоема), а я нашел ее на северном берегу, со стороны реки Каменки. Но, говорят, с кладами и не такое бывает…

Осторожно, как будто опасаясь, что находка рассыплется в прах, я извлек кружку из грунта. За ней тянулись обрывки полиэтилена.

Стоит ли говорить, с каким упоением ощутил я эту немую, эту ни с чем не сравнимую тяжесть обыкновенной с виду, чуть смятой и облупленной посудины?!

Я сорвал скотч и остатки полиэтилена с горловины кружки, накренил ее над ладонью. Вместе со струйками мутной воды на ладонь легко, словно смазанные жиром, выскользнули несколько самородков, выплыл желтый язычок золотого песка.

Волнение перешло в озноб. О таком количестве золота я не мечтал даже мальчишкой! Да это настоящий клад! Быстро оглядевшись из-за края промоины, точно солдат из маленького окопчика, я растеребил завязки рюкзака, сунул увесистую поклажу в рудный мешок. В другой мешок собрал горстями песок из того места, где находилась кружка. Его я промою в лотке. Шлих, пожалуй, будет побогаче, чем из самых продуктивных норок в мраморах.

Можно было бы промыть этот ценный материал и очистить содержимое кружки от попавших в нее примесей в ближнем водоеме, однако я испытывал инстинктивную потребность покинуть скорее это злачное (от слова «злато», а не «злак» в данном случае) место.

Километра через два я забрел в глубь ничем не примечательной березовой рощицы. Сел на шуршащую листву, стянул сапоги, бросил на куст портянки, развел огонь. Надо было немного успокоиться, перевести дух, угомонить эмоции. Да и по маршруту не мешало бы хоть что-то начеркать.

Молодые белоствольные деревца густо сыпали золотой фольгой. Мельтеша перед глазами, листья летели, крутясь, по воздуху, заныривали в сапоги, в рюкзак. Они обнаруживались между страницами пикетажки, в карманах куртки, в волосах, за шиворотом, в чашке с чаем. Воздух был настоян банным ароматом. Даже чай отдавал березовым листом и дегтярным духом березовых дров.

Жаль, у золота нет запаха. Будь он, это был бы, наверное, запах огня, молнии, запах каменного чрева Земли. И немного – осенних листьев.

Прихлебывая дымный горько-сладкий чай, я поглядывал на старенький, мятый, перепачканный глиной и осыпанный желтыми листочками рюкзак и думал о том, что в рюкзаке этом сейчас находится целое состояние. Ну, пусть не состояние, но все же стоимость этого металла составит сумму, какую мне не заработать в геологии и за всю жизнь.

«А Джоньич пусть ищет свою синюю глину!» – хмыкнул я не без злорадства.

Кстати, насчет глины. Упорный Сыроватко так хотел отыскать эту пресловутую глину, что в конце концов нашел. Хотя я бы синей ее не назвал. Она была светло-серой, может быть, чуть лиловатой, но никак не синей. Я рассматривал здоровенные куски этой породы, которые Виктор Джониевич, пряча за мужественным хладнокровием рвущееся наружу торжество, извлекал из рюкзака, и мысленно пожимал плечами: глина как глина, сухая, твердая, разотрешь в пальцах, послюнишь – липнет.

– Лучше ее назвать голубой, – дипломатично предложил Колотушин.

– Бледно-голубой, – уточнил я. – Или просто бледной.

– Ребята, да вы что! – шеф посмотрел на нас жалостливо, как на психически неполноценных. – Какая же она голубая?! Это та самая синяя глина, о которой говорил Ефим Петрович. Однозначно! Это уж к бабке не ходи.

«Ладно, – мысленно согласился я. – Синяя – так синяя. Посмотрим, что на это скажет сам господин Ендовкин».

Вместе с тем, скажу честно: я смотрел на сдержанно сияющего руководителя и немного ему завидовал. Вот нашел человек синюю глину – и счастлив. Она не синяя? Ничего, убедил себя, что синяя, и доволен собой. Почему же я не могу быть счастливым? Мучаюсь, не сплю по ночам… Полжизни мечтал о золоте, и вот получил – целых три килограмма, и что после этого изменилось? Вернулась ко мне Аня? Я стал счастливее, увереннее в себе? Увы… Даже такая редкостная, можно сказать, исключительная удача ничего по сути не изменила. Да это и понятно: никакое золото не способно заменить то, что я потерял – любовь женщины…

Вдобавок меня слегка тревожила мысль, правильно ли я поступил, присвоив эту находку. Ведь это золото намыл не я. Пусть его владельца и нет уже на свете, но, если рассудить, оно все равно чужое. В лучшем случае мне должно полагаться двадцать пять процентов, как это принято в отношении кладоискателей. А если подходить строго, то все это золото принадлежит государству, так как добыто хищническим путем.

Хотя вряд ли я решу отдать найденный клад государству (нынешнему государству).