Золото для любимой

Глава 5. ДУШЕВНАЯ МУТЬ

Переваливаясь с боку на бок, груженая вахтовка (гибрид автобуса с грузовиком) движется по разъезженной когда-то, а ныне высохшей, как хлебная корка, дороге. Часа через три подъезжаем к месту, обозначенному на карте несколькими крохотными черными прямоугольничками с надписью: «Хутор Кочкарский».

«Вот оно, место моей добровольной ссылки», – мысленно произношу я. Здесь я буду одиноким и независимым. Не хочу больше зависеть – ни от других людей, ни от событий, ни от своих эмоций. Я буду лишь беспристрастным наблюдателем.

Весь хутор – три дома, два из которых, просевших и обросших до окон коноплей и крапивой, явно не жилые. Третий оброс травой не так густо и не со всех сторон. В его высокие массивные деревянные ворота, вернее, во врезанную в них дверь, Колотушин стучит массивным железным кольцом, заменяющим звонок. Ответом ему – гробовая тишина. Ворота – как в крепости: установлены на могучих четырехгранных столбах и увенчаны бурой жестяной крышей во всю их длину. Они выглядят добротнее самого дома.

Вокруг, насколько хватает глаз, – ни единой души. Однообразные белые облака шеренгами замерли над всхолмленной просторной степью с разбросанными по ней лесными массивчиками (колкбми).

Наверное, здорово родиться и жить в таком месте, невольно подумалось мне. Тогда, очевидно, и характер, и судьба будут такими же ровными и безмятежными.

И мне вдруг отчаянно захотелось жить в таком вот безмятежном мире, но где обязательно была бы Аня и не было всего того, что с нами стряслось, и не существовало бы в помине никакого Армена. Где все было бы просто и понятно. Где Аня была бы безраздельно моей, и я любил бы ее открыто, преданно, чутко, без психологического садизма. Но… тогда это был бы уже не я.

В общем, на этом хуторе мы и поселились.

К сожалению, действительность часто оказывается не такой простой и безмятежной, как хотелось бы. Так и нашему поселению предшествовал глупейший скандал.

Почва для скандала зрела еще с утра на базе местной геологической партии, где мы ночевали. Сразу после завтрака Виктор Джониевич призвал к себе начальника.

– Владимир Кириллыч, есть одно важное дело, которое ты не учел, – внушительно проговорил он.

– Командировки? Уже отметил! – самодовольно отрапортовал тот.

– Нет.

– А, вы насчет транспорта? Договорился. Через полтора часа дадут вахтовку.

– Молоток. Но я не об этом. – («Молоток» у Виктора Джониевича заменяет слово «молодец», это у него высшая похвала.)

– О чем же? – озадаченно потер лоб Колотушин.

– Вот о чем: надо обязательно устроить фуршет со здешним начальством.

– Но нам же сегодня лагерь… – открыл было рот Кириллыч.

– Так заведено, – отрезал Виктор Джониевич. – От этого во многом зависит наш статус.

«Статус, – мысленно передразнил я. – Вот дубина».

Нет, не получается быть беспристрастным наблюдателем. Чего уж тут скрывать: Виктора Джониевича я недолюбливаю. С некоторых пор. Он-то все тот же, что и прежде, вот только я переменился… И переменилось мое отношение к людям.

– Володя, – тихо проговорил я, приблизившись к Колотушинскому уху, – прояви твердость, ты же начальник.

Но Кириллыч, по обыкновению, не спешил проявлять твердость, тем более когда ее проявлял Виктор Джониевич. Так что фуршет состоялся. В результате Виктора Джониевича и Мишку нам пришлось под руки загружать в прибывшую машину.

…И вот теперь мы стояли перед массивными двухстворчатыми воротами, ведущими во двор, и никто не отзывался на наш стук.

– Похоже, никого нет, – констатировал начальник, с хрустом пробравшись через упавший штакетник и одичалые кусты черной смородины к темному оконцу.

– Сгружаемся! – прорычал в это время из салона машины очнувшийся шеф. – Будем базироваться в доме!

– Скорее, под домом, – уточнил я ехидно. – Хозяев, возможно, и неделю не будет. И где гарантия, что они вообще нас примут?

– Кириллыч!!! Сгружаемся! – последовал еще более требовательный рык.

– Володя, нет смысла, – внушал я начальнику свое. – И так с выездом задержались. Время позднее, пора ставить палатки.

Как ни странно, на сей раз мои доводы подействовали на Кириллыча (наверное, больше подействовала моя трезвость на фоне нетрезвости Виктора Джониевича). Мы проехали до ближайшей рощи, где вдвоем с Володей осмотрели небольшую травянистую поляну между холмами, поросшими сосновым и березовым молодняком.

– Нормальное место, – заключил я. – Площадка ровная и дров навалом.

– Джониевич, ну как? – повернулся Колотушин к старшему по званию.

– Да вы что, мужики?! – распахнув дверцу салона, тяжело приземлился тот на ноги и уставился на нас вытаращенными глазами: – Вы в своем ли уме? Да нас тут при первом же ливне затопит!

– А надувные матрасы на что? – сострил я.

– Джониевич, нормальное место, лучше не найдем, – мягко убеждал шефа начальник. – Дров вон сколько!

– А вода?! – взревел тот (так что даже водитель, с любопытством наблюдавший из кабины за перепалкой, мгновенно спрятал голову). – Где вода, я вас спрашиваю?! Кто за водой будет бегать? Ты?! – ткнул он пальцем в меня. – Бери ведра и дуй за водой! – и он демонстративно скрестил на груди руки.

– Володя, – рассудительно обратился я к начальнику. – Ты видишь, что получилось? Я же говорил тебе: не надо покупать водку. Вот перед тобой результат, – указал я на тяжело дышащего, налитого кровью Джониевича. – Хорошо еще, не все дали им выпить. Но если дальше так пойдет – будем нянчиться с ним, как с дитём. Хуже! Дите хоть можно как-то угомонить.

– Вас самих надо угомонить, кретины! – гремел Сыроватко (собственный авторитет, видно, заботил его сейчас меньше всего). – А ты, Федька!.. Шесть лет назад ты сопли рукавом утирал, студентишка хренов, а теперь!..

– Ну-ну. Вот так и раскрывается сущность человека, – усмехнулся я, наслаждаясь своим психологическим превосходством. – Ладно, пора разгружаться, – обойдя гневно сопящего Виктора Джониевича, я влез в салон машины и принялся выкидывать оттуда тюки.

– Да вы что! – взвился Сыроватко. – Да вы, я вижу, и без водки охренели!

Колотушин, поколебавшись, чью сторону принять, присоединился все же ко мне (но, похоже, уже начиная раскаиваться в этом, уже гораздо менее решительно).

– Да вы совсем идиоты?! Загружай обратно! – неслось снаружи, пока я освобождал вахтовку от нашего груза (а Кириллыч складывал все на поляне).

– По-моему, клоунов у нас в штате нет, – негромко, но так, чтобы Джониевич слышал, проговорил я.

Поддразнивая таким образом разбушевавшегося коллегу, я еще сильнее выводил его из себя, и это доставляло мне какое-то садистское удовольствие. В душе всплыла какая-то муть. Наверное, мне отрадно было видеть, что не только я могу быть жалким и неприглядным. Возможно, так я надеялся взять у жизни хоть какой-то реванш.

– А ты… ты… – трясся шеф, – ты забыл, раздолбай, как мы с тобой на Верхоянье тонули?

Действительно, было такое. Эпизод этот как-то затёрся в памяти, хотя стоило бы его обновить. Чуть позже.

Однако справедливо ли сравнивать Верхоянский хребет и почти плоское Южное Зауралье?!

Впрочем, если честно, я не мог гарантировать, что нас не подтопит тут при первом же крепком ливне. Да и перспектива обитать в палатке, спать вповалку, ютиться в ней во время непогоды бок о бок с Виктором Джониевичем не очень-то прельщала и меня. Зачем же я так упорствовал? Только чтобы досадить Сыроватко?

Забавно: все это время наш шлиховщик мирно возлегал на травке у подножия холма и изредка бормотал себе под нос:

– Затопить тут не затопит, но все же в доме лучше…

– Джониевич, – обратился Колотушин к шефу, вытряхивая из баула топоры и ножовку, – лучше бы картошку поставил вариться, пока мы лагерь устраиваем. – И Володька отправился за кольями для палатки.

– Кто у нас моет пробы? – не поднимая головы, изрек тем временем Мишка. – Скажите мне, где вода, чтобы мыть пробы?! – выкрикнул он.

– Где вода?! – тотчас же подхватил Сыроватко.

– Пойдем, Джониевич, покажу воду, – предложил появившийся из лесочка с вырубленным дрыном Кириллыч. – За этими горками – карьер и чистое озерцо.

Когда они оба прогулялись за холмы и вернулись, Виктор Джониевич заговорил уже более миролюбиво:

– Начальник насчет воды меня убедил. Молоток! Ладно, парни… я тут лишнего себе позволил, всякие слова… Беру обратно. Но вы же не дураки, должны понимать: лучше устроиться в доме.

«С этого бы и начинал», – подмывало сказать мне.

Джониевич помолчал, затем выдохнул решительно:

– Вот что, мужики… Дайте выпить. Выпить дайте, не могу!

– Кириллыч, хоть глоточек! – взмолился и шлиховщик.

– Ужасные люди! – сокрушенно покачивая головой, полез в свой рюкзак начальник.

– Сейчас мы с Михаилом выпьем и пойдем за водой, – деловито приговаривал Сыроватко. – К колодцу. А колодец, как правило, тяготеет к жилью.

– Лучше бы картошку поставили вариться, – беззлобно ворчал Колотушин. – Вода и рядом есть.

– Нет, мы пойдем за чистой.

– Хорошенькое начало сезона, – мрачно усмехнулся я, когда те двое, выпив, уковыляли с ведрами.

– Ладно, ничего, – снисходительно проговорил Кириллович. – Побузят немного, завтра протрезвеют и начнут работать.

Как все коряво! Такое чувство, будто в грязи вывозился. Хотя ясно: не испытывай я сам душевных терзаний, вряд ли бы я стал так доводить шефа.

Захотелось уйти куда-нибудь, чтобы никого не видеть. Пока Колотушин возился с костром, я удалился за холмы, к найденному им озерцу, присел там на влажной траве и вытащил из кармана полевой куртки свой измятый блокнот и ручку. Но записал всего лишь: «Аня, мне плохо…»

Пока сидел у воды, вспомнилось исподволь…

Из первых наших дней

Мы с Аней у нее дома. На диване. Полуодетые. Целуемся. Мы еще ни разу не были близки. И я мягко настаиваю. Она пока что упорствует. Я продолжаю настаивать (деликатно). Она колеблется… Я целую ее в шею у самых корней волос, вибрируя языком (я знаю действие такого внешне вроде бы невинного поцелуя). Девушка буквально тает у меня в руках, слабеет, и мне удается расстегнуть застежку узенького лифчика…

Время – одиннадцать вечера. Родители ее час назад отвалили на дачу.

Вдруг – звук отпираемой входной двери.

– Аня, ты дома?

Ее отец! Какого беса он вернулся? Меня он с самого начала почему-то невзлюбил и вообще был противником наших встреч, а тут такое…

Слетаю с дивана, мигом натягиваю штаны, рубаху, включаю телевизор, утыкаюсь носом в экран и замираю в созерцательной позе. Сам не ожидал от себя такой прыти.

На экране дородная дама с фальшивой любезностью убеждает купить обогреватель под названием «Доброе тепло» (телемагазин).

Анин отец – он культурный и, прежде чем войти, стучится. Придирчиво оглядев комнату и особенно меня, поглощенного передачей, выносит постановление:

– Наверное, твоему товарищу пора домой, – (по имени он меня упорно не называет).

Аня смотрит на меня сочувственно и виновато.

Выметаюсь восвояси. Невезуха: свою комнату в аспирантской общаге я уступил на ночь приятелю с подружкой, уверенный, что останусь у Анюты.

Гуляю под окнами – час, другой. Отец ее, похоже, уезжать не собирается (должно быть, поссорился с женой). Деваться некуда, гуляю до рассвета. Ночью еще и дождик припустил, загнал под козырек подъезда.

Утром батя уезжает-таки.

Аня впускает меня, бросается на шею, точно я вернулся с войны, жалеет, ласкает, разрешает все…

После всего заглядывает мне в глаза:

– Ты не обиделся, что так получилось? Не обижайся на меня, пожалуйста.

Я же вместо того, чтобы сказать: «Милая, разве ты в чем-то виновата?», – тяну снисходительно:

– Да ладно…