Я сижу на шершавой мраморной плите у края озера в глубине Каменного разреза. Я только что выбрался из воды, и с волос еще стекает влага. Время от времени меня передергивает от векового, пещерного холода карьера.
Но этот же холод не раз давал мне бодрость и силу. И сейчас я с удивлением осознаю, что карьер этот стал мне чем-то близок, несмотря на всю его угрюмую отрешенность и мрачноватую историю.
В этот раз я плавал дольше обычного. Мне почему-то захотелось повторить вчерашнее – доплыть, не выныривая, от средины озера до погруженной под воду арки, пронырнуть в нее, вынырнуть во второй части карьера, отдышаться и вернуться обратно.
Оказалось, что для этого необходимо, чтобы наверху стояли вдоль обрыва бандиты с камнями в руках и чтобы для меня всерьез решался вопрос жизни и смерти (причем выжить мне требовалось бы не только ради себя, но и ради любимой женщины).
Так что повторить собственный рекорд мне не удалось (и даже показалось, что это вообще невозможно). Зато пришлось выполнить на берегу около ста приседаний и раз сорок отжаться, прежде чем окостеневшее тело начало размягчаться и оживать.
(Вчера я имел преимущество – меня отогревала женщина.)
Зеленовато-оранжевый многогранник – отражение вечернего неба – лежит на средине озера в обрамлении темно-серых теней от скалистых бортов карьера. Постепенно это светлое пятно теряет свою красочность, становясь все более синим и однотонным. Я не ухожу. На душе, как и в природе, – ровно и безмятежно.
Мне не хочется больше ни о чем переживать. Все уже пережито. Сомнений больше нет: Аню мне вряд ли удастся вернуть, да и вряд ли это нужно. Так что надо жить дальше, жить настоящим, а не умершим прошлым. Хватит оглядываться назад. И на самого себя. Надо подумать о других – о Гале, о Тагире и Радике, которые не очень-то счастливы в жизни. Может, в этом мое спасение? Надо помириться, наконец, с Сыроватко. Ведь тот, по большому счету, неплохой мужик, а его упорство в поисках алмазов все же должно принести плоды. Из последнего похода с Радиком к Санарке он приволок полный рюкзак действительно синей глины (зеленовато-синей, если уж быть объективным). Не исключено, что как раз в ней обнаружатся алмазы вопреки всякой логике (ведь не всё в природе, как и в человеческой судьбе, поддается расчету и научному анализу).
Сам я съездил сегодня с Раисом на его мопеде за Березовские сопки и там, в узкой промоине полуиссякшего ручья, в разрушенных метаморфических сланцах, после настойчивых поисков нашел прозрачные бледно-голубые кристаллы аквамарина, которые вольный бродяга Раис принял когда-то за алмазы. Самый крупный кристалл я подарил Гуле. Она достойна этого. И даже гораздо большего. Я теперь знаю: все золото, все самоцветы мира не стоят любви одной женщины. Тем более такой, как Гуля.
Я улыбаюсь своим мыслям. Впервые за многие месяцы я достиг согласия с самим собой. Если сейчас у меня спросить, счастлив ли я, я отвечу не задумываясь: «Да, я счастлив, у меня есть Гуля!»
«У меня есть Гуля!» – хочется прокричать мне так, чтобы откликнулись эхом все пещеры и гроты бездонного Каменного карьера. И не кричу я лишь потому, что сама Гуля в эту минуту стоит у меня за спиной (я и не слышал, как она спустилась в разрез). Она обнимает меня сзади, нагого и холодного, растирает ладонями и, прильнув, щекотно целует в шею. Я ощущаю ее тепло, ее запах – аромат южно-уральских степей, березовых рощ, холодных озер, летних дождей, домашнего очага, дикой вишни, вольных ветров…
Я свободен!
2004 – 2006