Золото для любимой

Глава 32. СТЫЧКА В КАРЬЕРЕ

Сидя на корточках у кромки воды небольшого озерца в глубине котлована, я мерно покачивал, словно колыбель, наполненный грунтом лоток. Сквозь прозрачную воду было видно, как вниз по уклону дна клубящимися желтовато-белыми волнами уходит смываемая с лотка глинистая муть.

Ветерок гонит по поверхности водоема янтарные березовые листочки. Глыбы мраморов, бесформенные, изъеденные дырами, как будто подались вперед, точно заинтригованные наблюдатели, пытающиеся заглянуть старателю через плечо.

Волнение, ожидание удачи нарастали в моей душе по мере того, как на дне посудины оставалось все меньше содержимого. Несмотря на нетерпение, я действовал осторожно, почти ласково, словно обращался с женщиной или с ребенком. Легонькой складочкой пробегала каждая новая порция воды, слой за слоем удаляя тонкий песок. В работе с лотком я уже мог считать себя специалистом. Я знал теперь, что отмою шлих в любых условиях, хоть в крохотной грязной луже.

Отмыть мастерски шлих, замечу, – дело десятое. Главное – найти место, откуда брать материал для промывки. Даже в заветном местечке Радика далеко не всякая впадина и щель оказывалась продуктивной.

Но в этот раз я был уверен, что стараюсь не зря: разгребая глубокую, запечатанную сверху глиной трещину-промоину в скале, я докопался сперва до серого песка (уже хорошо!) с галькой и обломками мрамора (самое то, как говорит Радик), а затем в глубине щели на шершавой, как терка, поверхности камня впервые визуально, еще до промывки обнаружил несколько золотинок. До сих пор такое удовольствие выпадало лишь Радику. Трудился я, используя геологический молоток на длинной рукоятке, железную скобу (чтобы выковыривать песок из самых узких трещинок), столовую ложку, метелку, похожую на большущую зубную щетку (выметать дно ложбинок и выемок). Но сейчас мне пришлось наслюнявить палец и им уловить желтые пластиночки. Я совал их в рот, отмывал слюной и сплевывал в полотняный мешочек. И почти трепетал от предвкушения: ведь если еще до промывки я собираю вручную золотины, то что же мне уготовано в лотке?!.

И вот на дне лотка постепенно обнажаются мелкие камешки, перекатываются под слоем воды, точно кизиловые косточки, агрегаты кианита, серые и зеленоватые, и из-под взмучивающегося песчаного осадка пробивается уже хорошо знакомый торжествующий блеск. Я прикрываю на мгновение глаза, чтобы унять захлестывающее меня волнение. И снова открываю: вдоль всего желобка, разделяющего пологие плоскости посудины, на ее черном фоне непрерывной цепочкой выстроились зерна солнечного металла…

– Кто такой? – внезапно прозвучало у меня за спиной.

Я вздрогнул и быстрым движением затопил лоток.

Сзади стояли два парня. Одного из них, одетого, несмотря на теплый день, в черную куртку из искусственной кожи, я без труда узнал. Это был Андрей, которого не так давно я заставил покинуть дом Радика. Второй, в грязной майке и мотоциклетных очках на лбу, дотемна загорелый и какой-то взъерошенный, был мне незнаком.

Андрей, нервно кривя рот то в одну, то в другую сторону, видимо, покусывая изнутри щеку, поигрывал короткой саперной лопаткой. Его напарник держал в руках мой молоток, сметку и ложку, оставленные мной у трещины. Все это парень поочередно побросал в озеро. Так что у меня оставалась лишь скоба, которую я захватил с собой, чтобы счищать ею с ботинок налипшую глину. И сейчас я медленно выпрямился, сжимая эту скобу в кулаке.

– Где наша проходушка? – проговорил Андрей. (Пришедшие теперь обеспокоенно поглядывали на скобу у меня в руке.)

– Какая еще проходушка? – отозвался я, уже начиная догадываться, что речь идет о портативном промывочном агрегате, который забрал Радик.

– Будто не знаешь, – напарник Андрея кивнул на рифленые отпечатки моих ботинок на вязкой светло-серой глине. – Там точно такие следы.

– Не брал я никакой проходушки, – негромко, но твердо проговорил я.

Те еще немного постояли, злобно глядя на меня.

– Тут наше место, запомни. Если еще раз тебя тут застукаем… – Андрей выразительно потряс лопаткой.

Они выбрались по корявым известняковым уступам наверх.

– Я не забыл, как ты меня прогнал, – обернулся Андрей, прежде чем скрыться из виду.

Через минуту послышалось фырканье заводимого мотора.

Вот, значит, до чего увлекся, подумал я, не услышал даже, как подъехал мотоцикл…

Я извлек из-под воды лоток. На его дне сиротливо маячили всего две или три желтых крупицы. Придется начинать все заново.

…Я брел, глубоко увязая в глине, сгорбившись, поскольку плечи мои отягощал груз – целый рюкзак грунта из той самой промоины. Это был заведомо богатый материал. «Хороший грунт, – сказал бы Радик. – В нем должно быть». А еще в кармашке рюкзака таился маленький хлопчатобумажный мешочек, в уголке которого можно было нащупать нечто, напоминающее зерна крупы.

Я сбросил поклажу на краю березовой рощи, частично съеденной карьером. Внизу, под обрывом, рябило озерцо. Здесь, в безопасном месте, я и промою добытый грунт. Но пока что я развел костер, повесил над ним алюминиевый котелок со ртутной (как уверяет Радик) озерной водицей. Первым делом надо было бы переписать с клочков бумаги в пикетажку второпях набросанные маршрутные наблюдения. Но вместо этого я залюбовался позолоченными осенью Березовскими сопками напротив, белесыми выкошенными луговинами в их подножии, пустынным озерцом внизу и полощущимися в голубизне неба надо мной ветвями берез.

Вместо пикетажки я извлек из полевой сумки свой истрепанный блокнот и записал: «Впечатление, будто осень, уходя, оставляет на ветках лоскутки своих ярких платьев…»

Перечитав, подумал: я, как уродливая барышня – пытаюсь прикрыть, разукрасить такими вот красивостями свое духовное пепелище. Вырвал и швырнул лист с последней записью в костер.