Золото. Назад в СССР 2

Глава 14

Я рано отправился спать. На меня как-то сразу навалилась усталость.

Проснувшись часов шесть утра и открыв глаза, я понял по темной и светлой полосе на стенках палатки, что за ночь выпало по колено снега.

Только этого еще не хватало. Мы вчера из-за медведя не стали собирать дрова.Сегодня навалило снега. Теперь это будет делать значительно сложнее. Неплохо бы отправиться за дровами пораньше. Я вылез из теплого спальника. Температура в палатке приближалась нулю. Но не была минусовой. Это я понял потому, что вода в чайнике не змерзла.

Это и хорошо и плохо одновременно.

Хорошо, потому что снег мокрый, а значит дрова еще не обледенели и не подхватились с землей. Их будет легче доставать. Поди поотрывай примерзший плывун от грунта. Удовольствие так себе.

Плохо, потому что дрова будут тяжелыми от сырости и их нужно дополнительно сушить. Чапать по мокрому снегу тоже не сахар.

Медведь все же оказал нам услугу. Можно сказать, что та часть берега, на который мы ходили с Петровичем была по большей части голой, в отличии от стороны куда ходил Брахман с Сидоренко

Мне вспомнился приятный запах кедрового стланика. Его в той стороне бы достаточно, даже для того чтобы перезимовать.

Я потянулся, взял чайник чтобы умыться и обратил внимание на то, что Петровича в палатке уже нет. Тогда я тихонько вышел из палатки, стараясь не шуметь, чтобы не будить нашего соседа.

Наш лагерь еще спал, но я заметил, что Петрович уже проснулся и сидя на ящике с образцами что-то мастерит.

В лагере был наведен полный порядок, все было убрано. И теперь уже ничего не говорило о вчерашнем нападении медведя.

Разорванную палатку-лабаз заменили другой, все следы пребывания медведя выведены и вычищены. Нигде не было видно ни крови ни самой туши.

— Проснулся? — Петрович строгал ножом палку полутораметровой длины.

— Ага, утро доброе, — я присел рядом, — что шаманишь, Петрович?

— Доброе, — из его рта торчала вечная сигаретка «Прима», он кивнул в сторону очага-кострища — вон та кипяток в котелке. Чай и сахар рядом, в рюкзаке. Сани нам с тобой делаю.

Я посмотрел на треногу сделанную из веток, на которой кипятилась вода.

— Без саней-то нам никак. Это даже хорошо, что снег выпал. Вчера плывуны пришлось бы волоком тащить.

— Снег липкий, придется попотеть.

— Это верно, но я уже с самого ранья жир медвежий перетопил, — он показал на законченные железные банки из под вчерашней тушенки, — смажем с тобой им полозья, сани лететь будут — никакая Раиса Сметанина не догонит*( выдающаяся советская спортсменка, лыжница, 4-кратная олимпийская чемпионка, 7-кратная чемпионка мира, многократная чемпионка СССР, заслуженный мастер спорта СССР, Первая в истории спортсменка, которая выиграла 10 медалей на зимних Олимпиадах)

— Когда успел? — спросил я, наливая себе чай, — тебе сделать?

— Не, я уже. Потом некогда будет по малой бегать. Жира вчера с туши срезал, перед тем, как мужики ее вон туда оттащили.

Он махнул рукой в сторону.

— Давай, чем помочь?

— Пей чай, у меня уже почти готово. Думал больше провожусь, потому-то тебя не будил.

Не каждый поймет, что значит попить чай с утра после трудных суток в экспедиции.

Аромат обжигающего свежезаваренного чая, пропахшего дымком ранним морозным утром чувствуешь будто не обонянием, а всем своим сознанием.

Это ощущение ни с чем не сравнишь, оно пробуждает и рассказывает, что ты жив и твоей жизни есть что-то очень простое и хорошее.

Можно немного помедитировать, глядя на пар поднимающийся над чашкой — разница температур делает его по-особому видимым.

Чувствуешь кожей, что прохладно.

А потом вбираешь в себя тепло, разливающееся по телу.

— Ну вот, готово! Сейчас буду смазывать

Петрович поставил на попа сварганенные сани. Я подался вперед, чтобы подать банку с медвежьим жиром, но он меня ловко опередил. Я даже подивился его сноровке.

— Видать, шара вчера хорошо пошла, Петрович. Смотри, какой ты бодрый, — он действительно выглядел как ни в чем не бывало, будто и не проводил вчера полчаса в ледяной воде.

— Шара, ни шара, а дрова возить надо и никуда нам с тобой от этого не деться. Допил? Тогда иди за варежками и погнали.

— Видать, шара вчера хорошо пошла, Петрович. Смотри, какой ты бодрый, — он действительно выглядел как ни в чем не бывало, будто и не проводил вчера полчаса в ледяной воде.

— Шара, ни шара, а дрова возить надо и никуда нам с тобой от этого не деться. Допил? Тогда иди за варежками и погнали. Только ружье свое не забудь, а то, вдруг еще один такой любитель сгущенки выползет.

Я встал, еще раз потянулся. Остатки сна как рукой сняло.

— Да не должен, мы тут вроде как на его территории находимся, сюда другие медведи не сунуться. Гон*(брачный период) у них уже в конце июня закончился. Посторонние к такому не полезут. Он тут может весь наш берег занимать.

Только во время гона, когда самку «гонят» самцы, а самка «убегает», как истинная барышня, медведи могут стихийно зайти на чужую территорию. Иногда даже такие «гонщики» сбиваются в небольшие стаи, состоящие из самцов и преследуют одну медведицу.

— Полезут или нет мы не знаем, береженого бог бережет. Вон сам же вчера говорил, что по всем приметам медведь не должен был нападать на мужиков, а уж тем более не должен был к лагерю подходить. Но оно вон видишь, как вышло.

— Да, зверь есть зверь. Ему пальчком не пригрозишь и натаций не почитаешь.

Я нырнул в палатку, нашел два своих болоньевых дождевика, которые мне подарил Гибарян, взял их, варежки и свое ружье и снова вылез к Петровичу.

— Готов? — улыбаясь спросил меня старик.

— Всегда готов! — ответил я и протянул руку, чтобы забрать у него ремни от самодельных саней, но но отвел мою руку.

— Ты давай-ка, хвост не петуши. Тебе еще за мной с санями угнаться нужно.

На этих словах, он поправил свою винтовку на плече и зашагал в направлении, где мы вчера вытаскивали плывуны.

Их стоило собрать, потому что ветви их были толще и длиннее чем у кедрового стланика, а значит они и тепла могли давать при горении значительно больше.

Петрович действительно «зарядил» так, что оказался сразу шагов на пятнадцать впереди меня. Я пытался догнать его быстрым шагом, но не тут-то было.

Мне казалось, что расстояние между нами не сокращается, а только увеличивается.

— Не отставай, догоняй, давай, — весело подзадоривал Петрович, иногда оборачиваясь ко мне, но продолжая идти.

— Ну ты даешь. Да как тебя догнать-то? Ты вон какой марафонский темп взял. Не ожидал от тебя такой прыти, Петрович!

Петрович рассмеялся и еще прибавил шага. Я почувствовал, как взмок под своей верхней одеждой

— Вот вы молодежь за золотом гонитесь, а быстро ходить в тундре не умеете.

Мне подумалось, что в некотором смысле этот утренний сбор дров теперь напоминал некое спортивное состязание.

Я поражался, как такой взрослый человек, может ходить с санями, быстрее меня свободного. При том, что он шел по глубокому мокрому снегу, а я двигался по его следам.

— Петрович, ты что легкоатлет?

— Я — старатель! — гордо проговорил он, мой напарник продолжал идти, подняв указательный палец вверх, — я когда сюда после зоны попал — словно полностью переродился, каждая клетка тела стала как новая. Вот что свобода с человеком делает.

— Это как? Что значит переродился?

— Там ты ходишь строем, как прикажут. Не можешь выбирать. Ни медленно, ни быстро. Бежать не можешь, стоять не можешь, а иногда это так тошно. А ростом я, как видишь невысок, меня все время в конец ставили. Я дал себе слово, что как выйду, буду мухой везде летать.

— А прогулки?

— Нет там прогулок, только строем. В брак строем, в пищеблок строем. Даже на точок строем. Но быстро ходить я здесь научился, когда в старатели пошел.Настоящий старатель умеет быстро ходить. Иначе все козырные места раньше тебя займут.

Меня брал азарт. Мне не хотелось отставать от старика, но его худощавое жилистое тело, все еще полное жизненных сил оказалось в лучшей форме, чем кто-нибудь мог предположить.

Несмотря на то, что Петрович курил, как паровоз, он умел каким-то чудным образом распаковывать скрытые резервы организма и пользоваться ими.

Резервами, которыми обладает любой человек, но у большинства они будут спать всю жизнь и ими так и не воспользуются.

Мне почему-то пришел на ум Брахман и его увлечение йогой. Ведь многие йоги упражняются всю жизнь, чтобы раскрыть в себе подобную энергичность.

У Петровича же это получилось естественным путем, сама жизнь удивительно светилась в нем подобным образом.

Мы наконец достигли самой крайней точки за поворотом, где вчера до встречи с медведем Петрович лазил в ледяной воде и доставал из нее плывуны и коряги.

Они образовали снежную гору, будучи сваленными друг на друга на берегу.

— Петрович, дай-ка, — я начал извлекать сухие ветки с корнями из белого холма.

Сани, казавшиеся поначалу вместительными, могли принять четыре подобных плывуна. После того, как я увязал и закрепил их, саней под ветками стало совсем не видно.

— Может еще сверху? — спросил я Петровича.

— Нет перевернется. Да и тяжелые они. Салазки могут на камнях проломиться и не выдержать. Сделаем так. Еще две вязанки на спину мне взвалишь. Ты тащи сани впереди, а я пойду сзади. На полпути поменяемся.

— А ты осилишь?

Он промолчал и смерил меня таким взглядом, будто смотрит на несмышленыша — первоклашку.

— Всё. Понял, давай грузится, — я улыбнулся.

Мы связали еще две вязанки и закинули ему на плечи. Они оказались довольно увесистыми. Всего пять.

Двинувшись в обратный путь, я почувствовал насколько хорошо Петрович придумал, как облегчить нам «логистику».

Сани часто вязли в мокром снеге, и если бы не медвежий жир, то нам пришлось бы каждый раз снимать вязанки с его спины, чтобы вытолкнуть их.

— Ничего, сейчас колею раскатаем, дальше легче пойдет, — приговаривал Петрович, помогая мне в таких случаях одной рукой.

Пройдя примерно пол пути мы сделали небольшой привал и поменялись местами.

— Обожди, перекурим, — Петрович достал красную пачку «Примы» извлек из нее сигаретку и предложил ее мне. Он прекрасно знал, что я не курю, но делал предложение воспользоваться его «табачком» каждый раз, словно какой-то сакральный ритуал.

Это действие, как бы подтверждало, что я не просто не являюсь его врагом, а он готов делить со мной последнее.

Петрович предлагал сигаретку не каждому в нашей группе.

Я с улыбкой вежливо отказался от предложенного курева. Тогда старик ловко спрятал пачку в нагрудный карман чиркнул спичкой, и выпустив дымное облачко, закурил.

Инженеры, из тех что были курящими, предпочитали сигареты с фильтром. Рабочие курили папиросы «Беломор» или «Казбек» и только старик выделялся на общем фоне своей «Примой».

Он как бы подчеркивал свой особый пролетарский вкус. Куря «Приму» Петрович,демонстрировал миру, что несмотря на все свои жизненные перипетии, боль и судьбоносные ошибки и страдания, но не станет курить черти что.

«Прима» была подороже «Беломора» и «Казбека» поэтому не каждый курильщик из рабочих, готов был тратить на эти сигареты лишние деньги. курево запасали на весь срок экспедиции.

Она была так же крепка и пахуча, именно пахуча, потому что ее специфический запах нельзя было назвать ароматом, как и «Беломор», но курившие ее считались пролетарскими «пижонами» и даже эстетами.

Его предложение было особо ценно тем, что курево запасали на весь срок экспедиции. Но никто не предполагал, что оно может затянуться на всю зиму. Поэтому запасы табака так или иначе скоро у всех должны были подойти к концу.

Я спокойно дождался, когда он докурит, разглядывая тающий снег на берегу озера. Вчерашний сырой туман, сменился прохладным штилем. Небо было затянуто серыми тучами, по которым невозможно определить будет ли сегодня еще идти снег.

Когда Петрович помог взвалить мне на плечи вязанку, я почувствовал неимоверное неудобство.

Ветки больно упирались в спину и плечи, казалось что их неровные сучкообразные изгибы и концы были придуманы для пыток, как во времена европейской инквизиции.

Центр тяжести был перемещен ближе к массивным корням. и хоть мы разместили два плывуна «вальтом», вязанки все время смещались то на одну то на другую сторону.

Мне постоянно приходилось балансировать вес на спине чтобы не завалится на бок, поднимая то правое, то левое плечо. От этого ёрзанья сводило шею, плечи и спину.

Но вспоминая, что Петрович был намного легче и мельче меня и ему тоже приходилось совсем несладко, я сжал зубы и продолжал путь. Я проникся к старику еще большим человеческим уважением.

Такова настоящая мужская доля. Молча превозмогать себя и идти вперед, глядя на других таких, как и ты. Глядя на самых сильных и достойных и повторяя их путь мы сами становимся сильными.

Если на дорогу к импровизированному складу мы затратили примерно полчаса, то обратно мы добирались час.

Лагерь уже проснулся и готовился к завтраку, нас позвали, но мы не стали ждать, а сразу отправились в обратный путь.

Семягин поздоровался, поблагодарил, попросил быть осторожными и внимательными, и пообещал сразу после завтрака прислать подмогу.

Нетрудно было посчитать, что нам понадобиться не менее двух дней чтобы перетащить все запасы топлива, которые мы набрали с Петровичем на берегу.

Вторая ходка далась легче первой, мы уже раскатали дорогу и шли по утоптанному снегу. Полозья саней все еще застревали, но уже не так часто. Образовалась лыжня. Ноги хлюпали в жидкой снежной каше, но из-за общей физической нагрузки не замерзали.

Тащить вязанку на спине тоже стало легче, потому что я вытащил из рюкзака свой дополнительный ватник цвета хаки.

Мне выдали его на складе в самом начале моей карьеры геолога, но одевать его мне приходилось не особо часто.

Видимо эти ватники были еще из запасов созданных во Время Великой Отечественной войны и благополучно доживших до семидесятых.

Ватник легко скатывался в небольшой валик, который при случае можно было использовать как подушку или дополнительное одеяло.

— Вещь! Что-то я сам не подумал, — потряс удовлетворенно головой Петрович, когда я сложил вдвое и постелил ему на плечи ватик перед тем, как взвалить вторую партию плывуна.

Когда мы подходили к лагерю, что увидели, что ребята выкапывают и тащат в лагерь те одиночные плывуны, которые были найдены нами первыми.

Их было довольно много и они перетаскивались волоком, чем вызвали недовольство Петровича.

— Вы нам всю колею затоптали, бесовы дети! Лучше бы и не трогали, на горбу надо таскать, на горбу! — ворчал старик, когда улыбающийся Брахман подошел снял перехватил поводья саней.

Двое других ребят пошли ко мне и помогли снять со спины тяжелую вязанку.

— Ого нихрена себе! Да тут килограмм сорок! — удивился Рома Козак

— Протащишь метров десять поймешь, что все восемьдесят. Возьми ватник, кожу сдерешь, — ответил я парню снимая плывун со спины.

— Отдыхай, я так потащу, — не внял моим советам Козак.

Мы таскали дрова до обеда, успев сделать с Петровичем еще две ходки. Как я и предполагал он оставался бодр и полон сил, чего нельзя было сказать о других.

Некоторые быстро выдохлись и старик безобидно шутил над ними.

Другие, как и я, чувствовали себя вполне в силах проработать до позднего вечера.

Вчерашний медведь разорил и уничтожил наш улов щуки, поэтому мы сели обедать ухой из некрупного озерного окуня, на которого я раньше даже бы и не посмотрел. Слишком костистые и мяса в них мало.

Видно сегодня благородным щукам и форелям не понравились небритые физиономии наших рыбаков

Но сейчас, на прохладном воздухе в кругу смеющихся коллег-мужиков, эта уха из окуня казалась царским блюдом.

Я выловил из своей миски с дымящимся паром рыбью голову и собирался ее отложить, чтобы разделаться с ней потом, как заметил, что из ближайшего кустарника слева на меня умоляюще смотрят глаза небольшого зверька.