— Здорово, а про Петровича у тебя есть?
— Очень мало, в основном про то, как мы промывали и шурфили, про это ты и сам все знаешь.
— Можно почитать?
Брахман заерзал.
— Знаешь, я бы не хотел…
Я понял, что его слова о том, что он знает про возможный мотив убийства не были пустым звуком. Мне нужно непременно прочитать его дневник.
Я пока не стану настаивать на чтении. Придется поступить не очень честно, прочесть дневник без его ведома.
Не здорово, конечно, лазить в чужих записях, но прежде всего я хочу выяснить, что произошло, потому что это дело может обернуться такой неприглядной стороной и принести всем столько горьких переживаний, что нам и не снилось.
Четвертой очень важной деталью было оружие Петровича, подброшенное под дно палатки. Я точно понимал, что будь оно под палаткой ночью, то я стопроцентно почувствовал был его под полом. С этим тоже не было никакой ясности.
Были ли у других мотивы? Вполне могли быть такие о которых я пока не знал. Это предстояло мне еще выяснить.
— Думаешь, у кого-то есть причины убить Петровича?
— Не знаю точно, но на самоубийство или несчастный случай не похоже.
— Чай будешь?
— Можно
Брахман вскочил, вышел наружу и через некоторое время принес оттуда чайник с кипятком.
Он взял две эмалированные кружки, залил кипятком, потом Брахман извлёк из кармана маленькую коробочку и, вынув оттуда щепотку листиков чая, бросил их сначала в одну кружку потом во вторую.
Несколько мгновений он, затаив дыхание, смотрел на то, как чаинки расправляют лепестки.
— Лучший в мире чай! — заметил он, отпивая глоток. Какое-то время, живя в Хабаровском крае, он пристрастился к зеленому чаю, хотя таскать с собой отдельные пачки чая было затруднительно.
Мне всегда казалось, что этот «лучший в мире чай» отдаёт веником, но я безропотно сносил чайные чудачества соседа.
Я тоже сделал глоток чая. И хотя зеленый чай считался успокаивающим, он всегда бодрил меня и я не любил пить его перед сном. Но завтра торопиться было некуда, а чувствовал, что моему соседу хочется поговорить и он может случайно выболтать что-нибудь полезное.
— Что только я не передумал про старика и то, что с ним произошло, — Брахман уселся по-турецки.
— И к какому выводу пришел?
— В том-то и дело, что пока ни к какому. Но вот, что мне не дает покоя, так это рюкзак Петровича.
— Почему же?
— Раз он исчез и от него избавились, значит в нем был что-то такое, что могло навести на след преступника.
— Да, согласен.
— Еще вся эта история со стволом.
— Каким?
— Пистолетом старика. Я не стал рассказывать, но в то утро когда ты пек блины на морозе я видел, как один из братьев крутился у нашей палатки.
— Ну так один из них и нашел пистолет.
— Да нет же я не об этом.
— Тогда не понимаю тебя, а о чем ты?
— Раньше. Я видел, как он крутился у палатки до того, как мы все спохватились и стали искать Петровича.
— И что он там по-твоему делал?
— Да я не обратил на него внимания я ходил к воде умываться. Я же тогда не знал, что что-то произошло со стариком, поэтому не особо помню.
— А может помнишь, что у него что-нибудь в руках было?
— Нет не могу сказать, могу только сказать, что он без варежек был.
— Ну это понятно, в то утро не так прохладно было. Все были без перчаток.
— Ты верно говоришь, он был без варежек, они у него были заткнуты за поясной ремень, ты же знаешь, как эвенки свои полушубки носят.
— И что?
— Я говорю, тогда это не имело никакого значения, но сейчас мне кажется, что варежки были испачканы.
— Испачканы? Чем?
— Вроде как засохшей кровью. Но точно сказать не могу.
— Ты это имел ввиду, когда вчера, говорил, что можешь подставить человека.
— Нет, то другое. Неважно.
— Подожди, как не важно? Брахман, не темни, — я постарался сказать, как можно более дружелюбным тоном. Мне не хотелось, чтобы он снова, как улитка замкнулся, и спрятался в домик, — мы потеряли Петровича, а ты говоришь не важно. Давай вместе подумаем?
— О чем?
— Мог ли один из братьев убить старика.
— Я боюсь оговорить кого-нибудь, понимаю, что не мое это дело. Если совершу наговор, то следуующего перерождения еще одну жизнь ждать придется. Хотя они годятся на роль подозреваемых ничуть не хуже, чем другие.
— А я гожусь?
— Ты нет.
— Почему?
— Ты другой человек, я вижу. Ты старика любил и уважал, да и не было у тебя особых причин его убивать. В то, что ты мог из-за золота это сделать я не верю.
— Ну спасибо за доверие, конечно, только я не понимаю, почему ты считаешь, что я из-за золота не мог бы пойти на убийство, а, например, братья могут.
— Ну известно почему. Если бы тебя золото интересовало, если бы его блеск ослеплял бы твой разум, то ты нахапал бы себе еще в твоей прошлой экспедиции. И ворам бы или гаглаям координаты приисков продал бы. Еще чаю будешь?
Я отрицательно покачал головой.
— А я попью, если ты не возражаешь. Божественный аромат.
Он налил себе кипятка ту же кружку, не добавляя новой порции заварки.
— Все знают, что вы с тем армянином одних образцов двадцать килограмм намыли. Если бы тебе золото нужно было бы, то ты бы его присвоил и не пошел бы друга своего искать.
— Ну во-первых, не двадцать, а шесть, а во-вторых, кто тебе рассказал про нашу с Гибаряном историю?
— Ну если ты не знаешь, то после твоего возвращения весь Поселок гудел.
— Кстати, продавать ворам или гаглаям нечего, я память потерял и ничего не помню. А журнал с данными утерян.
— Ну, конечно. Так я тебе и поверил. Но я не обижаюсь. уважаю твою позицию, я сам считаю, что золото государству должно идти. Много бед от него в людских руках. Не все могут, как ты — относиться к нему равнодушно
— Ну, хорошо, допустим я исключаю из списка подозреваемых, потому что равнодушен к золоту. А украденный пистолет?
— Пфф, ну ты меня удивил? Зачем тебе эта пукалка в тундре? Ею разве только человека с близкого расстояния можно убить и то, если в упор стрелять. Или сурков с мышами распугивать.
Он посмотрел на пар поднимающийся от кружки с чаем, потом подул на него и сделал громкий глоток
— Ни медведя ею не отгонишь, ни на охоту не сходишь. Тут у каждого свое ружье есть. Зачем тебе при таком раскладе пистолет, еще и неизвестно откуда, и с каким прошлым? Я вообще считаю, что его случайно сперли, может даже не обязательно вместе с золотым самородком.
— Допустим ты прав, а какой смысл Мухтаровым убивать старика. Разве у них есть причина? Они, можно сказать, всю дорогу, всю экспедицию с ним толком не общались. Они вообще достаточно нелюдимые, необщительные. Что могло побудить их на убийство.
— Вот именно! Их! Ты тоже считаешь, что они могли это сделать только вдвоем.
— Нет, я так не считаю. Я просто полагаю, что у обоих нет мотива. Так как они братья, выросшие на Севере, то согласно правилам их воспитания, они будут действовать сообща, даже, если им придется противостоять всему свету, вот и все.
— Ты недооцениваешь роль местных верований.
— Верований?
— Да, если хочешь, роль религии.
— И при чем тут религия.
— Слушай, Илья, не считай меня сумасшедшим, я знаю, что ты атеист и относишься к моему увлечению индийской философией, как к какой-то дурацкой блажи, так ведь?
Что ему ответить? Я действительно не верил ни в Будду, ни в Шиву, ни в шаманов с духами, но мне нужно было понять до конца, что он имеет ввиду.
— Брахман, давай так, я не буду тебе говорить, что я верю в то, во что веришь ты или братья Мухутаровы, но понимаю, что в природе иногда происходят вещи, необъяснимые с точки зрения материалиста. В роль религии я не принижаю, а наоборот, считаю, что иногда из-за нее люди творили безумные вещи. Так, что говори.
Он облегченно выдохнул, посчитав, что я не намерен смеяться над его предположениями.
— Это хорошо, значит ты сможешь меня понять. У братьев Мухутаровых был очень даже серьезный мотив для убийства, если ты, действительно, понимаешь, что в природе постоянно происходят вещи, которые необъяснимы с точки зрения современной науки.
— Да? Ты серьезно? И какой же?
Он посмотрел на меня, заглядывая в глаза, как бы проверяя мою способность относиться серьезно к его словам.
— Помнишь, когда мы выходили в поход с последней стоянки вверх по реке?
— Ну? Помню
— Я наблюдал такую картину: Козак помочился в реку, к огромному неудовольствию братьев. Ты знаешь все эти их заморочки по поводу духов воды реки и всего такого.
— Ну да, знаю. И при чем здесь убийство?
— Они сделали ему замечание и сказали, что дух реки может наказать нас всех. Они чуть не подрались, ты тогда куда-то отходил, но многие видели эту неприятную картину.
— А старик тут каким боком?
— Да, подожди, дай мне рассказать.
— Хорошо
— Потом, если ты помнишь, река начала замерзать и была полная задница. Помнишь же, как трудно мы шли?
— Еще бы не помнить.
— Потом еще, мы встали стоянкой и клеили лодки. На утро Козак опять отличился. Он помочился в костер, чтобы его затушить. Мухутаровы чуть не наваляли ему там же. Петрович это увидел и разнял их. Обошлось без мордобоя. Но братья были очень недовольны и выговорили старику, что-то про то, что во всех наших бедах виноват Козак.
— Ну, надеюсь, что ты так не считаешь? Это же просто изменение погоды.
— Да, конечно. Я не спорю с этим, но для Мухутаровых это все было проявлением духов. Реки и огня по отношению к нашей группе. Замерзающая река, ураганный ветер, который не давал нам отойти от берега. Они считали, что это все результат нашего неуважения к духам.
— Ну я в принципе примерно представляю о чем ты рассказываешь, я общался с местными. Это интересно, как они пытаются с природой договариваются. Но то духи, а то Петрович, как он мог повлиять?
— Да, Петрович, чтобы успокоить братьев и разнять их с Козаком, сказал, что-то типа того, что сам сотни раз оправлялся в реки и тушил угли таком образом и все их переживания это чепуха и ему ничего духи не сделали. Бога и духов нет, мол, все это опиум для дурачков из народа, человек — венец, чего там?
— Венец Творенья или человек — царь природы.
— Ну да, а вот по всему было видно, что братья Николай и Василий с этим не согласны. Похоже, что они очень разозлились не только на Козака, но и на старика, и сказали, что если мы, ну то есть они, не прекратим так относиться к духам, то нас всех ждут еще большие беды.
— А что Петрович?
— Федор Петрович просто махнул рукой, мол отвалите.
— Странно, он обычно был дипломатом и старался обойти острые углы.
— Ну может, он имел ввиду не «отвалите», а что-то вроде «ладно-ладно». Я не знаю. Жест можно было истолковать двояко. Но Мухутаровы просто в бешенстве были.
— А неприбытие катера они тоже с духами связывали?
— Естественно. И нападение медведя тоже. Когда его завалили, один из них, не помню, кто точно, Василий или Николай, подошел к Петровичу и бросил через плечо фразу о том, что братья мол предупреждали, но их не послушали. Если не замириться с духом убитого медведя, то погибнут все.
— В каком смысле все?
— Вот в таком — все члены экспедиции не доживут до зимы. Нужно с с всеми духами и медведем мириться, ритуал какой-то делать. По их мнению медведя дух воды и дух огня на нас натравил. Точнее не на нас, а на Петровича.
Он остановился и замолчал, пытаясь обдумать сказанное и подбирая слова для своего следующего предположения.
— Так и что дальше? — я попросил Брахмана продолжить.
— А дальше вот, что Петрович их не послушал, и попросил Алеева сфотографировать его с винтовкой в руке. Он еще ногой встал на макушку медведя, ну как это охотники делают, когда на фотографии с трофеями позируют.
— Это в присутствии братьев, которые просили с духом медведя договариваться?
— Конечно, теперь понимаешь? Василий что-то в сердцах бросил, махнул рукой и ушел. Как я понял, он сказал, что мы все обречены, потому что в Петровича какой-то злой дух вселился.
— Охренеть не встать. Вот это новости! Я даже подумать о таком не мог.
Рассказ действительно поразил меня. Получается, что если предположить, что убийство совершили братья Мухутаровы, то у них действительно был мотив. При этом с моральной точки зрения они посчитали бы такую насильственную смерть оправданной.
Разница в мировоззрении и образе жизни, выработанные веками могли послужить причиной гибели старика. Сам бы без Брахмана, я долго бы шел к тому, чтобы найти этот мотив.
Если браться совершили это, то у них есть оправдание в собственных глазах и глазах окружающих: они спасали самих себя и других от злого духа вселившегося в человека.
Ставить ногу на поверженного врага, хищного зверя, означает непочтительное отношение, оскорбление. Не говоря уже о духах огня и воды.
Ничего не скажешь, люди могут очень по-разному относиться к одному и тому и не понимать, что непонимание культурных различий могут привести к беде.
Мне вспомнился случай из прежней, «грядущей» жизни, когда путешественник из средней полосы России, получил удар ножом от местного, за то, что тот увидел, как турист помочился на обочине дороги в горах Кавказа.
С точки зрения туриста и его окружения — абсолютная дикость. Откуда ему было знать, что любое прилюдное обнажение своего «прибора» является непозволительным, грубейшим оскорблением?
И мало того, что почти любая дорога на Кавказе имеет свои особо почитаемые святые места, так еще и философское понятие мужского «пути», дороги, является священным.
Не исключено, что здесь могла идти речь о чем-то похожем. Это не оправдывало убийства из-за «духа» медведя или реки, но объясняло, что такое возможно. Тогда становятся понятны причины приведшие к несчастью.
Кроме прочего, сам факт того, что тело Петровича притащили и прислонили к туше медведя, может говорить о том, что, если братья Музатаровы являются убийцами, то они притащили старика туда намеренно.
Не просто прятали тело от нас, а задабривали духов. Устранили причину гнева духов реки, огня и самого хищника. Человеческое жертвоприношение?
Нет, скорее «справедливое наказание». А золото Петровичу обратно в руку вложили, чтобы убедить духов в своей «бескорыстности» и «добропорядочности». Мда теперь у меня три человека, возможно имеющие мотивы для убийства. Семягин и братья Мухутаровы.
— Что думаешь об этом?
— Думаю, что нужно серьезно поговорить с братьями, но сейчас этого не стоит делать.
— Почему? Наоборот надо вывести их на чистую воду, не теряя времени. Разве ты не испытываешь желания немедленно раскрыть убийство? Разве мы не должны вывести убийц на чистую воду?
— Сейчас, мы с тобой рассуждали о мотиве, который мог привести к смерти Федора Петровича, а мог и не привести. Другими словами — у нас нет доказательств. Мали у кого какие отношения. Иногда даже близкие люди, ругаясь готовы чуть ли не убить друг друга. Но от этого они же не становятся убийцами? так ведь?
— Так, но я не только о причинах рассказал, ты что, забыл про пистолет под палаткой?
— А разве ты видел, как один из братьев подбросил его туда?
— Хорошо, я не видел, а варежки? Рукавицы в крови? Что скажешь на это?
— Я ничего пока не скажу, но если мы спросим братьев, про пистолет и варежки, то они могут ответить, что про пистолет ничего не знали, а рукавицы испачкали когда оттаскивали медведя и это кровь медведя. Или, что она рыбья, например. У нас же нет лаборатории установить, что за кровь на варежках?
— Что значит совсем ничего не можем? — он посветил фонариком на пустующее место, где раньше спал Петрович, — был человек и нету? Ничего не попишешь?
— Брахман, не гони лошадей. Ты, кажется, сам в начале разговоров завел речь о том, что если оговоришь кого-то, то тебе придется заново еще одну жизнь проживать, чтобы добиться просветления.
— Ну это я, а то ты. Я тебе просто рассказываю, что знаю. Но обвинять я никого ни в чем не собираюсь. Поэтому за меня и мое перерождение не переживай.
— Брахман, то есть, ты допускаешь, что я оговорю? Нормально устроился. Если убийцами являются братья, то мы оба молодцы — раскрыли преступление, а если я ошибся, то отдуваться мне?
— Ну если ошибешься, то извинишься. Ты же атеист? Ты же не веришь? Тебе же все равно, переродишься ты в следующей жизни в человека или нет?
Если бы ты знал, дорогой мой сосед, что ты сейчас разговариваешь с тем, кто уже…
— Расскажи мне, пожалуйста, о том, что записано у тебя в дневнике и я обещаю тебе завтра в присутствии Семягина и тебя поговорить, нет, допросить братьев.
Брахман задумался.