Звезда пленительнаго

Глава 3

Не сказать, что жизнь у Василисы Голопузовой была очень тяжелой. Нормальная была жизнь. Конечно, когда родители померли — худо было пришлось, да, слава Богу, нашлись люди добрые, помогли. И пуще всех помогла тетка Дарья — хоть и не родная была, а вдова материного брата. Поначалу — просто приютила да подкормила, а потом и место нашла неплохое.

Немцы в Сарепте жили солидно, богато. И устроиться к ним горничной — большая удача. Тетка одну семью — херра Майера — обшивала, точнее дочь их, гимназистку, и договорилась о том, что племянницу ее возьмут Майеры к себе на домашние работы. Правда немцы к русским относились примерно так же как и к скотине своей: кормили и следили за тем, чтобы не болели. Хотя скотину все же кормили сытнее. Да и в отличие от тех же русских кулаков и сами от работы не отлынивали, было у них чему поучиться. Вприглядку — русских батраков к "механизмам" не допускали. Впрочем, зачем горничной механизмы?

А вот готовить — сами учили, и учили неплохо, хотя Василису — тоже "вприглядку". Потому как и сами ели то, что слуги сготовят. И за столом прислуживать учили — чтобы перед гостями за неумелых слуг не краснеть, и Василисе как раз выпало попасть во вторую категорию "учеников". Так что жизнь в Сарепте у Василисы была хорошая. Только уж очень много работы было — зато не голодно.

Но все хорошее когда-нибудь, да заканчивается. Решила хозяйка, что девица уж слишком подросла — как бы не начала головы кружить хорошим немецким мальчикам. На этом работа и закончилась. Пришлось снова к тетке Дарье идти — прочая-то родня кормить "чужую дармоедку" не собиралась. И тут плохо все получаться стало: путь от Сарепты до Царицыне не близкий, все ноги босые стопчешь пока эти двадцать пять верст пройдешь — летом-то не страшно, а нынче-то ночами бывает и лужи ледком затягиваются.

Да опять не забыл Господь рабу свою: тетка в тот же день перевезла Василису в дом к хозяину своему, там ее вымыли в горячей воде с мылом, в кровать с периной уложили, и пилюльки всякие кушать давали. И не только пилюльки: Дарья-то на хозяина и готовила, так что и Ваське вкусного перепадало от пуза.

А тетка и вовсе обрадовалась. Сказала, что будет теперь Василиса у хорошего господина работать, заботливого. Только надо уж очень хорошо работать, ну да работы Василиса не боялась.

Барин на работу Василису взял, хотя велел тетке за Василисой смотреть пока и помогать. Без помощи-то поначалу и не получится: все небось заморское, все узнавать еще придется. Один нужник чего стоит!

Хотя — может и не придется. Барин-то и вовсе в другой дом съезжать решил. Утром все на телеги сложили, мужики уехали. А барин на дверь доску медную, синим выкрашенную и с буквами золотыми приделал. Красивую! Не иначе, как постоялый двор для прочих бар решил устроить. Буквы — золотые которые по синеве — вроде понятные. А слова — понятные не все. Но, видать, барин и впрямь миллионщик какой — такую доску дорогую повесил, а через неделю уже менять придется. Зато такой может и денежкой одарить…

Своя денежка была заветной мечтой Василисы Голопузовой: за два года работы в Сарепте получила она от хозяев восемь с половиной копеек. А платок расписной, что продавался на ярмарке, стоил пятнадцать.

Миллионы зарабатывать особой нужды не было — то есть они нужны были, эти миллионы, но не срочно. На сытую жизнь хватает — и хорошо. А что такое — сытая жизнь? Это не когда на столе "хлеба ситного от пуза", а когда это ситный — всего лишь привычное дополнение к супу, котлеткам с гарниром… когда есть что одеть и обуть, думая лишь о погоде, когда скучным осенним вечером можно просто щелкнуть выключателем и, усевшись в удобном кресле, можно почитать интересную книжку — время от времени хрумкая чипсом со вкусом чипса, идентичного натуральному…

Машка с огромным интересом занялась прокаткой и огневой полировкой огромных — аршин на полтора — стекол для окон в выстроенной рядом с домом стекольной мастерской. Землебитной, конечно, а "прокатный стан" был изготовлен на заводике Барро — причем Павел Никитич был искренне убежден, что делает какой-то очень крупноформатный офортный станок. А как же иначе-то? Ведь Александр Волков не только буквы в книжках пишет, он еще и картинки рисует замечательные — так как же ему без офортного станка-то?

В середине сентября были открыты сразу две "пончиковые" — на вокзале в Царицыне и на вокзале в Саратове. Когда знаешь, к кому и с чем подойти… в Саратове хватило новенькой книжки с автографом "автора" для дочери начальника вокзала. А десять процентов от прибыли — это мелочь: как правильно эту прибыль считать, я хорошо уже знал. И еще хорошо знал, как ее получать…

Строительство "механического завода" началось в последние дни сентября — как раз после пуска заводика цементного. С печкой "конструкции Николая Волкова" — то есть точно такой же, какую в свое время дед в Ерзовке поставил. Как раз пончиковые павильоны денег и давали столько, чтобы за перевозку этого цемента (а так же песка и камней) на стройку платить. Ну а оборудование "завода" я уже один раз покупал — в Ростове, у "парижских владельцев" — только на этот раз станков удалось купить целых пять, потому что на "распродажу" я прибежал первым и купил сразу всё. Ну а так как мой "завод" из себя представлял всего лишь большой каменный сарай двенадцать на пятьдесят метров, в ноябре в нем уже и работа началась.

Рабочих было немного: кроме Васи Никанорова и Оли Мироновой еще человек двадцать, причем половина из них были вообще плотниками. Опыт — штука великая, и на основании этого опыта "зимний транспорт" претерпел некоторые изменения: теперь "трактор" формой и размером напоминал автобус Павловского завода — или сарай на колесиках. На деревянной раме, собираемой этими самыми плотниками из дубовых и сосновых двухдюймовых досок, а мотор… мотор сразу ставился четырехцилиндровый. Цилиндры — "квадраты" сто сорок на сто сорок миллиметров, два с лишним литра каждый, изнутри "вымазанные" свинцовистой бронзой. Поршни — с бронзовыми (но уже из марганцевистой бронзы) кольцами, картер — литой чугунный (Поль Барро был счастлив потоку заказов).

За месяц таких моторов вышло изготовить целых четыре штуки — и четыре "сарая" к середине декабря приготовились таскать ценные грузы по Волге. Немного по сравнению с "прошлым разом" — вот только каждый "сарай" теперь должен был тащить пять саней-"вагонов" грузоподъемностью по десять тонн. Грузы к перевозке принимала "Компания зимних перевозок Волкова и Синицына", в которой Петя Синицын и заправлял, и принимала неплохо — в сутки благодаря "сараям на колесиках" денежки в карманах прибывало по полторы тысячи с каждого. А число их ровно так же каждую неделю увеличивалось…

Илья, глядя на то, как сокращается число машинистов на железной дороге, только посмеивался: во-первых, сокращалось оно не на "его" Грязе-Царицынском отделении, а во-вторых, мы с ним вместе "в свободное время" занимались "модернизацией мотора" для установки его на будущий катер. Ну, не только на катер — но это уже "проект следующего этапа", а пока я тупо зарабатывал денежки. Удачно зарабатывал — ведь каждый "сарай" сам по себе обходился мне всего-то тысячи в две — это учитывая, что почти все "запчасти" для моторов и трансмиссий заказывались на стороне. А на первые восемь "сараев" денежка пришла из-за океана: первый, пятнадцатитысячный тираж Альтемус продал еще на книжной ярмарке в июле, а в октябре уже ушла и половина второго, двадцатипятитысячного тиража книжки плюс десять тысяч экземпляров "Урфина Джюса". Если не спешить, что хорошая сказка обеспечивает очень неплохой "стартовый капитал"…

Остался без ответа только один вопрос, тот, который во сне задала мне Камилла — "а зачем". Пока все — ну, почти все — что я делал, делалось как-то машинально: когда заранее знаешь, что "если сделать это — то получишь вот это", сама работа мозги не напрягает. Просто делаешь себе обычную, до автоматизма знакомую работу, а голова занята совсем другими мыслями. И основная мысль была "как бы в своем прогрессорстве людям не навредить". А то ведь как получалось в прошлые-то разы: на каждого "облагодетельствованного" человека раз в двадцать больше народу почему-то обездоливалось. Вроде бы прогресс — дело хорошее: народ от голода и болезней помирать стал гораздо в меньших количествах. Но почему-то в результате этот же народ стал в гораздо больших количествах помирать от болезней и голода. Парадокс…

В первый раз попрогрессорствовал в сельском хозяйстве, урожаи выросли — ведь это хорошо? Но упали цены на продукты, зерна стали вывозить гораздо больше, народу его оставалось гораздо меньше — и в результате голод в первую же засуху стал более ужасным, чем это случилось бы без моего вмешательства. Но тут-то хоть понятно: мой "прогресс" гораздо быстрее "двинул" экономику более развитых стран, а Россия, как всегда, оказалась в заднице — потому что царь и экономический расцвет, как выяснилось, несовместимы.

Но во второй-то раз все ведь правильно делалось: эти "более развитые страны" потихоньку преобразовывались в "сырьевые придатки" России, а тут промышленность развивалась не по-детски… Ну ладно, выяснилось, что свое сырье тоже не вредно иметь, тут я промахнулся. Но когда война-то закончилась, почему Россия снова оказалась в той же самой заднице?

Вопрос этот меня интересовал по вполне объяснимым причинам: Машка (да и вообще все Векшины), насколько я успел в них разобраться за последние лет… очень много, были людьми (или станут людьми) очень-очень русскими — в отличие от огромного количества представителей "русской интеллигенции" жизнь за рубежом была для них в лучшем случае "вынужденным перерывом на учебу", не более. Но жить в богатстве в нищей стране — это, кроме всего прочего, и весьма рискованно: слишком много вокруг любителей этим богатством попользоваться, причем часто сугубо криминальными способами. Криминал, конечно, не победить, но можно хотя бы не принуждать население к нему… а как?

Об этом я задумался услышав — совершенно случайно — разговор между Машкой и Петей Синицыным. Заработался, устал — и незаметно для самого себя уснул на диване в библиотеке. Домашняя библиотека примыкала у гостиной, и отделялась от нее двустворчатой стеклянной дверью, которую часто никто и не закрывал — и поэтому сквозь сон мне очень хорошо было слышно этот разговор. Машка сидела под большой люстрой в центре комнаты, пила чай и читала очередной учебник, Петр тоже "заскочил на огонек", привлеченный запахом Дарьиных пирогов — и внезапно спросил у девочки:

— Маш, а что Александр Владимирович дальше делать будет, ты не знаешь? Вот зима закончится, ледовые эшелоны больше ездить не будут… Я чего спрашиваю: мне-то чем тогда заниматься придется? Или летом вы все отдыхаете?

Машка оторвалась от книги, хмыкнула:

— Ты смеешься? Мы то лето спин не разгибали! То есть нас-то со Степкой Саша выгонял с работы, так то учиться гонял, а сам как утром в завод свой уйдет, так к ночи и возвращается — иной раз и поесть у него сил не оставалось. Это он потом, когда с тобой уже вернулся, такой скучный стал… Видно, сильно сестру твою любил, вот и горюет. А так он очень хороший, и добрый: все время подарки делает, сказки малым рассказывает… ну мы тоже слушаем, хорошие сказки. И смотрит, чтобы еды всякой вкусной всегда в достатке было. Он хочет, чтобы всем было хорошо…

— Маш, ты извини, я вот почитай четвертый месяц тут, а так и не понял: вы ему что, родня? А то он тебя все время кличит "дочь наша", а какая ты ему дочь?

— А он когда нас забирал, то обещал, что будет заботиться о нас как родной отец.

— А отцу он кем приходится?

— Никем. Отец-то наш — мастеровой, из крестьян, а Саша — дворянин из самых знатных! Наверное, он нас просто пожалел — но он всех детишек жалеет. Только вот…

— Что?

— Он же из Австралии, нашей жизни не знает совсем. Давеча ерзовским детишкам, кто в школе учится, одежу подарил, обувку — а мужики всё у них отобрали, одного мальчика совсем забили… Петь, ты взрослый уже, он тебя больше слушать будет — скажи ему, что как-то по другому делать надо. Только я не знаю как…

Да уж, облагодетельствовал нищих детишек в Рязановки… ладно, с ерзовскими мужиками я разберусь как-нибудь, а что со страной делать? Говорил кто-то из древних, что нищета тела рождает нищету духа — а когда вся страна нищая? В общем, понятно пока одно — надо сначала деньги зарабатывать, а там подумаем, как их правильно потратить.

За три с половиной месяца "ледовой навигации" удалось собрать неплохой "урожай" — почти два миллиона рубликов. Приличная денежка, с ней можно начинать работать уже серьезно — но как при этом все же наносить пользу Державе? С царем — ясно, как поступить, а дальше? Впрочем, когда в кошельке позвякивает пара миллионов, можно и эту проблему решить…

На строительство "химического института" был сманен царицынский "техник-архитектор" Евгений Терентьевич Дергачев. От прочих от отличался отсутствием того, что именуется "творческими амбициями" — он делал ровно то, что у него просили. Ему хорошо удавались проекты простых двухэтажных жилых домов безо всяких "излишеств", казарм, складов — и когда ему было поручено новое строительство, он — внимательно прочитав "техзадание", лишь поинтересовался:

— Лестницы вы желаете мраморные делать или деревянные?

А выслушав мой ответ, довольно меланхолично заметил:

— Выглядит интересно. Но я все же сначала хотел бы один пролет испытать… — и первым делом действительно поставил буквально в чистом поле железобетонный лестничный пролет и занялся "измерениями деформаций конструкции под различными нагрузками".

Строительством второго — судостроительного — завода занялся Владимир Федорович Тимофеев, а "рабочего городка" — Иван Иванович Морозов. Эти два техника были людьми ещё более "скучными", чем Дергачев, они даже не пытались зарабатывать деньги строительными подрядами (как большинство нынешних "техников"), им вполне хватало и жалованья в техническом отделе Городского Управления. Зато как раз они-то хорошо знали всех строительных подрядчиков не только в уезде, а чуть ли не во всей губернии, и изрядной добавкой к жалованью для них становилась плата за "рекомендацию" — причем платили, к моему удивлению, отнюдь не подрядчики, а сами заказчики.

Морозов с Тимофеевым оказались очень близкими приятелями, несмотря на почти двадцатилетнюю разницу в возрасте. Вероятно, объединяющим фактором для этих очень непохожих друг на друга людей было единство взглядов — по крайней мере, оба в ответ на мое предложение ответили одинаково:

— Давайте сначала посмотрим, что у вас уже есть.

И оба — узнав, что "пока ничего еще нет", хмыкнув, сообщили, что они мне не верят: "если бы у вас ничего не было, вы бы ко мне не пришли" — и дружно собрались советоваться "с приятелем". Ну а поскольку с предложениями я к каждому отдельно в воскресенье заезжал домой, в понедельник у них состоялась весьма забавная, вероятно, беседа — после которой оба его приняли и, уволившись с места, возглавили новую контору под названием "Промстрой". Куда на следующей же неделе переманили из Саратовского Управления специалиста по водопроводам и канализации — инженера со странной фамилией Скалигеров. Причем Василий Кириллович имел еще и духовное образование — но, видимо, семинария его не удовлетворила, и он предпочел вместо очищения душ прихожан — чем занялся его родной брат — заботиться о чистоте их тел, поступив после семинарии в Варшавский университет. Но кое-что (например, габариты и голос) у него остались "духовные".

Ну и "знания душ человеческих" остались — поэтому, после некоторых раздумий, я пришел к нему посоветоваться:

— Василий Кириллович, — начал я, — мне нужен совет человека, который… в общем, есть у меня некоторые моральные проблемы. И мне просто интересно мнение человека, который, как вы, занимается делами техническими — хотя готовился совсем к иной стезе. Вот у меня сейчас готовится производство техники, с помощью которой на полях урожаи вырастут вдвое. Но техника дорогая, крестьянину ее не купить — и будет она использоваться лишь в крупных хозяйствах. Проблема же для меня выглядит таким образом: если, скажем, десять процентов земли будет такие урожаи давать, то зерна товарного получится как бы не вдвое больше в стране…

— Это вы замечательно придумали!

— Но тогда зерно подешевеет, думаю процентов на двадцать-тридцать, и девяносто процентов крестьян обнищают. Есть какой-то выход из положения?

Скалигеров склонил голову на бок, подумал немного:

— Я, Александр Владимирович, вот уже лет пятнадцать как строю водопроводы и канализации. После того, как в Симбирске водопровод был выстроен, сотня водовозов без дела остались. Сотен пять людей доход потеряли, если их семьи считать — но верно ли рассматривать водопровод как зло? В Саратове нынче канализацию строить задумали, так почитай золотарей три сотни без работы останутся. Плохо ли это? Я думаю, что это наоборот хорошо, ибо занятие это для человека недостойное — дерьмо выгребать. Но человек привык в дерьме возиться, и возился бы и далее. А будет канализация — ему придется задуматься, как дальше жить, и — дай Бог — найдет он себе занятие получше.

— А не найдет?

— Человек сам своей жизни хозяин. Если человек своей жизни иначе не видит, то туда ему и дорога. И не потому, что человек сей плох, а потому, что свое состояние он и сам мнит единственно верным, и других к тому же склонять будет. Если же он иных послушает, кто путь из дерьма покажет, то не пропадет. Наше же дело — жизнь так менять, чтобы людям сии пути интересны были. Так что оставьте вы свои сомнения, все вы верно делаете…

Забавная получилась беседа, вроде "отпуска грехов и пастырского наставления". Я даже все время почему-то ожидал, что Василий Кириллович своим густым басом обратится ко мне "сын мой"… Не обратился, но на душе все же полегчало. Сам я крестьянам — да и рабочим — "пути из дерьма" вряд ли показать сумею. Но ведь когда-то большевики его показали! Правда, похоже, их "путь из дерьма" тоже розами не благоухал, но уж всяко лучше, чем у меня, получилось. По крайней мере, когда с бабушкой мы как-то начали о "политике" по какому-то поводу спорить, она меня "поставила на место" одной фразой:

— Все, что ты имеешь, включая твое образование, есть жалкие остатки завоеваний Советского Союза.

И ведь это правда, СССР был второй экономикой мира, в космос, вон, вообще первый людей отправил. Наверное что-то я во всем этом не понимаю… жаль, что в институте не было этого… бабушка рассказывала… научного коммунизма, вот. Но ведь этот "коммунизм" от теперешних большевиков и пошел? Зря я, наверное, Вячеславу Константиновичу помогал с ними бороться… хотя… нет, полтораста тысяч русских солдат, погибших в Японской войне мне тоже жаль. Или сколько их в моей прежней истории погибло? Всех жаль. Тем более, что, сдается мне, пресловутая "первая русская революция" к большевикам отношения вообще не имела. И чиновников ведь не большевики убивали, а эсэры, бундовцы всякие.

Ну что же, задача упрощается. Будем давить эсэров и бундовцев, а большевиков холить и лелеять. Вот только что делать с Мартовым, который Цедербаум? Он ведь как раз из Бунда… но может он не большевик? Там ведь еще меньшевики были — хотя какая разница? Как там, у классиков было: Господь сам разберет, кто еретик, а кто добрый католик… Впрочем, прежде чем начинать давить и лелеять, нужно получить финансовую возможность этим заниматься, так что ближайшая перспектива ясна. Даже не очень и ближайшая — пупок рвать я точно не собирался. На прокорм семьи и близких денег мне всяко хватит. Да и не только на прокорм…

Зимой и снова сделал еще один мотор — "классической" (для меня) размерности восемьдесят четыре на сто десять миллиметров, только воздушного охлаждения и одноцилиндровый, мощностью около семи сил. И с этим мотором сделал мотоцикл, причем не один. И предложил несколько штук Черкасову — приставу первого участка — попробовать их в качестве полицейского "транспорта". Со шкурной целью предложил: до моего городка иным способом полиции добираться было больше часа, а на мотоциклах максимум десять минут. Вдобавок на них полиция могла и патруль организовать, а когда под боком поселок французского завода, такой патруль был очень не лишним. Ферапонт Федорович предложение мое обдумал — и согласился. Тем более гараж под мотоциклы во дворе участка я за свой счет выстроил.

Но дюжиной мотоциклов "зимняя активность" не ограничилась: за зиму число рабочих-тракторостроителей утроилось, что дало возможность поставить парочку новых — и совершенно германских — станков, так что больших моторов теперь делалось по штуке в два дня. Простых таких моторов: около шестидесяти сил, весом в полтонны, работающих на пятидесятом бензине. То есть на той самой пресловутой "Калоше", или, как его сейчас чаще называли, лигроине. С топливом мне особенно повезло: его практически все нефтеперегонные заводы просто выливали в землю. Хотя полагалось сжигать, и если заводовладельцев на ущербе экологии ловили, то… в общем, взятки были очень немаленькие, поэтому мне этот лигроин доставался вообще бесплатно. Приходилось платить за перевозку, конечно — но за арбу (поднимавшей примерно тонну топлива), доставленную в Петровск-Порт платить приходилось целых три рубля. И в Царицыне лигроин обходился копеек в пять за пуд — а вот касторовое масло стоило больше рубля за литр. Так что затраты именно на топливо были вообще неощутимы в отличие от. Но масла на мотор уходило (в смысле, выгорало) примерно по поллитра за день работы, так что тоже вполне подъемно получалось, поэтому в день смеха на противоположном берегу к поднятию целины приступило сразу тридцать тракторов. Жадность — она разум заталкивает куда-то в… очень тайное место: в Царевском уезде, польстившись на предложенную "скидку", за сорок тысяч было приобретено сразу пятьдесят две тысячи десятин… ну на этот год, можно сказать, все же степи. Вот только зачем мне столько?

Трактор — при круглосуточной работе — может вспахать шесть гектаров. Времени на пахоту в этом году — десять дней, тракторов — тридцать штук. Всё — ну и куда мне столько земли? Две тысячи десятин можно было даже с взяткой за овраг купить за две с половиной тысячи…

Ну да ладно, дождики все же ожидаются по расписанию, по целине белоярки центнеров по двадцать получится собрать — а три с половиной тысячи тонн зерна для моих рабочих хватит. На два голодных года хватит… Как там Скалигеров сказал: человек сам хозяин своей жизни. И сам должен думать своей головой. Если этот человек решил сидеть и ждать, когда ему кто-то поможет — это его выбор. Вон, в Бело Озере, когда засуха навалилась, мужики денно и нощно водичку из Дона на огороды да поля возили. А старики, что помирать собрались — они сами собрались, решили, что так лучше потому, что съедят они больше чем наработают… Сами.

Да и кто я такой, чтобы за всех этих мужиков решать? Пусть вон большевики решают…

Двадцатого апреля на воду была спущена первая самоходка. Кое-что за прошедшие годы в судостроении я понимать начал, так что сразу самоходку построил большую, на триста тонн груза. Семьдесят метров длиной, двенадцать шириной. С осадкой в фут — нынче уже с конца июля обычные суда выше Казани с трудом пройдут, а выше Нижнего Новгорода навигация закончится уже в середине июля. Четыреста верст от Нижнего до Ярославля баржа пройдет за сутки — а это восемьсот рубликов по минимальному тарифу. Надо бы таких до августа штук десять построить…

Только чтобы денежка с самоходок шла непрерывным потоком, нужно их очень быстро загружать и разгружать, так что Василий Иванович Якимов был вынужден рабочих на свой заводик набрать вдвое больше обычного: заказ мой "штатным персоналом" он в срок выполнить не мог. Простой такой заказ, на двенадцать сотен ящиков-контейнеров. Ну а я занялся изготовлением простых подъемников на колесиках. Конструкция "контейнера" была примитивной — дно как у привычного европоддона, только без досок снизу — и подъемник просто закатывался под ящик. Ну а потом колесики на винтах "опускались" — и ящик с тонной груза легко мог катить один грузчик. Понятно, что по ровному месту — ну а для того, чтобы поднять его по пандусу в носу баржи, требовалось уже человек шесть — или лебедка на дебаркадере. Дебаркадеров с лебедками я выстроил восемь штук, но оказалось, что мужики работают быстрее, чем лебедка…

Великое дело — привычка. За год с небольшим получилось — фактически не задумываясь — выстроить пару заводов, причем очень даже современных. Денег миллионы получить — но все это делалось именно "по привычке". Привык я за последние дет двадцать (или сорок?) все время что-то делать, да и ни в чем себе не отказывать тоже привык. Но главное — привык к тому, что самые денежные поляны стоят еще пустыми, и всё, что требуется — это зайти на них и нагнуться, чтобы денежки подобрать. И по сути дела именно этим я и занимался — приходил, наклонялся, собирал деньги… и всё.

Ну, не совсем всё: вокруг меня были люди, которые для меня дороги — и им я тоже старался устроить более счастливую жизнь. Даже не так: им я старался устроить более счастливую жизнь, потому что они-то всяко не виноваты, что мое счастье уже ушло навсегда… Ну а то, что для счастья людям нужны деньги — это и так понятно. Если же знать, где много денег просто так валяются — почему бы эти деньги для счастья близких и не использовать?

Наличие в городе довольно грамотных рабочих и очень небольшая зарплата на французском заводе позволило мне планы даже перевыполнить — второго августа на воду сошла двенадцатая самоходка — и потраченные за лето на строительство заводов почти два миллиона к концу навигации мне почти полностью и вернулись. Не совсем, тысяч двести пришлось "добирать" со стекольного производства — на эту сумму был подписан контракт с "Мюром и Мерилизом" на поставку елочных игрушек. Так что год тысяча восемьсот девяносто девятый прошел хорошо.

Причем — гораздо лучше, чем "раньше" не только для меня, но и для Дарьи. С ней у меня отношения сложились даже более близкие, чем в прошлые разы — видимо моя "простота нравов" и очевидная, но очень "неуклюжая" забота о Векшиных поставила меня в ее глазах на позицию "доброго неумехи", о котором нужно заботиться как и о детях, и она относилась ко мне — дома, конечно — как "слишком заботливая тетка". Разве что не проверяла, не забыл ли я шарф завязать и варежки надеть. Откровенно говоря, такая заботе все же не угнетала, а радовала, и я старался в свою очередь и ей разные радости причинять. А где-то в конце сентября я очень вовремя вспомнил ее "прежние" страдания — и выгнал ее "в отпуск" на месяц:

— Дарья, я должен тебе сказать, что лучше тебя домоправительницы не было и не будет. Но ты, мне кажется, слишком усердно работаешь, и тебе нужно отдохнуть. Поэтому отправляю тебя домой, на месяц.

— Так, Александр Владимирыч, разве это работа? — на "имя-отчество" она переходила, если искренне считала, что я в чем-то категорически не прав. — Сготовить что — одно удовольствие, а за детишками присмотреть — кто же это за труд-то возьмет?

— Дарья, теперь послушай меня внимательно. Мне тебя этот месяц будет очень сильно не хватать, и детишкам — тоже будет не хватать. Но у меня предчувствие: ты должна весь следующий месяц жить у себя дома, в Царицыне. Больше скажу: на базар или в магазины ходить тебе можно только с восьми утра до полудня, а все остальное время тебе нужно сидеть дома. И если ты меня не послушаешь, что предчувствую я что-то очень плохое, а если все, как я сказал, сделаешь, то все наоборот будет хорошо.

— А что плохое-то?

— Не знаю. Но что-то очень-очень плохое…

Вообще-то мне про "что-то очень плохое" Димка как-то рассказывал: у Дарьи родственница какая-то в Сарепте "девочкой", то есть горничной, служила, а хозяева ее в октябре выгнали. Девушка пешком — и босиком — отправилась в Царицын к тетке, по дороге простыла. А так как Дарьи дома не было, решила, видимо, переночевать на чердаке ее неотапливаемого дома — где ее через день соседи и нашли… На этот раз Дарья девочку — насквозь простуженную — сразу приволокла ко мне домой, где с помощью обычного аспирина ее удалось вылечить.

Дарья, которая обычно вела себя в отношении меня как сварливая тетка, то есть сугубо по-родственному, тут неожиданно буквально бухнулась мне в ноги с просьбой взять девицу к себе горничной. Дарью пришлось с колен поднять, а девицу — назначить этой самой горничной. В надежде, что все останется по-старому, разве что на кухне поразнообразнее будет — все же за последние сорок с лишним лет пироги потихоньку начали приедаться…

Но "по старому" не очень получилось: "школа" у девочки была уж очень "качественной", и теперь в доме начал твориться форменный… порядок. Все и всегда лежало на своих местах, комнаты были вылизаны до блеска, и даже Настя и Таня через пять минут после того, как их выудили из угольного подвала, были чисты, причесаны и благоухали каким-то "нездешним ароматом". Я уже не говорю о том, что младшие девочки уже почти и читать научились…

Изменение "стиля жизни" все же прошло относительно незаметно — просто потому, что произошло оно одновременно с переездом в новый дом. Первый-то я строил во-первых, на скорую руку, а во-вторых, заранее имея в виду использовать его в качестве будущего офиса заводоуправления. Ну а новый дом я все же попросил выстроить Мешкова — его "дворцовый стиль" соответствовал нынешним представлениям о жилье "солидного человека". Правда, на этот раз был выстроен именно особняк, а не квартира в огромном билдинге: пентхауз может быть в глазах американца и выглядит солидно, а отечественный менталитет до таких высот еще не поднялся. Так что Ваське достался пылесборник четырехэтажный, с двумя трехэтажными флигелями и общей площадью за четыре тысячи метров. Ну, под четыре — все же два "трехместных" гаража и кухня с подсобками ее заботам не вверялась. Тем не менее все равно было много — и как Васька со всем этим справлялась, для меня навсегда осталось тайной. Уезжая из старого дома в новый, я с удовольствием посмотрел на только что повешенную на стену у двери литую бронзовую доску, извещавшую, что отныне тут находится дирекция "Машиностроительного ПО имени Двадцать Пятого Октября". Потому что во-первых, именно в этот день мы и переехали, а во-вторых, я же вроде нынче как "за большевиков"? Вот и начал — с малого. Чтобы не забыть, зачем я тут на этот раз…