Звезда пленительнаго

Глава 35

Николай Иудович давно уже пришел к выводу, что иногда бывает необходимо пользы дела для терпеть даже неприкрытую грубость в свою сторону — правда, если грубость эта делу действительно помогает. Еще будучи поручиком, он — сын выслужившегося солдата — часто получал поучения от вышестоящих офицеров в форме презрительной снисходительности, но у него уже тогда хватило ума понять: содержание важнее формы.

Учеба же пошла бывшему поручику впрок, и тем более пошла, что из-за грызущих душу обид он старался умением превзойти поучающих. А позже он решил, что традиция потому и закрепилась, что учебе такие "обиды" весьма поспешествуют. Возможно мысль эта была и не совсем верна — но теперь обладатель высшего военного звания Империи предпочитал считать именно так.

А посему разговор с молодым промышленником не оставил в душе Николая Иудовича неприятный отголосков. К тому же этот Волков, хотя и давно уже прослыл подлинным невежей в общении, свое дело знал туго и исполнял его отменно. А потому, вероятно, был искренен в своем убеждении, что дела и иные он знает получше всякого. Хотя… Генерал-фельдмаршал Иванов снова "прокрутил в голове", как любит выражаться этот Волков, только что закончившийся разговор:

— Не мне, конечно, учить артиллериста, да еще генерала, как стрелять из пушек. Но ведь и вы можете то же сказать мне о самолетах. Да, я не генерал, но что самолеты выполнить могут, а что нет, я-то всяко лучше знаю, вы согласны?

— Однако мы сейчас говорим о неисполнении приказов офицерами, а не о технических возможностях…

— Да бросьте вы, право слово! Вы же сейчас для себя самого, хотя бы в глубине души, не можете не признать, что приказ был дебильный? Если бросать в окопы гранаты с самолета, то враг будет убит только тогда, когда граната ему по голове неприкрытой стукнет. А чтобы она стучала по голове, бросать ее нужно с высоты саженей в пятьдесят, а то и меньше — а тут и из пистолета в самолет попасть несложно.

— Но приказ…

— Николай Иудович, в инструкции к самолету четко сказано: "над вражескими позициями спускаться ниже трехсот саженей запрещается". А бросать гранаты с пятисот метров — идиотизм. Это как если бы вы приказали стрелять из винтовок по броненосцам: стрелять можно, но глупее придумать мало что выйдет. Конечно, можно приказать и из револьверов стрелять… ладно, каждый остается при своем верном мнении, и вы, надеюсь, представления к орденам уже отправили куда нужно.

— Я могу и своей властью…

— Отлично, значит вы награждения и утверждайте сегодня же. А теперь вернемся к вашему вопросу. Давайте сделаем так: вы мне отдаете тысячу ваших лучших унтеров. Скольких я вам потом верну — не знаю, но всяко, думаю, больше половины навряд ли получится.

— Александр Владимирович, но ведь сейчас война, а тысяча унтеров — это, считай, дивизия…

— Господин генерал-фельдмаршал, эта дивизия, как и все остальные, сейчас сидит по окопам, землянкам, избам и нихрена не делает. А в носу ковырять да щи хлебать солдатики и без унтеров не разучатся. Вы же сейчас командуете техническими войсками! Я не буду учить вас, как стрелять и вообще командовать артиллерией, но рассказать как вся эта техника работает чтобы вы могли правильно ей командовать — мой прямой долг. Вы должны этому научиться, а кроме меня-то вас учить некому: побоятся другие фельдмаршала-то поучать. Так что послушайте все же создателя всей этой техники, и для начала я просто расскажу зачем она вообще была придумана. А чтобы вам не было обидно от шпака поучения принимать, прикиньтесь прапором военного времени…

Если бы такое генералу Иванову сказал какой другой шпак, хоть бы и не вдвое моложе его самого, то Николай Иудович даже на дуэль бы хама не вызвал, а пристрелил бы без угрызений совести. Но другой так не сказал бы — верно насчет "побоятся" было замечено, а этот сказал. Однако стрелять его все же нельзя, и не потому что он столь богат, а потому что прав. Именно он оказался прав полтора года назад — и в результате этой правоты на погоны генерала легли жезлы. Он был прав год назад — и германцы остались практически без тяжелой артиллерии. И он прав снова… чтобы верно руководить войсками, нужно понимать их возможности. А потому он, генерал-фельмаршал Иванов, снова будет слушать этого нахального юношу — и благодарить за науку. А за грубость его… на том свете угольками сочтемся.

Николай Иудович усмехнулся несуразности образа, затем — вспомнив, что именно Волков и ввел это выражение в армейский обиход — чуть не в голос рассмеялся, подумав "ну вот, уже учусь". Ну а потом — вызвал адъютанта и начал диктовать приказ.

Жизнь — она как зебра: белая полоска сменяется черной, потом снова белая и снова черная — но в конце все равно рано или поздно встречаешься с задницей. На следующий день после завершения испытаний новых стволов для карабинов до меня дошли еще две новости, и, как положено, одна была хорошей, а другая — плохой. Хорошая заключалась в том, что в Петербурге арестовали, а затем и расстреляли группу армейских интендантов, как раз тех, которые ведали поставками моторов для самолетов. Я еще перед отъездом написал об этом безобразии Линорову, но тогда получил ответ в духе "это не по нашему ведомству, попробую направить по принадлежности". Правда, материалы, "по принадлежности" направленные, военные чиновники проигнорировали, но когда вдруг с фронта доставили несколько сбитых "Альбатросов" с моими моторами, Евгений Алексеевич взял дело в свои руки — и довел его до правильного конца.

И жандармерия выяснила, что моторы, исчезающие с армейских складов якобы в мастерские по доработке "Чаек", большей частью уплывали через Финляндию в Швецию, откуда они быстро переправлялись уже в Германию. То есть новые моторы шли туда вообще все — из уворованных, конечно — а в "Чайки" ставились уже списанные — из авиации списанные, но вполне себе еще работоспособные. Владелец авто был счастлив: поди, пойми, за рулем сидя: тебе под капот вместо пятидесяти двести сил воткнули или только сто? А интенданты, в этой афере участвующие, были еще более счастливы, поскольку "шведская" компания за каждый мотор платила наличными по пять тысяч рублей. И моторы этим "шведам" шли сотнями — до тех пор, пока служба Линорова не положила задокументированные результаты расследования непосредственно на стол Императора.

Был, конечно, вариант, что Николай по доброте душевной "забудет и простит": например, генерал Карпов, служащий начальником артиллерии Новогеоргиевской крепости, уличенный в продаже солдатской амуниции чуть ли не на четверть миллиона рублей, получил от царя лишь порицание. Но Линоров бумаги императору предоставил очень вовремя, после "инспекционной поездки" самодержца на фронт — и после того, как царский поезд был обстрелян с немецкого самолета из пулемета. Бронированный вагон особо и не пострадал, но интенданты получили по полной программе.

Новость же плохая заключалась в том, что больше Евгений Алексеевич до конца никакого иного дела уже не доведет: он был убит "революционными террористами". И, что делало это событие особенно для меня печальным, террористами-большевиками. Взять их полиции не удалось, но по чистой случайности одного из бандитов узнал прохожий, безусловно опознавший некоего Мазурина, который в досье жандармерии числился членом фракции большевиков РСДРП и подозревался в руководстве бандой "экспроприаторов".

Странно: Евгений Алексеевич был для меня не другом, а скорее соратником — но весть о его гибели подействовала на меня даже сильнее, чем когда-то известие о гибели Мышки. Когда-то он и убийство Мышки расследовал… А ведь я его фактически и не знал, вот уже "три реальности" мы с ним и разговаривали-то только о делах — а оказалось, что у него и жена есть, и трое детей… Вдова и трое детей-сирот. Надо бы к ним съездить, а может быть и вывезти их пока в Восточную республику? Но сначала нужно сделать кое-что еще.

Чижевский встретил меня в своем кабинете с некоторым испугом — наверное, моя рожа ничего хорошего не предвещала:

— Что-то случилось, Александр Владимирович? С машиной азотирования?

Испуг его — за машину, за новую технологию был так очевиден, что до меня дошло: Николай Прокопьевич — всего лишь инженер, хороший, даже замечательный инженер и талантливый ученый. И отвечать за всех большевиков — не может. Да и большевики бывают разные: есть тот же Красин, а есть Акимов. Но, с другой стороны, Красин Акимова лично знал и почему-то считал возможным для себя состоять с ним в одной партии. Ладно, сейчас Николай Прокопьевич выполнить для меня еще одну работу. Возможно, и очень неприятную — но ведь он тоже записался в большевики, так что пусть это будет ему воздаянием за убеждения. А подарком или наказанием — пусть сам определяет:

— Нет, Николай Прокопьевич, с машиной, надеюсь, все в порядке. Я по другому вопросу.

— Весь внимание…

— В Петербурге убит Линоров Евгений Алексеевич…

— Я слышал, это какой-то жандармский генерал?

— Да. Это человек, который возглавлял внешнюю разведку России, и его убийство принесет тысячи, десятки тысяч смертей русским солдатам. А еще это был мой друг, но дело даже не в этом. Его убили большевики…

— Я не знал…

— Я знаю, что вы лично тут ни причем. Однако вы сейчас же напишете мне прошение об отпуске… не перебивайте, мне и так трудно. Вы пишете прошение об отпуске и тут же его получаете. А отдыхать вы поедете в Женеву, через Мурманск и Нант, я задержу для этого лихтеровоз. В Женеве вы встретитесь с вашим партийным лидером, с Ульяновым, и передадите ему следующее: если фракция большевиков проведет еще хотя бы одну террористическую акцию, то фракции большевиков больше не будет. Мне недели хватит, чтобы все руководство вашей фракции вычеркнуть из списка живых.

И, увидев, как в глазах Чижевского загорается "классовая ненависть", добавил, уже очень спокойно:

— Да вы не волнуйтесь, я пошутил. На самом деле для исполнения угрозы мне и двух дней более чем достаточно, тем более что не только ваш ЦК, но и вообще все члены вашей партии мне известны поименно. Видите ли, последние лет пять ваша партия существует в основном на мои средства, а я всегда знаю, кому плачу. Но это все же не угроза, а предупреждение. Вы же вольны теперь выбирать: вернуться ли обратно или остаться в мирной Швейцарии. Только России сейчас ваша работа очень нужна, и я хотел бы увидеть вскоре вас снова в этом кабинете… и не говорите этим эмигрантам, что они едят с моих рук: им будет обидно.

— Значит, вот почему вы мне дали это место…

— Нет конечно. Вы-то не эмигрант, и вдобавок настоящий патриот — только и сами этого до конца не осознаете. А как ученый сделали уже столько для страны полезного, что страна вам по гроб жизни обязана, и я вам плачу лишь малую толику заслуженного. Ну а их особых заслуг я пока не увидел… ладно, поговорим после вашего возвращения, пойду закажу вам литерный до Мурманска, поскольку времени у нас почти нет…

Чижевский вернулся — перед самым Рождеством. Вернулся очень задумчивый, но мне передал от Ильича сообщение, что "партия не санкционировала нападение на жандарма". Самодеятельность, стало быть — ну что же, остается лишь поверить. Или не поверить: я успел посетить Леонида Красина и тот, принимая очередное "пожертвование", вскользь заметил, что "в ЦК некоторые товарищи ведут тайные делишки, скрывая от товарищей истинное лицо", чем лично он очень недоволен.

Впрочем, пока мне стало не до большевиков с их игрищами: германец пошел в Галиции в наступление. Очевидно, решив что Россия с ее бездорожьем зимой с логистикой не справится. Вообще-то правильно решили: с дорогами к фронту была просто беда. Да и вообще с дорогами дела обстояли так, как всем и без объяснений известно, но зимой, когда на то немногое, что все же можно дорогами назвать, выпадают глубокие сугробы…

Я бы на месте германцев (да и австро-венгров) в успехе затеянного наступления и не сомневался: с той стороны фронта — густая сеть путей рельсовых, по которым можно полки с дивизиями быстренько доставлять куда нужно, а с нашей — парочка забитых эшелонами направлений и протоптанные в глубоком снегу тропинки. И лишь одна проблема маячит впереди: пленных-то куда девать?

Противник не учел одного: по укатанной снежной дороге мой "ГАЗ-51" до фронта аж из Киева доезжал часов за шесть. А чтобы этому грузовику легче ехалось, местным крестьянам вменялось ямки на дорогах снежком аккуратно засыпать. Ну а для возбуждения в них должного энтузиазма за крестьянами и солдатики присматривать были назначены. В Арзамасе было изготовлено с сотню грузовиков с бункерами для песка и пескоразбрасывателями, так что ехать по снежным дорогам было не очень-то и скользко. С водителями же особых проблем не было: всех вольноопределяющихся, у кого имелась хоть какая-нибудь "техническая" подготовка, отправляли в водительские школы — а там эти ребята проявляли неслыханный энтузиазм: все же баранку крутить было куда как полезнее для здоровья, чем сидеть в окопах под обстрелами.

И именно сейчас, в новый тысяча девятьсот четырнадцатый год, армия почувствовала наконец преимущества рейнсдорфовской "пушки-гаубицы". Эта маленькая пушечка могла, оказывается (вот ведь неожиданность какая!) стрелять на девять километров — что соответствовало дальности стрельбы самой массовой германской гаубицы чуть ли не вдвое большего калибра. В переводе же на гражданский язык это означало, что мелкая гаубица могла достать крупную. А с учетом того, что моих "мелких" было раз в десять больше, а стреляли они втрое чаще, то даже хреновые русские артиллеристы хороших немецких довольно быстро выводили с поля боя. Чему очень помогало введенное Ивановым "правило" ставить гаубицы (в режиме гаубиц) в батарее не ближе ста шагов друг от друга (одним снарядом батарею не накроешь), сплошная телефонизация батарей (каждой пушке приказ отдается без особого ора) и летающие над германскими позициями самолетики с корректировщиками и рациями. Вот собственно рациями-то мне и пришлось заняться.

Рений с Итурупа был подметен, и армейские рации на крошечных — с сигаретный фильтр — лампах у меня (точнее, у Степана) получились тоже крошечными. То есть с автомагнитолу где-то, и весом под полтора килограмма. Использовать такую очень удобно — но удобно и украсть ее, для передачи врагу конечно за умеренное вознаграждение. Солдатики воровали все и всё, на фронте многие части оказывались вообще без сапог — это зимой! Причем не интенданты воровали, это солдатики сами… но сапоги-то рублей семь стоили, а германец за рацию обещал сразу сто! Понятно, что за кражу рации трибунал с расстрелом был практически гарантирован — но это если поймают. Однако каждый вор почему-то в глубине души уверен, что уж его-то точно не поймают…

За попытки украсть рацию было расстреляно уже десятка два солдат — и три офицера. Причем два офицера были все же "прапорщиками военного времени", из "городских голодранцев", как их охарактеризовал местный начарт (и на фронте авиация все еще "относилась к артиллеристам"). Ну а третий оказался поляком, видимо из "идейный врагов России". По слухам, австрияки награду вроде увеличили до пятисот рублей — но проверять пока еще никто не собрался. Да и, думаю, пользы германцам или австрийцам от украденной рации не было бы — ведь она была секретной!

Блок питания с умформером монтировался на самолете, и на саму рацию подавалось тридцать шесть вольт при частоте четыреста герц. В принципе, если самолет собьют, про это враги узнать смогут — но так как использовались "холодные" лампы, всю схему получилось залить компаундом — эпоксидкой с наполнителем из молотого черного кварца. При попытке ее сковырнуть тонкие провода, которыми была сделана часть схемы — а рация имела выходную мощность всего пять ватт — наверняка будут порезаны. А если они просто попробуют включить захваченное и перехватывать разговоры пилотов, то и вскрывать рацию будет бесполезно.

Потому что включать ее без самолетной "корзины" было нельзя. На самолете был закреплен небольшой магнит, а внутри залитой эпоксидкой схемы стоял простой "нормально-разомкнутый" геркон. И если рядом с ним магнита не было, то вместо радиосхемы включался небольшой нагреватель — который прожигал полиэтиленовую ампулу с плавиковой кислотой в небольшой полости с установленными внутри кварцами. Правда, кислота растворяла и саму нагревательную спираль — после прерывания контакта в которой через схему быстренько разряжался конденсатор на тысячу микрофарад…

Все хорошо — но стоила такая радиостанция немного меньше чем сам самолет, а делать их получалось максимум штук по пять в неделю. Армии же связь была нужна в гораздо больших масштабах. Полевые телефоны как-то проблему решали — но только "на местах" и не очень надежно, а большие радиостанции для связи штабов и стоили уже совсем безумных денег, и делали их по штуке в неделю. А с учетом "полной неремотнопригодности" больше десятка одновременно в армии как-то не приживались…

Прижились другие — крошечные дуплексные станции, сделанные на трех лампах и с дальностью голосовой связи хорошо если километра два. Впрочем, крошечными они были относительно — по сравнению с германскими полевыми: "мои" весили пять кил, а германские — около тридцати. А пять кил — это потому что и лампы в них были "обычными", и делались они "по современной технологии" — то есть корпус и шасси из листового железа, могучие трансформаторы внутри… У меня они использовались для связи между самолетами в эскадрильях, поскольку на каждый самолет "секретных" станций не хватало. А самолеты в этой войне оказались для России самым главным оружием…

Нет, пушки — тоже хорошо. Рейнсдорфовская (получившая у солдат прозвище "говнюшка" — но не в ругательном смысле, а "мелкая, но германца с говном мешает") неплохо помогала зачищать передовую от артиллерии (да и пехоты) противника. Но германцы притащили на фронт уже серьезные орудия — шестидюймовые гаубицы, стреляющие на пятнадцать и даже на двадцать километров, а в России артиллерии подобного типа вообще не было. Собственно для зимнего наступления в Галиции таких гаубиц было привезено почти полторы тысячи…

Доктрина Дуэ оказалась верной. А если эту доктрину украсить нужными прибамбасами — получается совсем хорошо. Тяжелая гаубица обладает одним недостатком — она тяжелая. И быстренько ее перетащить в другое место сложновато. А вражеской авиации наши войска практически и не видели — немцы дураками не были и быстро сообразили, что их самолетам ловить в небе над Россией нечего. Даже "По-2" — после того, как на них поставили моторы по двести пятьдесят сил — легко перехватывали любой аэроплан противника и делали из него летающую кучу щепок. Недолго летающую, причем в одном направлении — сверху вниз. Два пулемета, запас патронов в пару тысяч штук — этого обычно хватало даже на несколько тех же "Альбатросов", а русские самолеты летали звеньями по две пары. Причем летали исключительно по делу.

Потому что пока пилоты этих "этажерок" отдыхали, в небе постоянно барражировали пары "Шмелей". Совершенно недосягаемый для врага самолет (со скоростью под триста километров и высотой полета километров в пять) неторопливо порхал над вражескими позициями — и по рации вызывал "истребители" если наблюдатель замечал самолеты противника. Так как "По-2" делался довольно массово, а падал редко, аэродромы "истребителей" располагались буквально через каждые тридцать-сорок километров километрах в десяти-пятнадцати за линией фронта и им редко требовалось больше пятнадцати минут для перехвата.

Так что немцы очень скоро летать перестали совсем. Ну а "русские" — напрочь игнорируя даже прямые приказы командования — бомбами по германцу не кидались. Зачем? Из пушки-"говнюшки" пальнуть дешевле, да и точнее получится… Ну иногда все же бросали кое-что, так, по мелочи — все же серийно русская промышленность авиабомбы не производила, а снаряд в консервной банке пихать было вообще бесполезно: на фронт шли сплошные шрапнели для трехдюймовок, а снаряды от "говнюшек" бомбами были очень "слабенькими" — поодиночке у маленького фугаса, да еще в землю успевающего "закопаться", маловат эффект.

И немцы так и не поняли, в чем тут подвох… до тех пор, пока не притащили свои тяжелые гаубицы. Так как авиации противника в небе не было совсем — почти все самолеты германцы предпочли отправить на Западный свой фронт, где от них пользы было гораздо больше — то "По-2" летали "по гаубицы" вообще без помех. И сбрасывали на батареи дорогущие — по три с половиной тысячи рублей за штуку — бомбы. Небольшие, по семьдесят пять кил каждая. Заполненные окисью этилена…

Австро-германское наступление закончилось через две недели. То есть официально закончилось, а всерьез пытаться наступать они прекратили уже день на пятый. Но этим, собственно, все и ограничилось: бросать дорогущие бомбы по пехоте смысле не было, а она, очень неплохо ощетинившись мелкими пушками фирмы "Рейнметалл", пресекла идиотскую — на мой взгляд — попытку наступления уже русской армии. Под предводительством генерала Деникина (которого, по счастью, удачно зацепило немецким полуторадюймовым снарядом по голове и войска, тут же остановившись, серьезных потерь не понесли). Так что все "остались при своих" — но я-то знал, что в Галицию была стянута практически вся боеспособная авиация — то есть с радиостанциями, позволявшими ей действовать эффективно. Вот и пришлось мне брать паяльник в руки…

Буквально пришлось. Семен на своем заводике в подмосковном поместье собрал почти всех имеющихся в наличии радиоинженеров — человек семь у него вроде было. И полсотни рабочих, творивших "секретные" рации, включали в себя всех профессиональных русских "радиомонтажников". Для прочих радиоигрушек был еще один заводик, в Александрове, на котором рабочих было уже сотни полторы — но там как раз собирали "мелкие" станции, из тут же изготавливаемых радиоламп, конденсаторов, сопротивлений — и оставшиеся не задействованными два инженера с пятью техниками доводили спаянное местными "умельцами" до работоспособного состояния. А учить новых монтажников получалось некому. Наверное, все же подыскать кого-то было возможно — но тут уже вступал в действие "фактор секретности" — кого угодно на такую работу не поставишь, а время поджимало…

Тем более поджимало, что мне стали известны планы армии на лето четырнадцатого года. И не от кого-нибудь, а непосредственно от Николая Иудовича, ставшего вдруг генерал-фельдмаршалом и начальником "технических войск". Звание он получил за "взятие Кенигсберга" — город, окруженный со всех сторон и полностью лишенный подвоза морем, перед Новым годом капитулировал, когда тамошнее командование по результатам операции в Галиции сообразило, что ждать больше нечего. А новый род войск был организован как раз потому, что именно "спецтехника" победу (очень локальную и неоднозначную) в Галиции и обеспечила. Ну а так как авиация и радисты "подчинялись всем", то фактически они не подчинялись никому — и это дело требовалось исправить.

А как только исправили, Иванов меня и пригласил "побеседовать":

— Александр Владимирович, я попросил вас приехать дабы обсудить самые насущные вопросы по обеспечению войск. Вы мне очень помогли в Восточной Пруссии, победа в Галиции тоже в большей степени достигнута с вашей помощью оружием и новыми техническими средствами. Но, согласитесь, война уже затянулась до неприличия…

— Я-то согласен, да что толку?

— Я вас давно знаю, как человека весьма России преданного, поэтому скажу то, что известно считанным людям: Император принял решение этим летом перейти в решительное наступление и одержать в нем победу.

— Ну кто бы сомневался: решил решительно все решить и ворога порешить… я-то тут при чем? Вы же знаете, что фронт от меня получает все, что я могу сделать.

— Ну вы как всегда, на язык остры… у меня сейчас появились новые возможности, финансовые — и я бы хотел с вами обсудить, каким манером эти возможности повернуть на увеличение выпуска ваших технических изделий. В первую очередь самолетов и радийных станций. Ну и патронов, для пушек главным образом.

— Николай Иудович, вы уж деньги эти другим, кто оружие делает, отправьте. У меня у самого деньги есть, а нету станков, нету людей готовых. И взять негде. То есть станки-то я бы, скажем, у американцев купить мог, а кто работать на них будет? Военное министерство и так норовит лучших работников с заводов в армию призвать, а работать становится просто некому.

— Мобилизовывать с заводов решено лишь тех специалистов, которых из мужиков никак возможности нет сделать. У вас, решением комиссии мобилизационной, приято мобилизовывать лишь рабочих, умеющих радийными станциями управлять.

— В этой комиссии поди одни идиоты заседают… у меня на двух заводах радийных рабочих хорошо если две сотни найдется. Их в армию заберут — станции делать вообще некому будет. Там что, такой простой вещи не понимают?

— А что вы предложить можете? На радийных курсах при артуправлении в месяц пятьдесят человек выучиваются…

— Ага, и две сотни моих рабочих все проблемы сразу и решат. Потому что станций больше не будет, тогда и курсы можно будет сразу закрывать… Наберите туда студентов всяких, нечего им коммерции да юриспруденции в военное время сладостно предаваться. Условие поставьте: кто за месяц не научится, отправится в штрафную роту рядовым — сами удивитесь, сколько новых радистов появится.

— Я к вам серьезно…

— И я серьезно! У меня две трети самолетов вообще без радиостанций уже летают!

— Но ведь успешно…

— Добрые люди сообщают, что Сименс проводит испытания новой машины. Скорость свыше двухсот километров в час, три пулемета… и заканчивают строительство завода, где таких самолетов будет делаться по три-четыре в сутки. Если они появятся в русском небе — а они появятся к лету непременно, то "У-2" без радиостанций превратятся для них в очень легкую добычу…

— Да, действительно, новость не из приятных. А у вас есть какие-то мысли о том, как можно эту неприятность… преодолеть?

— Есть. Но для этого мне как раз ваша помощь и потребуется, причем помощь совсем не денежная…