Звезда пленительнаго

Глава 36

Когда "высокий гость" наконец откланялся, Володя повернулся к хозяину дома:

— Николай Егорович, а он на самом деле инженер? Мне кажется, что он просто нахватался инженерных слов у своих работников и пытается выставить себя самым умным.

— Вас что-то смущает, Володя?

— Признаться, да. Все эти его "палки", "веревки"… у меня на заводе и рабочие знают что такое "лонжерон" или "расчалочный трос"!

Профессор Жуковский при этих словах рассмеялся — радостно, открыто, как-то даже по-детски искренне и буквально до слез:

— А он их палками и веревками обозвал! — повторял профессор, размахивая руками и утирая слезы. А затем, частично уняв смех, поинтересовался:

— И что он про палки с веревками вам сказал?

— Тоже глупость, спрашивал, до какой ноты тросы на крыле натягиваются. Как будто это струны рояльные!

— А до какой? — Николай Егорович, как-то вдруг посерьезнев, с интересом поглядел на молодого авиаконструктора.

— Шутить изволите, Николай Егорович?

— Да в общем-то и нет. Вы поглядите в его "инструкции по эксплуатации" на "У-2", так как раз написано, что тросы нужно натягивать до определенных нот. Очень простое решение: к самолету прилагается набор калиброванных свистков, масса тросов и длина известны, и таким манером в поле, обычным гаечным ключом любой — ну, почти любой — офицер нужной силы натяжения достигнет. Медведь-то на ухо не каждому наступит, а ключей этих "динамометрических", что, кстати, Волков же и выделывает, где напастись?

— Выходит…

— Вы, Володя, зря его с неприятием слушали. Он хотя и очень странен в общении, но инженер от Бога. И как математик на голову всех мне известных превзойдет, пожалуй, и как физик… Мне его дочь приемная как-то сказала, что предложенным ею "численным методам" решения уравнений ее он же и обучил. А Степан Петрович говорил, по слухам, что все его радийные станции на самом деле он выдумал, делая домашние работы, господином Волковым задаваемые в курсе электротехники, коий он же сыну приемному и давал. Так что, сдается мне, не зря он называл ваши детали палками и веревками. Надо, всенепременно надо вам к нему в заводы съездить и посмотреть что он сам именует тем же "расчалочным тросом". Я ему сейчас же протелефонирую, договорюсь о вашем визите — и с этими словами Николай Егорович взял трубку телефонного аппарата.

— Так он же еще до дому не доехал…

— У него радийный телефон всегда с собой — ответил профессор, набирая номер. — Кстати, и обычные телефоны на его же заводах выделываются… Это профессор Жуковский, соедините меня, пожалуйста с господином Волковым, он должно быть в автомобиле… Александр Владимирович? Когда было бы удобно Володе Ветчинкину к вам в завод приехать, посмотреть ваше производство? Хорошо, я ему передам, спасибо большое!

И на следующее утро, уже сидя в удобной кабине "Пчелки", несущей его на авиазавод в Самару, Володя Ветчинкин еще раз пытался понять смысл последних слов профессора:

"Вы, Володя, все что вам в выделывании самолетов пригодиться сможет, просите там у инженеров без стеснения. Все что смогут поставить, вам они поставят, что не смогут — скажут. Только о цене не спрашивайте никого… ее просто никто не знает, и получится неудобно. Как-то у Волкова с деньгами все странно, говорят, что в его кухне кроме самого его ещё только два человека разобраться могут".

И мысли молодого авиаконструктора свернули на совершенно далекую от авиации тропинку: "Интересно, как можно стать самым богатым человеком в России, если не знать сколько стоит каждая деталь в производстве?" Однако подъем в пять утра и ровный гул моторов сделал свое дело — и Володя уснул, так и не придя ни к какому выводу.

До апреля Сименс на своем заводе в Берлине успел изготовить своих новых самолетов штук двадцать, даже чуть больше. А потом…

Гаврилов сделал то, что я просил у него уже давно: турбину. Но не просто турбину, а маленький и легкий (ну, все в мире относительно) турбокомпрессор — с помощью которого новый мотор для "Шмеля" получился уже мощностью почти в шестьсот сил и к тому же нормально работал на высоте свыше семи километров. Насколько "свыше" — никого не интересовало, так как даже с "придуманной" мною кислородной маской пилоты выше летать просто опасались. К тому же там еще и очень холодно было…

На "Шмеле-2" кабина была сделана уже герметичной, с наддувом — но ведь самолет-то боевой, в него и пулька попасть может — а с дырками в фюзеляже какой наддув поможет? Правда на семь километров тем же немцам стрелять было нечем — но это ведь пока: вон, за полтора года превзошли мой "По-2". "Шмеля", правда, не превзошли, но мотор на пятьсот сил у них вроде как появился. Так что кто его знает, надолго ли мое преимущество?

Наше преимущество: все же армию вовсе не я один снабжал всем нужным и полезным. Да, карабины мои выпускались по миллиону с лишним в год в России да еще почти столько же — в других странах (но и они тоже в основном шли в русскую армию). Однако мосинские винтовки выпускались на русских заводах даже в больших количествах.

Да, мои заводы делали ежедневно (!) по сотне тысяч снарядов к "говняшкам" — но и другие "капиталисты-собственники" не очень-то и отставали. Например, в Москве был буквально за пару месяцев выстроен завод, который ежесуточно теперь выделывал по сорок тысяч снарядных корпусов в сутки, а всего только московские заводы отправляли на фронт по семьдесят тысяч снарядов ежедневно. Но Москва — город большой, а небольшой Нижний Новгород от первой столицы конечно же отставал, делая всего по пятьдесят пять тысяч снарядов. Причем нижегородцы "пошли на поводу Иванова" (который тогда еще был командующим Северным фронтом) — и снаряды делали в основном в два с половиной дюйма.

Всего же "все прочие" снарядов отправляли вдвое больше, чем я. Хотя должен с гордостью признаться: сталь на все снарядные заводы шла именно моя…

Путиловский завод с его немецкими рабочими производство пушек не увеличил, как и изрядно устаревший Александровский завод — на последнем из нового оборудования были лишь станки для выделки семидюймовых орудий, а таких выпускалось хорошо если по штуке в неделю. Но вот в Риге — которую "в этой реальности" особо эвакуировать не стали — на площадях все же вывезенного "Руссо-Балта" группа "местных товарищей" из купцов и инженеров наладила выпуск пушечного бронеавтомобиля. Моторы они использовали списанные с самолетов — причем переделывали их на бензин "Галоша", а пушки для броневиков стали изготавливать самостоятельно. Укороченная (со стволом в метр тридцать) версия пушки Рейнсдорфа в качестве гаубицы работать уже не могла в силу упрощенного лафета, но стреляла она вполне прилично, мало уступая трехдюймовке. Лафета — это потому, что делали они этих пушек куда как больше чем броневиков, то есть по десятку в день (а броневиков — по три в неделю). Владимир Андреевич над рижскими пушками откровенно смеялся: стволы для них из вагонных осей вытачивались, но Артуправление пушка с ресурсом хорошо если в пару тысяч выстрелов, но ценой в полторы тысячи рублей устраивала.

Со взрывчаткой и порохами тоже проблем не было, но тут уже Артуправление само подсуетилось, выстроив буквально за полгода штук пятьдесят химических заводов. Небольших, но в сумме они производили раза в четыре больше, чем три моих "огромных" завода. Хотя если бы не избыток серной кислоты, девяносто пять процентов которой делалось у меня…

Даже по самолетам у меня монополии не было! После того, как "летающий трамвай" Сикорского был отвергнут, а авиационная комиссия Артуправления смогла (с моей подачи) сформулировать четкие требования к "боевым самолетам", довольно быстро сразу несколько энтузиастов предложили свои проекты. И три получились довольно неплохие — тем более "рабочие образцы" в принципе им были уже известны.

Молодой инженер Дима Григорович сделал неплохой биплан — раза в полтора меньше, чем мой "По-2". Причем сделал его под мотор в триста пятьдесят сил, и самолет уже на испытаниях преодолел скоростной рубеж в двести километров. Мои "авиаторы" — исключительно в интересах государства — помогли самолет немного улучшить: в нем появилась не деревянная, а стальная подмоторная рама, да и обшивка вместо фанерной стала стеклопластиковой. Не удержался и я от "материальной помощи собрату", завезя на выстроенный Диме завод довольно много бальсы из Венесуэлы. Большей помощи не оказал лишь потому, что у Григоровича не было рабочих, умеющих обрабатывать алюминий или изготавливать из стеклопластика что-то более сложное чем листы обшивки, а самому впрягаться в новое производство было не с чем. Самолеты же были нужны — так пусть делает как умеет.

Второй самолет — уже совсем крошечный подкосный моноплан — был сделан в Киеве, авиакружком под руководством Делоне, со "старым" мотором от "По-2" в двести двадцать сил. Фактически — перехватчик, потому что бензина ему хватало километров на сто полета, больше он просто поднять не мог. Чтобы смог, пришлось тоже "оказать техническую помощь", заменив медные радиаторы мотора на алюминиевые и сосну на ту же бальсу — что позволило конструкцию прилично облегчить и тем самым увеличить баки почти вдвое. Зато самолетик получился очень простым в производстве, и их на новом заводе в Киеве делали по десятку в неделю. А две авиашколы, которые так же организовал Николай Борисович, и летчиков для этих самолетиков готовили — из выпускников реальных училищ в основном. Так что больше половины летчиков русской армии были годков восемнадцати от роду…

Третья же машина меня даже удивила: деревянный полутораплан с двумя хвостовыми балками на двух моторах от того же "По-2" таскал — со скоростью в сто пятьдесят километров в час — четверть тонны бомб. Не ахти как много — но кроме бомб он тащил еще два пулемета "Максим" под брюхом в специальных нишах — и пролетая над вражескими окопами он мог стволы опустить и из них отстрелять по тысяче патронов на ствол. Забавный такой штурмовик вышел — причем от меня даже моторов не требовалось: их делали в опытных мастерских Технилища. В свое время я туда "для исследований и улучшений" парочку моторов передал вместе с чертежами, вот профессора и воспользовались. А трудами профессоров воспользовался уже студент Жуковского Володя Ветчинкин…

Правда Николай Егорович меня особо попросил "лицензию на производство мотора для военных нужд" институту официально передать — ну, для такого не жалко. Только алюминиевые радиаторы все равно приходилось на моем заводе делать — ну не умел никто, кроме меня, алюминий варить… А Артуправление еще и авиазавод Ветчинкину выстроило — и теперь он (вместе со многими другими) перешел под управление Николая Иудовича.

Ну а поскольку по численности авиапарк России от меня зависел уже не очень сильно, мои инженеру занялись качеством продукции — и на свет появился "Шмель-2". От первого он отличался не только моторами (ставшими из-за турбокомпрессора на аршин длиннее), но и некоторыми другими мелочами. Например, гермокабиной. Или убирающимся шасси…

Четырнадцатого апреля восемь "вторых шмелей" оказались над Берлином — а через полчаса новенькой завод Сименса перестал существовать. То, что не развалилось после взрывов двух десятков "вакуумных" бомб, сгорело от двух сотен маленьких "зажигалок". Не хотелось, откровенно говоря, завод этот гробить — но новенькие "Сименсы" уже сбили шесть "моих" самолетов, так что пришлось это безобразие пресекать в корне. Хотя бы временно.

До мая я мотался между Александровым и Москвой — проводя, конечно, большую часть времени все же в Александрове. Николай Иудович выполнил свое обещание насчет выделения "правильных людей", хотя и несколько своеобразно. Унтеров-артиллеристов из "простаивающих в ожидании наступления частей" от вытащил порядка пары сотен — тоже много, в особенности для военного времени, но и эти сотни почти все пошли именно на курсы радистов. Гораздо более продвинутые, чем действующие при Артуправлении: у меня великовозрастным ученикам и какую-никакую теорию давали, и практику мелкого ремонта — по крайней мере лампы новоиспеченные радисты могли и сами поменять. А прочий народ Иванов выгребал из призывников, отправив в мобилизационные комиссии чуть ли не полторы сотни офицеров из своего нового штаба, куда исключительно для этой цели он взял офицеров-нестроевиков — инвалидов или просто "оправляющихся от ранений". И эти офицеры отсеивали (в мою сторону) всех выпускников реальных училищ и довольно много "четвероклассников", который показались им "сообразительными". Так что "план по валу" генерал-фельдмаршал перевыполнил процентов на триста — ну а чтобы вся эта толпа не просто так ваньку по тылам валяла, мне же были направлены "в командировку" почти триста офицеров, по ранению списанных из армии вчистую. К сожалению, таких было очень много…

Еще людей в Александров отправляла моя последняя приемная дочь. Оленька "в этот раз" образование получала в Саратовском медицинском институте, там же и замуж вышла за одного из преподавателей — а теперь, переведясь для завершения обучения в Москву, в "отнятой" у Степана подмосковной усадьбе (Степа их штук десять скупил для размещения своих производств) с мужем содержала госпиталь. Не простой, а специализированный — для гангренозных ранбольных. Когда-то я будущей врачихе пересказал запомнившуюся мне с детства статью из какого-то журнала (вроде из "Науки и жизни"), складированного у бабушки на даче. В статье говорилось, что гангрена "легко побеждается в кислородной барокамере" — и девушка впечатлилась. Когда можно у сестренки попросить "на игрушки" пару сотен тысяч рублей, результат иногда получается очень интересный — и теперь в госпитале стояли три кислородных барокамеры, в которых — к моему удивлению — гангрену действительно излечивали…

Но все же не всегда — вдобавок и излечившиеся тоже частенько фактически становились инвалидами: ногу, скажем, спасли — вот только ходить она едва позволяет. Ну а так как "до Москвы" везли далеко не всех раненых, то большая часть Олиных пациентов были офицерами, то есть людьми образованными. Это ведь в Москве или Питере образованных пруд пруди, а в том же Александрове таких явная нехватка — вдобавок Оля умудрялась внушать своим пациентам такую веру в будущее и уверенность в своих силах! Эффект был тот же, что и в Технилище с Машкой: была голопузая девчонка из деревни, а выучилась — и стала сами смотрите кем…

"Выпускники госпиталя Ольги и Анатолия Надеждиных" учились как звери… ну, не в этом смысле — и в мае мне удалось, наконец, заняться другими делами: "Александровский радийный институт с техникумом" теперь был полностью укомплектован собственными преподавательскими кадрами, а то, что он был теперь "с опытным заводом", обеспечивало и приемлемый (хотя и явно недостаточный) поток "батальонных раций" в войска. Все же лучше чем ничего — а к осени, глядишь, и в самом деле в каждом батальоне рация будет. Ну, почти в каждом… полку хотя бы.

"Другое дело" мне подкинул Николай Егорович — с ним у меня отношения сложились очень хорошие. Очевидность "доктрины Дуэ" стала, наконец, очевидной всем воюющим сторонам — и к лету четырнадцатого года "война в воздухе" разгорелась с новой силой. Но не столько на фронтах, сколько на заводах и конструкторских бюро. КБ, в которых над одной машиной одновременно работало по нескольку инженеров, первыми появились — после моих, конечно — у немцев, и результат удалось с огромным трудом разбомбить. Но до немцев дошло, что солдат, накормленный мясом но без ружья воюет хуже солдата с ружьем накормленного одной картошкой, так что "германская" часть консервного бизнеса имени Хуана Гомеса практически приказала долго жить, тем более что поголовье свиней в Германии уже превзошло довоенный уровень, а пленные французы прекрасно справлялись с ролью свинопасов. А фрукты — которые германцы еще у Гомеса покупали — они сильно дешевле мяса…

Вдобавок немцы разом отозвали всех своих инженеров из Венесуэлы — хотя уехали все же не все. Лишь те, кто не успел или не сообразил семьи туда же перевезти — хотя и среди семейных нашлись патриоты Германии. Однако и пара сотен вернувшихся инженеров-станочников сильно укрепили германское производство.

К тому же "из источников, близких к осведомленным" дошла информация, что по результатам бомбежки в Берлине в Германии было принято решение производство авиатехники рассредоточить и многократно продублировать — а свои решения немцы исполняют четко. Так что военные ожидали скорого поступления на фронт большого числа германских самолетов — а в России и так из промышленности выжимался максимум возможного. Количеством германца взять не получалось — и Жуковский предложил брать качеством. Вот где бы его взять, качество это…

Да, "Шмели" качеством всех затмевали. Как, впрочем, и ценой: "Шмель-2" обходился казне чуть ли не в полмиллиона, да и первый теперь дороже ста пятидесяти тянул: сам-то самолет, даже с дорогущими новыми моторами, стоил тысяч девяносто, но только "секретная рация" стоила почти десять — тысяч, разумеется, две тысячи — "несекретная", четыре пулемета по пять тысяч, ну и сменный комплект моторов сорок тысяч. Конечно, "Шмель" — та еще вундервафля, собственно без них "расчистить небо" не вышло бы — но ведь если посчитать по "рокфеллеровскому курсу", то самолетик-то выйдет подороже какого-нибудь Су тридцать пятого. А ведь если мне не изменил окончательно склероз, богатая Россия моего "прошлого будущего" героически решала — хватит таких самолетов полста штук или все же семьдесят заказать? А у бедной России настоящего их уже почти сотня была — и час полета каждого обходился казне еще в пару тысяч рубликов, да и то если объемные бомбы не бросать…

Хорошо еще, что закупками самолетов теперь распоряжался Николай Иудович — ему я мог объяснить, как подорожание машины увеличит ее эффективность. Ну и результаты продемонстрировать: Иванов — в отличие от большинства прочих штабных генералов — на передовую съездить не опасался. И даже слетать на самолете в тыл врага — чтобы, например, лично оценить эффективность применения "вакуумных" бомб.

Кстати, "вакуумными" их все называли с моей подачи. И каждый солдат на фронте знал, что заправляют их ничем иным, как "жидким вакуумом". Вроде бы ерунда — но те же "близкие источники" узнали, что какой-то ловкий германский хмырь выцарапал из казны уже австрийской миллионов десять марок, причем золотом…. Пустячок, а приятно — в особенности, если учесть что хмырь вроде ссылался на настоящие германские исследования в области сжижения вакуума.

Хотя у меня самого таких бомб было отнюдь не изобилие. Для бомбардировки Сименса бомбы делались почти месяц — так что всерьез на них рассчитывать было невозможно. И оставались только дешевые но практичные самолеты с пулеметами и пушками. Которых пока почти и не было…

Николай Егорович пригласил меня на "Всероссийское совещания по вопросам строительства самолетов" — "моё" название аэроплана на волне военного патриотизма стало уже официальным. Пользы от меня на совещании было… скажем, немного — мои инженеры, доводившие до ума не то что "Шмели", но даже хотя бы "По-2", и то в самолетостроении разбирались наверняка лучше. Однако в России по прежнему "авиаконструктором номер один" считался Александр Волков — и пришлось ехать совещаться. Впрочем, скучно на этом "совещании" точно не было, да и мои невеликие знания пригодились.

Казалось бы — ну чего я, ни разу не специалист, могу полезного рассказать инженерам, которые уже самостоятельно спроектировали несколько вполне современных (сейчас современных) самолетов, каждый из которых был в разы технологичнее и дешевле моих "аналогов". Ведь одно дело — выточить алюминиевую нервюру на фрезерном станке — и совсем другое выстрогать ее из куска бальсы на столярном верстаке. Или даже из простой сосновой доски. Ну да, моторы сейчас лучше меня никто в мире не делал — но я-то эти моторы делал уже лет так шестьдесят, если все вместе посчитать.

Однако не только я, но и какое-нибудь гламурное кисо из моей "изначальной истории" на этом совещании могло принести пользу. Потому что даже тупая блондинка из анекдотов наверняка слышала, что самолеты бывают истребители, а бывают, наоборот, банбардировщики. Чуть менее тупая, уже из жизни, могла и про штурмовики слышать — а сейчас даже концепции разделения самолетов по функциональному назначению не было! Ну не было, так будет: назначенный "наблюдателем от штаба Технических Войск" уже генерал-майор Ульянин мое выступление оценил. Учитывая же, что оно было первым — как "первому авиатору" честь открыть совещание мне и предоставили — все дальнейшее обсуждение шло исключительно продуктивно.

Кроме чести мне досталась и обязанность: компании Волкова предоставили "право" всемерно помогать в производстве самолета-штурмовика. А вот нефига выпендриваться было! Выпендреж же у меня получился почти случайный: я — не иначе, как по дурости — обратил особое внимание на безопасность полетов. Для летчиков, в условиях стрельбы по ним из всякого оружия. Причем отметил важность вопроса исключительно по экономическим параметрам: летчика долго и дорого готовить. Ну и понеслось!

— Вот что мне, господа, в Александре Владимировиче всегда нравилось — так то, что он любую свою идею обоснует личной жадностью. Я не сомневаюсь, что и сиротские дома свои он из корысти строит — откровенно ухмыляясь, заявил Ульянин. — Но тем не менее проблема, им изложенная, действительно важна: людей беречь безусловно надо. И тут уже дело за вами: штурмовой самолет броней прикрыть очень неплохо, но сможет ли бронированный самолет взлететь от такой тяжести? Так что я вижу тут задачу именно инженерную.

— Легкую броню ставить надо. Титановую, например, или вот у меня алюминиевый сплав появился. Дорогой, но иной броневой стали не уступит.

Выпендрился называется. Ладно с титаном — я еще "в прошлой жизни" узнал, что прочный он только когда чистый — и нынешние химики задачу по очистке металла от примесей теоретически уже решили. А вот с алюминием получилось случайно — и получилось, когда мы со Степаном разрабатывали "секретную рацию". Там же магнит нужен для геркона, желательно размером поменьше — вот я и извлек из глубин памяти словосочетание "гафниевый магнит". Вот только самого гафния пока "не было" — но ведь и рения "не существовало"! Где "живет" гафний в таблице Менделеева, я примерно помнил: где-то среди редкоземельных металлов. Ну, или неподалеку от них — но так как "неподалеку" свободных клеточек в таблице тоже был не избыток, химики мне этот самый гафний нашли. В цирконе нашли, правда очень мало — зато очень дорого. Насчет магнитов память меня не сильно подвела — и очень удачно получилось, что про неодимовые магниты я вспомнил сильно позднее. На самолеты все равно стали ставить магниты из кобальтовой стали — но раз уж металл получили, то его же поисследовать нужно. Не забыли, видать, мои "металлурги" как медь с церием сопротивление уменьшает…

В результате у них получился сплав алюминия с примерно одним процентом гафния. Дорогущий, как крыло от "Боинга", но по прочности не уступающий лучшим инструментальным сталям. Пятимиллиметровую пластину из этого сплава винтовочная пуля не то что в упор не пробивала, а даже вмятину почти не оставляла — сплав еще и пружинил неплохо. Хороший сплав — вот только пока грамм этого гафния обходился мне рублей в пятьсот. Для моего личного бронежилета — штука хорошая, а вот одеть в такую броню самолет — золотой дешевле окажется. Но летчиков все же защитить нужно — так что придется поплотнее к титану приглядеться.

После совещания меня пригласил Николай Егорович — пообщаться "неформально". Я уже бывал пару раз на таких встречах у него дома — и всегда там было очень интересно. Николай Егорович просто притягивал к себе именно интересных людей — я уже не говорю о нем самом, причем не обязательно его гостями были инженеры. Но неформальные разговоры там всегда оставляли какое-то радостное послевкусие и "толкали на подвиги" — просто почему-то очень хотелось "в следующий раз" продемонстрировать, что и сам ты тоже можешь быть интересен своими достижениями.

В этот раз у Жуковского собрались "авиаторы" (ну и примазавшиеся, вроде меня). В том числе и Володя Ветчинкин, который, собственно, нынешний "штурмовик" и сконструировал. Я не удержался, спросил:

— Владимир Петрович, а зачем вы вообще взяли такую схему планёра? Мне нравится, но не совсем понятно, зачем делать так сложно?

— Видите ли, Александр Владимирович, тут все дело в пулеметах. Я обратил внимание, что попытки закрепить пулемет на каком-либо станке часто вызывают поломки лонжеронов отдачей — или приходится их делать гораздо прочнее — а значит и тяжелее. Вот взять новый самолет Капрони, итальянца. На испытаниях он поднимал почти полтораста пудов груза, а с четырьмя — всего с четырьмя пулеметами — возит уже не больше девяноста. Чтобы планер выдерживал отдачу пришлось сделать его на пятьдесят пудов тяжелее! И утяжелились главным образом крылья — именно они от вибрации быстрее ломаются. А у меня, если посмотрите, кабина пилотов с крыльями соединена относительно упругим креплением, и вибрация даже от двух пулеметов уже не так страшна. Можно, конечно, пойти иным путем, как вы сделали — но так получается всего дешевле. Да и нет у нас рабочих, которые с вашими стеклопластиками работать умеют, а мастеров по дереву найти несложно. Вы же сами говорили, что для ваших машин рабочих десять лет учить нужно, а мой самолет уже на четырех заводах строить начали.

— Я понимаю… но вопрос мой о другом. У вас машина получилась хорошая и нужная — но вот от того же "Альбатроса" она не убежит. Скорость мала.

— Это верно, но что поделать? В мастерских мотористы пробовали увеличить мощность вашего мотора, поставили на два цилиндра больше. Мотор вышел вдвое дороже, а скорость с такими моторами почти и не поднялась…

— Это-то понятно, деревянным винтом постоянного шага вы просто с мотора мощность снять уже не можете. Хоть тысячу сил ставьте — скорость почти не измениться. Винт надо менять… хотя вы и с нынешними можете километров пятьдесят добавить легко даже с прежним мотором. Вот смотрите: если здесь вместо веревок этих поставить мои тросы, в полиэтиленовой оболочке, только за счет этого скорость возрастет километра на два-три в час за каждую веревку. А если на кабину летчика поставите обтекаемый колпак — я могу вам такие поставлять без затруднений, то скорость вырастет уже километров на десять. Главное тут — убрать все торчащее без надобности… вот смотрите: тут у вас зачем эта палка нужна?

Разговор у нас получился плодотворный. С моей точки зрения проблемой нынешних инженеров было не отсутствие каких-то знаний, а всего лишь недостаток опыта — из-за недостатка времени на испытание создаваемых конструкций. Тот же Ветчинкин самостоятельно спроектировал очень даже летающий самолет — но делал-то он его фактически в одиночку, и всего учесть просто физически не мог. Зато в части пропеллеров он меня полностью "умыл": оказывается, именно ими он и занимался последние пару лет в институте. Да, студент-четверокурсник, но нынешний студент от студента моего "изначального" времени отличался. И подходом к учебе, и возрастом: скажем, тому же Ветчинкину было уже двадцать шесть.

А Боре Юрьеву — который, правда, уже два года как Технилище окончил — двадцать пять. И последние пару лет он прожил явно не напрасно: второго июня я собрался к нему на завод, где он собирался "похвастаться достижениями". Мне даже интересно стало: а если бы я в гости к Николаю Егоровичу, где Борис меня и пригласил на завод, не пошел, дождался бы я приглашения на мероприятие?

А побывать на нем стоило. Все же не каждый раз удается посмотреть на "первый в мире" полет вертолета. Правильнее сказать "официальный полет боевого вертолета", так как сам по себе вертолет (хотя и "беспилотный", маленький) Борис запустил еще в одиннадцатом году, а "пилотируемый" — чуть меньше года назад. Но то машины были больше экспериментальные, а тут — практически готовый для серийного производства аппарат. И посмотреть на него было очень интересно. Но — не получилось…