Звезды на росстани

XV

Я посмотрел на часы. Рабочее время управленцев подходило к концу.

Из темно-дымного, в прямом смысле дымного, потому что было накурено, коридора я переступил порог светлой приемной. Солнце, правда, ушло из окна, краешек его однако задевал еще левый косяк и часть белого подоконника. Все здесь было таким же, в том виде, как было оставлено мной три дня назад. Блестел Асин стол. Сверкали телефоны. Белели карточки в картонной коробке. И старое кресло напротив Асиного стола, казалось, хранило еще тепло моего тела.

Асенька стремительно поднялась. Стройная, золотистая, вышла навстречу.

Поздоровавшись, я вложил в ее руку шоколадку и попросил не сердиться за это.

— Как съездили, Юрий Иванович? — посмотрела так, будто на моем лице отыскивала смятение.

— Все в порядке.

— Вы дали разрешение на открытие училища?

— Так точно. И этому надо радоваться, ведь нашего полку прибыло…

Она посоветовала мне сейчас же убрать улыбку с лица. Стереть с лица всякое довольство жизнью. Чтобы не дразнить гусей. Я невольно расхохотался.

Звонок позвал Асеньку к самому. Она тотчас вернулась и укоризненно покачала мне головой. Ну, не говорила ли: не дразнить гусей.

— Здравствуйте, Авенир Палыч! — протянул я руку не вставшему из-за стола начальнику.

— Садись, садись. — Успокаивал, охлаждал, взмахом руки гасил мое приподнятое настроение. Придавил кнопку звонка.

— Ася, в чем дело? Где Иволгин?

— Не найду, нет на месте, — нерешительно отвечала Асенька, не в силах скрыть маленькую радость. Конечно, меня она не хотела отдавать на растерзание сразу двоим.

— Как придет, пусть заходит… Ну, давай, рассказывай. Все по порядку расписывай. Как, что. И заодно — почему не спешишь докладывать?

Взвинчен. Какой злой субъект взвинчивает твои уставшие за многотрудную жизнь нервы? Или немедленного, сиюминутного блеска хочется тебе, уставшему ждать, сознающему, что недосуг ждать, потому как уходит последний поезд?

Я говорил о нуждах Нефтеречинского строительного треста, о людских ресурсах города и его окрестностей, подробно остановился на значении для них профессионально-технического училища, дающего профессию и одновременно — среднее образование. Распространялся.

— А для нас это какое будет иметь значение? Училище в бараках?

— Это временно — бараки, по-моему, этого не надо бояться.

— По-твоему, говоришь? По-твоему… Но ты решил дело-то не от себя лично, от имени управления, дорогой товарищ!

— Да. Поскольку были даны полномочия.

— Ну, вот видишь. И полномочия употребил по-своему. Поглядеть со стороны — ты вроде бы исправил ошибку Иволгина, а на деле-то оно что выходит? Разве он не сознательно затягивал вопрос, хорошее предварительное условие ставил тому, этому?.. Ну разве он, Иволгин-то, хуже тебя понимал ситуацию? Получается, вроде как в дураках ты оставил своего товарища. Старого товарища. Ну, не ожидал от тебя.

— Да, но ведь и я, Авенир Палыч, брал не одними старыми убеждениями, когда обходил инструкции. Думаю, не зря же посылают. Тоже, по-видимому, проявлял какую-то сознательность.

— Сознательность сознательностью, да только с вывертами и совсем не с того бока она у тебя. Особая какая-то она у тебя.

— Но вы сочли нужным наделить меня полномочным правом: самостоятельно принимать решения? Обходить инструкцию, если понадобится?

— Это совсем другой коленкор. Это, дорогой мой, получается как в той восточной сказке: выпусти джина из бутылки… Обратно его, в бутылку его надо! Туда его, откуда вышел! Вот что надо, дорогой мой.

Он глядел на меня долго и холодно.

— Благодарю, Авенир Палыч. Мне, рабочему, это лестно, такое сравнение, только… А вдруг джин не захочет обратно? Что тогда, Авенир Палыч? К тому же, прибегать к услугам джинов вы иногда вынуждены, не так ли, Авенир Палыч?

— Так не захочет обратно, в бутылку-то, это уж точно! Но на то мы и есть управление, чтобы управлять событиями, не со стороны наблюдать, как джины орудуют.

Я слушал, я повернулся лицом, всем фронтом. В этот момент какое-то легкое, едва уловимое движенье произошло у меня за спиной.

— Да, Авенир Палыч, под видом серьезной работы этот молодой человек всех критикует, скоро возьмется за вас. Критиковать — это же легче легкого, иным людям и в голову не придет, что это легче легкого, — с ходу вступил в разговор, стоя еще на пороге, Иволгин.

Да, это был он. Неслышно вошел, слушал. И решительно бросился в бой. И прошел, и сел в то же, тогдашнее кресло, напротив меня. Он был приятно взволнован и дышал, как дышит только что взбежавший по лестнице.

— Дорогой мой… дружище. Тебе ведь все было растолковано: как и что делать. Подробно тебя инструктировали два человека. Сам начальник, лично, он лично тебя проинструктировал!

Я смотрел на Иволгина. И узнавал, и не узнавал его. Было в нем что-то новое. Что-то бесшабашно решительное и, я бы сказал, веселое, нисколько не свойственное этому человеку, осторожному, по-лисьи умному. Откуда в нем это новое? Почему он радостно запыхавшийся?

— Кому я должен давать отчет о поездке: вам или ему?

— Ему!.. — задохнулся Иволгин. — Работников управления почитает за пешек! Избаловали его излишним вниманием. О какой уж субординации речь?

— Ты начальник — я дурак… О такой субординации, Иволгин? Я против такой субординации. Можешь записать это себе в актив.

— Вот. Доработались! — указал на меня Иволгин. — Слышите, Авенир Палыч? И это руководитель, директор передового училища!

— Говори о деле. Вот тебе поручили открыть училище. Или отложить на время, но так, чтобы решить все на месте. Как ты это решил? Почему после тебя понадобилось посылать в Нефтеречинск другого человека? Практического работника, занятого работника? Вот за это самое будешь ты отвечать или не будешь?

Иволгин измерил мой рост глазами, вприщур.

— Я дал отчет кому следует. А собрались мы… ты не догадываешься, для чего мы сюда собрались?

— Не для обсуждения твоей персоны, хочешь сказать?

— Слова сказать не даст. — Скрипя пружинами кресла, он встал, положил перед начальником незапечатанный конверт, и с таким форсом!

Гулякин извлек письмо, стал читать. Что за срочная это была депеша, непонятно. Да и какое мне дело до срочных депеш?

— Да-а, верно: от такого молодого можно ожидать глупости, — свернув лист и сунув его обратно в загадочный конверт, Гулякин вздохнул, посмотрел на меня. Речь, по-видимому, шла обо мне.

— Какой глупости, Авенир Палыч? Хотел бы знать, в чем она состоит? Чтобы уметь исправить при случае?

— Не поздно ли? — зловеще сверкнул глазами Иволгин.

Но это еще не был ответ. Он последовал не тотчас.

— Что ж. Давай говори ему все. Что мне…

Иволгин оживился. Задал совсем неожиданный вопрос:

— Скажи, дорогой мой, зачем ты ходил к Балтину домой? К управляющему? Случайно, не водочку пить?

С величайшим изумлением смотрел я в наглые, как и у того, в аэропорту, глаза Иволгина.

— Коньячок, — успокоил на всякий случай.

Он был уверен, что я говорю правду, что не нахожу нужным что-либо скрывать. Ах, какой же ты негодяй, Иволгин. Даже ничего не значащие сведения используешь в корыстных целях.

— Недорого же ты продаешь интересы родной системы… — вздохнул он тяжко и горько. Он и произнес эту фразу надломленным голосом. Ну, ему жаль, конечно, заблудшего старого своего товарища. Искренне же, черт побери, соболезнует мне, совершившему проступок, за который с неотвратимостью должно последовать наказание. Жаль, что поделать в мою пользу он ничего не может. Была прямо-таки сердечная боль в его расстроенном голосе.

Я обернулся к начальнику:

— Вы тоже считаете, что я продал систему довольно дешево? Не эта ли есть моя глупость?

— Успокойся, не повышай голоса. Не в твоих интересах повышать голос, дружище, — заметил мне Иволгин дружески журчащим баритоном.

Между тем он поворачивал разными сторонами ту самую, значительную бумагу. Тот конверт. Возможно, хотел, чтобы я обратил внимание. Вижу адрес: управление профтехобразования, начальнику. Почерк крупный, имени нет, просто: начальнику. Корреспонденту не известно имя моего начальника. Ни марки, ни штемпеля. Нарочным прислано.

Что ж, ты хотел, чтобы я прочитал, я и прочитал. Зрение у меня хорошее, Иволгин. Но он долгим взглядом проследил за моими глазами.

— Выкладывай. Если развил такую бурную деятельность, — уставился я в бесстыжие глаза Иволгина. Человека, который упорно называл меня своим старым товарищем. — Вижу, ты получил какое-то письмо. Куда-то съездил. Тебе не терпится его прочитать здесь. Оно меня чем-то компрометирует, правда?

— Догадываешься? Я так и знал, что ты догадаешься. Теперь мы здесь, все трое, знаем содержание письма. Надеюсь, ты на меня не затаишь за это на весь век обиду? Надеюсь, не будешь мстить старому другу за то, что в глаза режу всю правду-матушку? За то, что чистыми и правильными признаю отношения не иначе, как: дружба дружбой, а служба службой?

— Надейся на что угодно.

— Здесь принципиальный вопрос, — начальник посчитал нужным вмешаться. — А потому, правильно, скидок на старую дружбу не полагается… Рабочее время закончилось и дискутировать теперь можно хоть до утра, однако давайте все же упорядочим наш разговор. Ближе к делу. Есть факты, Юрий Иванович, которые говорят о твоем недостойном поведении в командировке.

— Факты?

— К сожалению. Телефонный звонок. О тебе. Лично. Звонок анонимный, но имя твое названо точно. Это насчет того, что за кем-то в аэропорту волочился. За юбкой какой-то. Но вот и письмо. Или это тоже не факт? Письмо-то? Может, ты как-то объяснишь или выразишь к этому свое отношение. Давай-ка.

— Догадываюсь, от кого это клеветническое письмо. Только никакое письмо не может заставить меня согласиться с тем, чего не было и не могло быть. Вообще разговор этот, по-моему, такой пустяк. Яйца выеденного не стоит.

— Пустяки! Ты считаешь моральный облик руководителя, педагога посторонним делом? И даже пустяком?! Хамить должностным лицам, волочиться за молодой женщиной в аэропорту, распивать коньяки за счет интересов всей нашей родной системы… — голос Иволгина сорвался, не слеза ли послышалась в его суровом голосе? — И по-твоему, все это постороннее дело и пустяки?!

Прорвало. Но неужели он верит в то, что сейчас говорит? Или опять обнаруживается моя неопытность; опять что-то не до конца рассмотрел в Иволгине?

Я слышал не все, с изрядными пропусками. Беспринципная подпись под актом, под документом… в нарушение инструкции… в бараках… Беспринципные записи в книге жалоб и предложений.

— Хватит! — Я сжал ладонями подлокотники. — Или я уйду.

— Что, что все это значит! — возвысился надо мной Иволгин. — Как ты разговариваешь с начальником? Прежде чем уйдешь, ты положишь вот сюда заявление!

Я ощущал немочь. Тошнота подступала. Не подымался, сидел, словно привязанный. И ох, как хотелось плюнуть в бесстыжие глаза человека, зовущего меня «старым товарищем»!

— Сейчас я бы не с тобой хотел говорить — с тобой все ясно. Ответить хотел бы заслуженному… — При этих словах взвился Иволгин, обрадовался моему срыву. — У вас что, товарищ Гулякин, имеются основания меня так отчитывать? Заодно с этим, с позволения сказать, товарищем? Как мне понимать эту встречу? Давайте уж предложите и вы написать заявление по собственному желанию! Это ведь куда как просто: ни райком, ни профсоюзы не помешают.

— Вконец зазнался! Да в твоем училище оттого порядок, что кадры подобрались. Так дурак сработает.

— Дурака как раз не хватало там, где порядок, — съязвил я Иволгину.

— Да, зазнался, слишком рано зазнался ты мой старый дружище. Не лучше ли положить заявление? Пока есть время, пока не поздно?

Как он последователен! Пелена тумана спадала. Но голова еще раскалывалась и ноги дрожали, будто внес куль муки по высокому трапу.

— Тебе-то зачем, Иволгин, мое заявление? Тебе устное сделаю заявление.

— Угрозы?

— Так, значит, заявление? — обернулся я к начальнику управления.

Гулякин с места не двинулся, холодно смотрел на меня, думая о чем-то далеком.

— Ну, что ж, дайте лист бумаги, — сказал я после некоторого раздумья.

И стал доставать из внутреннего кармана пиджака ручку. Она застряла в записной книжке, я никак не мог ее зацепить.

— Да вон возьми, — бодро подсказал Иволгин, указывая на прибор на столе.

Мельком взглянув на Иволгина, я заметил в его глазах затаенный, нетерпеливый блеск ожидания. Как тебе хочется, чтобы я скорей положил заявление. Но отчего тебе хочется, чтобы я положил заявление?

Ага, вот. Наконец-то. Вытащил из кармана свою походную ручку. Она держалась за край кармана и за блокнот одновременно…

Да, но я, братцы мои, все равно не стану спешить. Напишу, обязательно напишу. Только я предварительно очищу перо. Не спеша. Чистить надо не спеша, торопиться совсем ни к чему. Посмотрю на свет, повернусь к окошку. Попробую, как оно на бумаге. И поищу, где мне лучше устроиться писать. Да нет, не с уголка, не где-нибудь сяду писать. Сажусь за длинный стол, горько покряхтываю, как будто выполняю непосильное упражнение. Кладу перед собой чистый лист бумаги. Смотрю на него. И пишу наконец. Пишу. Остановился на миг, вспомнив слова своего мастера: «Ничего. Только не делай глупостей». Но я не делаю глупостей, Наиль Хабибуллович. Я только пишу заявление.

Скрипнули у меня за спиной пружины. Понятно. Под Иволгиным. Нет, он не шевельнулся. Встал. Не выдержал испытания временем… Начал прохаживаться туда-сюда по ковровой дорожке. У меня за спиной. Слышу дыхание. В детстве видел кино, где шпион стоит за спиной своего напарника, пока тот пишет под его диктовку. И как только подпись поставлена — шпион убивает напарника выстрелом. В висок. Но это было давно, в детстве. Такое было кино. Здесь не кино. Здесь Иволгин ходит. От порога — к столу начальника, от стола — к порогу. Туда-сюда, туда-сюда.

И вот я расписываюсь широким жестом. На, возьми, «мой старый товарищ». Да успокоят тебя слова: по собственному желанию! Ну да, ты их прочитал, ты близко ходил у меня за спиной. Шаги твои теперь стали значительно дальше, ты успокоился. Разве что в груди у тебя началось особого рода сердцебиение. А так, в прежнем смысле, ты уже успокоился, «старый товарищ». Я положил заявление на стол начальника. Постоял рядом. Ну, что еще? Что мне оставалось еще? А? Как думаешь, Иволгин? Постоять, подождать? Может, поговорить о погоде? О чем еще положено говорить в этом случае? Подождать, не поинтересуются ли, например, где намерен работать? Ну, это уж точно, Иволгин, положено интересоваться, хотя бы и для проформы. Да, но зачем он мне, ваш интерес. Будто некому поинтересоваться моей педагогической дорогой.

Да, вот еще что… Но голове, по-моему, легче сделалось. Виски еще давит, шумит в них, но голове уже значительно легче… Да, так вот о чем я хотел. Я ведь не доложил о поездке. Как же можно не доложить о такой замечательной поездке? Если и не интересуются докладом, все равно полагается доложить, потому что существует такое слово: дис-ци-плина. Хорошо, назовем субординацией, хотя это совсем другое. Обязан же я доложить по всей форме. Вот она, моя субординация!

Гулякин склонил лоб над моей бумагой.

— Положите в папку, — Иволгин перебил мои разглагольствования, поспешно взял со стола, из-под носа Гулякина, мое заявление. Ему же его и протянул. Из рук в руки.

— Не суетись, Иволгин, обратно не заберу. Разговор по делу. Я хочу, чтоб вы знали, Авенир Палыч. Чтобы все знали о моей успешной поездке.

Напряжение спало. Никто меня не перебил ни единым словом, мне дали сказать все, что я думаю. Возможно, в их глазах теперь я походил на подсудимого, которому предоставили последнее слово.

— Училище в Нефтеречинске строится хорошими темпами. При нем, — указал я на Иволгина, — шла закладка фундамента, а сейчас первый этаж выложен. Готов. Это я видел сам. И все там в движении: рабочая сила, материал — все есть. Управляющий — человек деловой, строительство взял под свой контроль. В январе все будет переведено в новое здание. А к весне они закончат весь комплекс, в том числе столовую, мастерские, спортзал. И целый год, понимаете, целый год будет выигран! Вы понимаете, какой это для народного хозяйства выигрыш?! Но это не все. Уже в отделке помещения, всех помещений, всего училища, заметьте, ученики наши уже примут участие. Сами будут отделывать свое училище! Группами, во главе с мастером, с комсомольскими вожаками, представляете?!

Но я, кажется, увлекся. Забыл, что слушают меня не с таким пылом и жаром, как я расписываю. Хотя, впрочем, нет, не скажу, что без интереса. Гулякин расширившимися глазами следил за каждым моим движением, слушал, пожалуй, больше глазами, в которых таилась усмешка: ах, ты, ну и фрукт же ты. У него раздувались ноздри, эту примету я хорошо знаю! В этот момент чем-то я ему нравлюсь. Вот что оно означает, когда у Гулякина раздуваются ноздри.

Подошла моя очередь расхаживать по ковровой дорожке. Я не думал ни о каком выигрыше в глазах моего начальника, не надеялся ни на какое чудо. Но и терять-то… что мне было терять? Рассказывал о Балтине — талантливом руководителе, воспитаннике технического училища, подводил к значению трудового воспитания человека, впрочем, не делая никаких обобщений. Кому нужны мои обобщения? Лицо Иволгина вытянулось, сделалось скучным и постным. Или вечернее, несолнечное уже, освещение через оконные драпировки и камуфляж делало его лицо скучным и постным? Как бы там ни было, он ожидал, он напряженно ждал, когда же я, наконец, уйду. Его логика ему подсказывала, что я должен уйти. Ну, что же, что я еще тяну? Какую резину? Расхаживаю по-хозяйски, докладываю о деле, как ни в чем не бывало. Парю в облаках. Какую собираюсь извлечь выгоду?

Эх, Иволгин. Слишком по-разному понимаем мы с тобой слово «дисциплина». То, что ты называешь субординацией. Но что тебя так волнует, ведь заявления я не прошу обратно?

— Да, Авенир Палыч. Пока суд да дело, уже теперь надо назначать директора училища. Подбирать штат работников, заниматься набором учащихся. Дел невпроворот. Веселые там пойдут дела!..

— Любопытно, — Гулякин произнес всего одно слово.

Ему, стало быть, любопытно. Но, если внимательно присмотреться, в человеке всегда отыщется что-нибудь любопытное. Даже в таком человеке, как я.

— Ну, вот и все. Миссия моя окончена… Да, Иволгин! Нет, не все. Был ли ты у нас, в училище? В мое отсутствие?

Замедленным движением он кивнул два раза: был, был, отвяжись только.

— Но мы же с тобой должны справку делать. Писать. Это, я полагаю, с повестки дня пока не сошло?

— Сошло, Соболев.

— То есть? — я наивно сморгнул. Я в самом деле не понял: как могло сойти с повестки дня такое серьезное поручение?

— Справка написана и написана как надо.

Темпы-то, темпы, ого! Я взглянул на Гулякина, он кивнул мне, тихо прибавив:

— Хорошая справка.

— Но где она? Почему бы директора не познакомить с содержанием? Или опять тут какая-нибудь политика? Опять я чего-то не понял? Ведь я еще не сдал своих полномочий, дорогие товарищи!

— Хватился, Юра! Она вчера улетела. Девочка эта из ЦК комсомола. Что же, ей специально ждать какого-то Юрия Соболева, когда без него справка готова? И какая нужна…

Какая нужна. Кому нужна? Это была новость. Ведь Радик-то Динисович не подписывал никакой справки.

— Но, надеюсь, хотя бы второй или третий экземпляр вы оставили? Для себя-то хотя бы?

— Ничего, ничего не оставили, отправили все, мой старый дружище. Да и какое это имеет значение? Теперь-то?.. Кстати, есть и там, в училище, в воспитании работников, кое-какие фактики, так или иначе тебя не украшающие. Имею в виду самоуправство при подведении квартальных итогов. Что же ты, дорогой друг, утверждаешь положение о конкурсе, а как подводить итоги — изменяешь его на ходу? Сам же? Другой рукой? Молодым, талантливым мастерам палки ставишь в колеса. Есть там и один способный товарищ. Вишневский, кажется. Жизни ему не даешь… А? Или неправильно информирован?

Иволгин самодовольно потер руки.

— Ты много поднял вопросов, Иволгин. Вряд ли будешь удовлетворен ответом на каждый из них… Не улыбайся, отвечу, но боюсь, не разобраться тебе без предварительной подготовки. Тебе не мешало бы серьезно вникнуть. Разобраться, что к чему. Ты поспешил, Иволгин, с выводами.

Он только развел руками, мой «старый друг». Гулякин вытащил папиросы, закурил. Встал из-за стола и, как видно, не собирался прекращать прения.

Только зачем они мне? Что мне не ясно? В чем собираюсь убедить Иволгина? Какой правды захотел от него?

— Итак, окончена миссия. Если ко мне нет вопросов, я ухожу. До свиданья, — сказал я уже от порога, обернувшись в последний раз.

Гулякин проводил меня внимательным, любопытным взглядом и легкой усмешкой. Я плотно прикрыл за собой двери.

Ася шагнула ко мне откуда-то сбоку, не от своего стола. Я вздрогнул.

— Ты здесь, Ася?

— Что вы наделали? — громким, трагическим шепотом она воскликнула мне в лицо. — Зачем вы это сделали?

Она слышала. Она все знает.

Ах, знает! Она давно уже знает этого гуся… Иволгина… Какой он вам друг? Нашли друга… И как могли клюнуть на его удочку? Давно всему завидует, ключи подбирает, разве не видно?..

— Что за тревоги, Асенька?

— Но вы же, извините, ребенок! Зачем же вы так, по-детски?..

— Все в порядке, Ася. Иди спокойно домой. Хочешь, я провожу тебя, мне по пути? У меня уйма свободного времени, у меня, знаешь, нисколько не болит голова. Мне надо пройтись до общежития. Дорогой я тебе буду читать стихи, Асенька. Ну, Асенька?

Она мотала головой. Ну, что я такое говорю, черт побери? Какое такое настроение? И не по пути вовсе. И вообще!

А что же ты так беспокоишься, Асенька? Мне надо домой: к Алешке, к Анюте. Но ведь на мне лежат еще некоторые обязанности, я не сложил еще своих обязанностей. К тому же, Луанде Фигуэро я обещал: приду.

— До свиданья, Асенька. И ты иди домой.

Она качала головой. Ее начальство попросило остаться. Я пожал плечами и помахал ей с порога. И вышел. И загромыхал вольным шагом вольного человека.