Звезды на росстани

I

Шло обычное совещание по подведению квартальных итогов, совещание, в которых нет недостачи ни числом, ни видом и которые обязательно следует высидеть из минуты в минуту, делая вид, будто принимаешь активнейшее участие. Человек, руководивший собранием людей, не притерпелся еще к своей, председательской роли, не удостоился чести быть прозаседавшимся и потому гнал собрание, как на вороных, выигрывал минуты людского времени. Это был довольно еще молодой человек, вынужденный командовать сидящими перед ним седоусыми, немногословными мастерами, перед которыми все мы когда-то, всяк в свои сроки, вытягивались в струнку.

Впрочем, в сторону теперь и объездные дороги, и прочую недоговоренность. Принимая достойную мину и, в соответствии с моментом — торжественную осанку, ваш покорный слуга, собственной персоной восседал на председательском стуле директора. Великодушно предоставлял слово, кивал в знак полного или частичного согласия с выступающим, отпускал реплики и в особых моментах постукивал по столу карандашом. Кажется, все делал, что в таких случаях полагается делать.

Кажется. Но за четыре года я-таки не научился изображать всезнайство на своем лице. Не знаю — говорю: не знаю. Хочется вникнуть, понять что к чему — вечный поиск рабочего, выбившегося в интеллигенты. Коллеги мои покачивают головой и говорят, что это не нужно, и я не могу не ощущать неловкости за неумение пользоваться готовым опытом.

Да, но какой опыт, ведь директоров не готовят, стало быть, он у каждого свой.

Выступает молодой человек, Владимир Константинович. Володя Вишневский. Умен, с добрыми задатками души, однако же в плену парень у честолюбия. И говорит. Говорит, как пишет. Вообще-то, он выше пустого препровождения времени. Выступленья такого рода напоминают произведенье искусства, где всякий жест, даже и пауза — все ведет к сокровенной цели, не лишенной, правда, своекорыстия. Цитатами сильных мира они припирают тебя к стене за равнодушие к их персоне…

Красно говорит. Будто неизведанная дорога, где то и дело поразит тебя своим видом внезапно открывшийся плес реки или распадок с журчащим на дне ручьем и ветхим, покосившимся мостиком; а то вдруг за леском распахнется во всю ширину и длину, сколько глаз видит, приречный луг со свежей, не просохшей еще кошениной во все концы, а ты все дальше, дальше, и чем кончится неизведанная сия дорога, какая дальше, за очередным поворотом, откроется перспектива — один только бог знает.

Аргументация. Тонкая, как паутина, того гляди порвется. Прозрачные намеки на личные свои заслуги. Интересный, в общем-то, мастер Володя Вишневский. Называет себя современным, подчеркивает это слово, делая на нем акцент.

— Общая сумма баллов, — без обиняков выкладывает он, — говорит сама за себя. Пора присудить нам… группе, не мне лично, первое место. Поощрить учащихся за их ударный труд. Это им добавит сил и уверенности. Да и мастера, — хитро улыбается Володя Вишневский, — хватит держать в черном теле. Или мы не заслужили первого места?

Ну, да. Скромность по боку. Закончена речь, тем не менее, обыкновенным человеческим слогом.

Лариса Васильевна кивает головой: согласна с его доводами, согласна присвоить ему звание «лучший мастер», а группе — первое место. Изящный Володя — ее привязанность, материнская слабость, я бы сказал, потому шпильки в адрес Володи, кажется, оскорбляют слух моей заместительницы по воспитанию.

— Как ты выполнил производственный план?

Это уже серьезно.

— На сто двадцать процентов, а что? Лариса Васильевна приводила цифры.

Встревожен. Нервничает. Или «плачет» его первое место?

— А как? На какой работе? — неотступный, давно знакомый мне голос.

— А на какой бы ни было. План перевыполнен — значит, баклуши не били.

— Но группа на ремонте тепловозов, как это какая бы ни была? — это уж я не усидел тихо-мирно. Для меня было неожиданностью, что план в группе выполняется любыми средствами.

Вот так, товарищ директор.

— Вы учите работать не вообще. Готовите специалистов по обслуживанию локомотивов.

— Вот именно!

Все тот же, давно знакомый мне голос. Старейший мастер. Не верю, будто директору, как и всякому педагогу, свойственно ровное, одинаковое отношение к каждому. К этому человеку я никогда не останусь равнодушным.

Не одна забота о качестве затронула душу немногословного человека, состарившегося на моих глазах. Вторым в списке, если брать те же баллы, шел его друг, такой же участник войны, как и он сам. Воронов шел вторым. Вон он у окошка сидит, на самой «камчатке». Опустил книзу, как у запорожского казака, седеющие усы. В свободную минуту, случается, подтрунивают друг над другом, бывает, и поругаются, но друг за друга — горой. За себя неудобно, а за друга — откуда берется красноречие?.. Ну, тут немного и надо: приосадить этого удачливого молодца, набравшего баллы правдами и неправдами, — и все в порядке. И Воронову — первое место.

Учителя, главным образом, молодые учительницы поддерживают Володю Вишневского, симпатии их на стороне молодости и — что уж говорить! — Володиной ловкости. Я пробую доказать, что баллы — это не все, не они одни решают дело, но с места — удивленные голоса: для чего же составляется положение о конкурсе? Что оно — пустая бумага?

Правильно. Поделом мне. Тем не менее в груди возникает холодок. Напряжение. Подтягиваюсь сколько могу. Положение составлено нами и служит нам, и если на практике в чем-то не удовлетворяет, вправе мы его изменить? Отдельные пункты, по крайней мере? Или не вправе? Так и будем страдать от ошибок? Вот и внести изменения. Чтобы не смешивать производственный план с любым, побочным даже, заработком, который может появиться только в свободное от занятий время.

— Сегодня, раз сами ошиблись, не оговорили в положении, покамест не взыскиваем, но говорим, что это неправильно, когда занимаются хозяйственной работой взамен практики. Говорим во весь голос! Пусть послужит это предупреждением и мастеру Вишневскому, и всем другим.

Диалектика. Даже здесь она! Ну, кто же, нынешний, не знает, что количество квалифицированной работы делает человека качественно иным, именно квалифицированным специалистом? Так не за количественные ли показатели, производственный план в том числе, должны даваться наибольшие баллы?

Единогласия нет, как нету. По глазам видно. Вношу компромиссное предложение: первого места не присуждать никому. И Вишневскому, и Воронову, поскольку не дотянул тоже. Обоим вторые места.

Володя Вишневский проворчал что-то, похожее на: «как ни старайся…» Однажды он высказался: пенсию надо не старым давать, а молодым. Пусть-де резвится молодость в свое удовольствие. А уж потом, когда терять нечего, послужи на здоровье…

На благо Родины, хотел он сказать, он так и прибавил потом. И кабы все в шутку сказано!

Анна Григорьевна открыла двери, велела взять трубку.

— Гулякин, — назвала имя, действующее на всех нас магически.

Телефон параллельный, но я не взял трубку, я кивнул заместителю, Радику Динисовичу, чтобы продолжал, сам вышел из кабинета. Не мешать делу.

— Здравствуй, дорогой, — сказала трубка вполголоса. — Что-то не слыхать тебя и не видать, а вроде и не пропадал никуда.

— Не люблю в глаза лезть.

— Это называется информировать начальство. Как, что. Сам знаешь, живем информацией… Ты вот что, ты зайди-ка давай. Да, сейчас прямо. Есть разговор. А то живешь, можно сказать, под боком, слышно, как и сопишь себе, и чего-то делаешь, а информации никакой. Завел такие порядки. Давай зайди.

Разговор был исчерпан, я положил трубку. Зайти, стало быть. Написал записку, попросил Анну Григорьевну передать Радику Динисовичу — пусть заканчивает без меня. А мне надо идти. Вызывает Гулякин.