Зябликова Зина и методы нерационального мышления

Глава в которой Зина внезапно узнаёт внутреннюю сущность магической души

Какой же праздник я люблю больше? Тот, где я становлюсь на год ближе к смерти, или тот, где на год ближе к концу света становится весь мир?

Из размышлений мастера Угвэя

— Да я же здесь даже ноги не протяну! — взвизгнула я, рассматривая предоставленную мне для личных покоев комнатку. Ну как комнатку — пыльный, грязный чулан, со всем причитающимся: вёдрами, тряпками, мышами, пауками, сколопендрами и тараканами.

— Если не протянешь — могу помочь! Обращайся, — радостно взвизгнула Марго и облизнула красные губы, а из начавшей формироваться пасти тут же прорезался длинный острый белый клык, но тут же исчез и её лицо вновь стало добрым и отзывчивым.

— Чем богаты, Зьинуля, тем и рады. Другого места предложить просто не могу. Извини, но пустить к себе в гроб никак не получится. Он, хоть и двухместный, класса люкс, но место уже занято, и не думаю что мой кавалер захочет его так просто покинуть.

Она озорно хохотнула, после чего забрала из бытовки вёдра и другой инвентарь.

— Постарайся расположиться здесь, другого места сейчас нет.

— А у меня клаустрофобия... Я боюсь оставаться в маленькой закрытой комнате с пауками и тараканами!

— Разве же это, клаустрофобия? Вот мы давеча одного дяденьку битый час в гроб укладывали. Вот это у человека была клаустрофобия!

— Была?

— Да ... — Марго отмахнулась, — не придирайся к словам.

— Я тебе сейчас пришлю кого, постелить на пол, а утром как перекусишь — сразу за работу. С твоими проблемами мы уж как-нибудь сладим.

Марго ушла, а я осталась одна, уныло разглядывая помещение размером едва ли полтора метра на полтора, потом взяла тряпку и поубирала со стен застарелую паутину, выкинула наружу гнездовье мышей, обнаруженное в куче полусгнившей ветоши, и, усевшись на пол, обхватила колени руками.

Минут через пять нерасторопный зомби, обласкивая меня жадным голодным взглядом, бросил на пол большую кучу относительно свежих тряпок, которые я тут же приспособила вместо подстилки.

Я думала, что не смогу уснуть на твёрдом прохладном полу, но стоило мне поджать ноги и закрыть глаза, как я мгновенно переместилась в царство Морфея.

На этот раз мне не снилась: ни Ленка, ни общага, ни кто-либо из некромантов — мне вообще ничего не снилось, я провалилась в чёрное забытьё.

Казалось, что я только-только закрыла глаза, а меня уже будят на ранний завтрак.

Вторая побудка скелетом вышла немного более спокойной, чем в предыдущий раз, и кричала я уже не так сильно — видимо, начинаю привыкать.

Проснулась то я в позе лодочки: полусидя—полулёжа, закинув ноги на противоположную стену, отчего спина закоченела и не хотела разгибаться.

Сейчас я больше напоминала себе сгорбленную старуху, мне не доставало только пожамкать и что-то переспросить, добавив, что плохо слышу.

На завтрак я шла с тревогой: шутка ли, а вдруг меня накормят какими-нибудь глазами цапли или обезьяньими мозгами?

Я такие блюда встречала в фильме про Индиану Джонса.

— Брр, противные мысли надо гнать прочь! Позитив, Зинуля, только позитив!

К счастью для меня, на завтрак подали обычную гречневую кашу с необычайно вкусными кусочками мяса.

Что это за мясо узнавать желания не было, поэтому я с удовольствием съела всю порцию и попросила добавки.

Марго появилась лишь к обеду, заспанная и невероятно довольная. Я не стала спрашивать, что стало причиной её хорошего настроения, интуиция подсказывала мне, что я могу явно не обрадоваться этому рассказу.

Воображение же уже рисовало обнаженного мускулистого красавца, утомлённого ночными скачками, лежащего на кровати с бледным лицом и безжизненными глазами.

Я вновь прогнала нехорошие мысли прочь.

Итак, всё это время до её прихода на кухню, я занималась нарезкой и заправкой салатов, поскольку приставленный для этой работы тупоумый зомби, с ней определённо не справлялся.

Меня так и подмывало каждый раз спросить: «И это вы подаёте на стол?»

Дальше до самого вечера пошла обычная кухонная рутина: принеси, подай, нарежь, разморозь, подсоли и прочее, прочее.

Рабочий день закончился, и меня предоставили самой себе, да так резко, что я даже растерялась немного.

Обедала я прямо здесь, на кухне, а вот теперь пришла пора позднего ужина. Наполнив тарелку порцией вкусной каши, я зачерпнула из кастрюли подливку с остатками изумительного мяса и уничтожила содержимое, похрустывая каким-то зелёным корнем, довольно питательным, но далеко не таким вкусным как бы мне хотелось.

Ни Марка ни Риты я за этот день не встретила, да и не удивительно — что им тут было делать? Мне жутко хотелось у них спросить про вчерашнюю историю, но они явно не хотели показываться мне на глаза.

Я немного побродила по подземным лабиринтам, едва не заблудилась и решила, что на сегодня с меня хватит.

Лёжа на подстилке, подобно собачонке в конуре, я всеми силами стремилась уснуть, но сон всё не шёл.

Промучившись ещё около получаса, и страдая от невозможности вытянуться во весь рост, я решила сходить немножко развеяться.

Выйдя из кухни, пошла по направлению к выходу из лабиринта, благо за эти несколько дней я хотя бы приблизительно смогла понять примерное расположение тоннелей. К моему счастью, они не были проложены в скале случайным образом, а больше поддавались системному и логичному расположению.

Здесь выход из тоннеля никто не охранял, и я наконец смогла лицезреть святую святых — саму обитель некромантов.

А посмотреть здесь было на что: прямо при выходе из тоннеля, взгляду открывалась огромная пещера, наполненная миллиардами светлячков, испускающих тусклый и слабый, но всё же свет, превращающий тьму подземелья в сумерки. Вокруг меня возвышались тёмные громады двухэтажных построек, прямых, угловатых, с покатыми прямыми крышами, имеющих всего одно окно возле входа, к тёмному проёму которого вела каменная узловатая лестница, больше похожая на застывший и окаменевший хребет неведомого животного.

Дверей постройки не имели, вместо них на подошедшего смотрела исконная тьма, марево, которое колыхалось без единого порыва ветерка.

Я побоялась подходить ближе, поскольку мне вдруг показалось, что дотронься я до него и оно вцепиться мне в руку. Кроме этого, от него исходил слабый запах разлагающейся плоти, какой бывает у покойника, пролежавшего на сильной жаре несколько часов.

Сами по себе дома очень отличались друг от друга, они были разной длины и ширины, имели разные формы и возможно окраску, в темноте сказать сложно, но они все были не выше двух этажей.

Попетляв между ними, я вышла к огромной пустой площади, посреди которой, к самому потолку пещеры, уходил длинный остроконечный обелиск из материала, очень похожего на полупрозрачное тёмное стекло. Увидев этот удивительно ровный, без единого изъяна монумент, я не смогла сдержаться от сильного желания дотронуться до него.

Руки сами потянулись к поднимающейся ввысь стелле, тело, словно пробил электрический заряд, и ноги понесли меня вперёд, на встречу приключениям.

Каждый мой шаг по пустой площади раздавался в гулкой тишине громким топотом, отражающимся от стен домов и далёких сводов пещеры нестерпимым эхом.

Чем ближе я подходила — тем яснее в моей голове раздавались голоса, зовущие меня к себе. Некоторые из этих голосов были мне знакомы, часть из них я слышала впервые.

И вот, когда мне остался всего лишь один шаг, когда между мной и обелиском остались считанные метры, кто-то, довольно грубо, дёрнул меня сзади за волосы, потянул назад, а потом резко отбросил прочь.

Я покатилась по булыжной площадке, больно ударяясь о камни и вопя от нестерпимой боли.

Едва только я смогла поднять взгляд, как проклятия, уже собиравшиеся сорваться с моих уст, застыли, — я увидела молодого человека: высокого, кареглазого шатена, одетого в бесформенный чёрный балахон, застегнутый на груди серебряной пряжкой в форме паука. В тусклом свете паук отражался словно живой, блестя кроваво красным изумрудом, вставленным в брошке.

Встретившись глазами с парнем, я потерялась и поплыла. В эту минуту меня словно облили ледяной водой, а затем выставили на мороз, лишив всякой одежды. Ощущения были именно такими — неприятными и жалостливыми по отношению к себе.

Однако, сильный и быстрый удар ладонью сразу привёл меня в себя — голова дёрнулась в сторону, щека загорелась огнём, я упала на камни, а на глаза предательски накатились слёзы.

Всего одно слово: «Дура», прозвучавшее подобно выстрелу револьвера в русской рулетке, было для меня обиднее чем всё, что я слышала когда-либо раньше в свой адрес. В этом слове было всё: презрение, холод и указание на моё полное ничтожество.

Я лежала на площадке, опираясь одной рукой о булыжник, а второй, держась за ушибленный затылок, и наблюдала, как парень разводит в сторону руки, как между его пальцами формируется фиолетовое свечение, озаряющее меня яркой вспышкой.

Тело мгновенно сковал дикий холод, оно сразу окоченело и больше не хотело мне служить. Кожа посинела, огрубела и стала на глазах рваться. Моё сознание затопила дикая нестерпимая боль от рвущихся мышц, от ставших такими хрупкими и более не выдерживающих веса моего тела костей.

Я больше ничего не ощущала кроме боли — дикой, бессмысленной и бесконечной.

А через некоторое время я не выдержала и отключилась, но на этом всё не закончилось: я была абсолютно чёрным сгустком материи, постоянно бурлящим, и летящим в бесконечной черноте пространства, настолько чёрного, что даже будучи чёрной материей, я имела, по сравнению с ним, светлый облик.

И то, к чему меня тянуло, было похоже на хищную воронку, кружащуюся и затягивающую в себя роящиеся вокруг души, пожирающую их, лишающую навсегда посмертия и права на перерождение.

Эта воронка — это был мой конец, закономерный итог всего сущего и самого смысла существования бренной души, зовущейся сейчас Зябликовой Зиной.

Я не могла отвернуть в сторону, не могла бороться, и я не могла сдаться.

Словно электрическим током меня прошибало раз за разом, едва только я пыталась затормозить, едва только пыталась сопротивляться, боль туманила мой разум, которого у меня и не должно было быть, ведь я была только сгустком материи, затягиваемым в неминуемую смерть чёрным водоворотом.

Я не могла видеть, ведь у меня не было глаз, но я видела эту дрянь каким-то неведомым взором, я не могла слышать, поскольку у меня не было ушей, но я слышала как свистит ветер между зубьями, вырывающихся то тут то там из черноты, чтобы совершив круг тут же исчезнуть, у меня не было рта что-бы кричать от страха и боли, но я кричала.

Это не был крик в его обычном понимании, это была его некая энергетическая проекция, что-то едкое, волнообразное, расходящееся от меня в стороны и разбивающее саму материю до основания.

Со стороны мне показалось, что сам сгусток материи, которой сейчас и была моя душа, приобрёл вид моего лица, полупрозрачного, чёрного, с раскрытым вопящим ртом, искажённым в гримасе боли.

Воронка на миг поддалась назад, потом ещё немного и ещё. Уже через доли секунды, она стала шире и сама рванулась ко мне, разъедая само пространство вокруг отвратительными чёрными миазмами.

Когда до момента поглощения моей души оставалось совсем чуть-чуть, когда пришло понимание, что вот-вот и всё — бой проигран, я не придумала ничего лучше, чем представить себя в виде недавно виденного мной тёмного остроконечного шпиля, выполненного из неизвестного удивительного материала.

В голове тут же раздались голоса. Их были тысячи, они рвали моё сознание на части, просили меня впустить их в мой разум, обещали вечность, силу, власть, за что просили всего-ничего — открыть для них мой разум.

И я сделала то, что никогда бы в другой ситуации не рискнула сделать — я поддалась.

В последние секунды моего существования, я раскрыла своё сознание, свой разум для этих жутких, отвратительных голосов, превратившихся в сплошную какофонию звуков.

Я понимала, что для меня было уже слишком поздно, как впрочем и для того, кто хотел поработить мою душу.

Один единственный прорвавшийся голос буквально выжег меня изнутри, оставив мою душу раз за разом сгорать в вечном адском огне, а потом воронка всё же затянула меня внутрь.

Словно острие из неизвестного металла, горящего чёрным адским огнём, я пронзила окружающее меня пространство, подобно тому, как раскалённый острый нож с лёгкостью проходит сквозь масло.

Ещё один крик больно резанул по ушам, но он не был настолько сильным и мерзким, какими были предыдущие.

Передо мной, во тьме, буквально из ничего, соткалось лицо неизвестного юноши, с выпучеными от гнева глазами и раскрытым ртом.

Его крик тут же перешёл в рёв, а потом он сам стал неведомым чёрным сгустком, напоминающим своим силуэтом небольшого нахохлившегося ворона. Раскинув крылья, тот взмыл прочь от меня, а потом просто распался, превратившись в небольшие, затухающие кляксы.

Я висела неизвестно где, в тёмном безмерном пространстве. Здесь не было ничего: ни направления, ни движения, ни других таких же как я, только тишина и пустота.

Пытаясь обозреть пространство вокруг каким-то своим неведомым мне шестым чувством, я наблюдала лишь тьму, мягкую, колышущуюся вокруг меня, укрывающую меня тёплым одеялом, подобно ласковой и нежной материнской руке, гладившей нашкодившего ребёнка по волосам.

И мне ничего не оставалось, как обратить свой взор внутрь себя. И мне предстала всё та же чернота, чуть более плотная, разбавленная то тут то там появляющимися светлыми всполохами, похожими на раскаты грома в мрачных, плотных и низко висящих грозовых тучах.

Я зависла в смятении и залюбовалась этой сюрреалистической игрой, и чем дольше я смотрела — тем чаще они возникали.

Узор из молний бил всё более и более непрерывно, превращаясь в невероятно красивый рисунок, от которого невозможно было оторвать взгляд. Где-то вдали, медленно, начали нарастать раскаты грома, пока ещё очень далёкие и слабые, но уже явные и несущие предупреждение и опасность.

И я вдруг, во всей этой картине, различила новый голос... голос, который я слышала ранее, вплетающийся в эти раскаты. Я услышала медленно зарождающийся голос, поющий акапелла.