Аниара

И обитель Мимы женщина-пилот

вошла. Без слов махнула мне рукой —

и я включаю Миму.

Как независим наш пилот, как неприступен,

а ранит побольнее всякой розы,

хотя и не — как говорят — шипами.

Нет, роза ранит лишь самой собой,

бывает, что поранишься колючкой,

но чаще ранит просто красота,

своим огнем пронзая, как шипом.

А Дорис на шестом году полета,

как звездочка далекая, блестит,

как искорка, застрявшая в глазу,

и колет сердце золотой иглой

сквозь космос одуряюще-прозрачный.

Вблизи она светила, но не жгла.

Чем дальше Дорис — тем острей игла.

Включаю Миму я, сажусь и жду:

сейчас произойдет преображенье,

лицо у женщины-космопилота

засветится, обрушится стена,

скрывающая жизнь ее лица.

Проявится пред Мимой все, что скрыто.

И вот лицо сияет и пылает,

а голову кружит небесный хмель:

ведь жажда недоступного огромна,

а космос так богат недостижимым!

Она, как бы в объятиях богов,

растерянно, восторженно смеется.

Она в блаженстве. Вдруг переменился

знак фокуса у третьего вебена.

Волна другого мира вторглась в Миму.

Красавица бледнеет на глазах.

Стоп, Мима. Утешай, но не терзай.

Не нужно здесь показывать миры,

похожие на брошенную Землю.

Безвыходностями, в которых мы

запутались, бродя в долинах Дорис,

не стоит эту женщину томить.

И для нее я выключаю Миму.

Ведь Мима честно тащит на экран,

не разбирая, все, что попадется.

Красавица кивком благодарит:

она мою заботу оценила.

С порога обернувшись, молча просит

позвать ее, когда поймает Мима...

Я понимаю эту речь без слов.

О теплой Дорис, о прекрасной Дорис,

далекой Дорис, о звезде всех звезд,

теперь осталось только тосковать.

И не поймешь, в которой стороне

мерцаешь ты, средь звезд неразличима

теперь, когда прошло пять лет полета.

О Дорис, драгоценная звезда.