Аниара

Крик разбудил меня. Кричит Тщебеба.

Ее зрачки тихонько угасают,

утратив блеск, подернувшись золой.

Кричит: Я не хочу здесь жить, бог мой!

Где наше утешенье, где покой?

О страх: как явственно не помню я Ксиномбру!

Сушь отовсюду шла.

Ее вершина—

сухие формулы,

давно готовый расчет фотонотурба,

и ветер, жаркий,

словно жар печи.

Тогда стояла осень.

Рассказывали те, кто уцелел:

в прохладные моря бросались люди,

ища спасенья.

***

Все кончено.

Виновных не осталось.

Зачинщики? Мертвы.

Потатчиков и след простыл.

Огнеупорные щиты

властей

глазурью стали,

или стали пеплом.

Все стало пеплом, что могло гореть.

Глазурь же на оплавленных камнях

была в четыре дюйма толщиной,

местами даже толще:

гранит вскипел

на глубину до фута или больше.

Но этого уже никто не видел:

клубами закружились люди,

летучим пеплом.

***

А что же было в доме?

Да, в общем, ничего.

Ведь нужно время, чтобы что-то было.

Стояли там на тумбочке часы,

отсчитывая время по секундам.

Расплавились, вскипели, испарились —

и сами не заметили когда:

миллисекунду можно ли заметить?

А та, что мигом раньше среди сна

прохладной ночи вдруг была пробуждена...

- Нет! — вы кричите. — Пощадите! Sombra! –

в чистилище раскаянья горя.

Вот так кричала от огня Ксиномбра.