Цветины луга

32

Учебный год позади, а для учительницы Мары этот год показался долгим, как жизнь.

Техникум, который должны были открыть в Орешце, решено организовать при заводе. И с полным основанием. Даже она, которая и слушать об этом не хотела, согласилась. Орешец уже был не тот. К тому же и детей в селе почти не осталось. Многие уехали вместе с родителями, а новые почти не рождались.

Приток детей в школу резко сократился, и пятые, шестые и седьмые классы пока держались только благодаря детям влахов. Раньше дома влахов можно было по пальцам пересчитать, а теперь их стало хоть отбавляй.

Первое время учителя роптали, потому что дети приходили в школу грязные, оборванные, приносили в школу болезни. Сами они почти не болели, а других заражали. Но постепенно они не только примирились с таким положением вещей, но перед занятиями мыли, стригли, причесывали своих питомцев, старательно обходили влашские семьи и сами приводили детей в школу и даже были им благодарны, потому что если бы не они, пришлось бы закрыть целые классы, а учителей уволить. Влахи сидели себе на одном месте, никуда не рвались, на завод работать не шли. Правда, они шныряли по окрестным и дальним селам и городам со своим товаром, но всегда возвращались домой, в село, и никуда их отсюда не тянуло. В свое время сельсовет предложил им переселиться в Добруджу, так они подняли такой гвалт, что небу жарко, и остались. А болгары разъезжались по городам, по стройкам, и село Орешец постепенно из болгарского села превращалось во влашское. Мара видела это и не раз поднимала об этом вопрос, где следует. Вот и сейчас она заявила об этом заведующему окружным отделом неродного образования.

— Я уже не говорю о том, что многие жители села уезжают с семьями в другие села и города, но за последние годы катастрофически снизилась рождаемость детей в болгарских семьях. А влахи размножаются, как кролики. Скоро учеников-болгар у нас вообще не будет.

— Не может быть! — удивленно поднял брови зав.

— Как не может быть, когда это факт. В пятьдесят седьмом году в Орешец в болгарских семьях не родилось ни одного ребенка, а у влахов — семь.

— А как в пятьдесят шестом?

— В пятьдесят шестом — одна девочка, в пятьдесят пятом — две девочки, в пятьдесят четвертом — мальчик и две девочки.

Заведующий задумался, подперев щеку ладонью.

— Значит, рождаемость падает с каждым годом. И к чему это приведет, как вы думаете? — спросил он Мару.

— Да я вот как-то на одной конференции говорила, что если так будет продолжаться, то лет через пятнадцать-двадцать те, кого мы называем «национальным меньшинством» — цыгане, турки, влахи станут «национальным большинством», и Болгария, как это ни странно, станет какой угодно, только не болгарской.

— Думайте, что говорите, товарищ!

— Это не я говорю, факты говорят!

— Бросьте вы ваш Орешец! Допустим, что в вашем селе дела обстоят так, как вы сказали, но, ведь восемь миллионов — это не фунт изюму. Болгарская нация уцелела во времена турецкого ига, как же может она погибнуть теперь, при социализме.

— Но если так получается?

— Слушайте, то, что вы говорите, мне не нравится. Это пахнет нехорошим уклоном.

— Как хотите, так и называйте, — сказала Мара, задетая словами зава. Я считала своим долгом вас уведомить о положении, вещей, чтобы вы приняли какие-нибудь меры.

— Ради этого я и приехал. Закроем в вашей школе все старшие классы, начиная с пятого. Дети будут ходить в заводскую школу. А вам я советую держать при себе свои мысли относительно рождаемости и судеб Болгарии. От них веет антипартийностью.

— Зачем же закрывать классы? Не лучше ли сделать так, чтобы уехавшие кооператоры вернулись в селе?

— Это уже государственный вопрос. Мы не можем идти против индустриализации. А вы — раз вам нужна школа — должны найти детей. В законе все сказано ясно и категорично. В прошлом году вам удалось вывернуться с не полностью укомплектованными классами, но теперь этот номер не пройдет.

— Значит, после четвертого класса наши дети должны будут ходить на завод?

— Будут, а что тут такого?

— А зачем же строили эту школу-дворец в три этажа? Может, из нее склад сделают для завода?

— Будет нужно — и это сделаем. Раз нет детей, некому сидеть за партами, навалим туда мешков с цементом. Государство не может себе позволить такую роскошь — держать школу для несуществующих учеников.

Мара сама ждала ребенка, и грубость зава задела ее за живое.

— Вы как будто никогда сами не были отцом! — сорвалось у нее с языка.

— Был, у меня их двое, и как отец считаю, что мы не можем позволять себе такой роскоши: держать школы в опустевших селах. Школы будут там, где есть люди. Ясно, товарищ Георгиева?

Она ничего не ответила.

— А теперь относительно кадров. Вы, как специалист с высшим образованием, переводитесь в техникум, а остальные пусть подают заявления, там увидим, кого куда назначить.

Заведующий тотчас укатил на машине, и Мара осталась одна со своими мыслями. Тяжело ей будет расставаться со школой. Она так много вложила в нее сил и энергии. Школа стала для нее родным домом. Мара ночами не спала, все думала, что бы еще сделать, как бы устроить так, чтоб детям было еще лучше. Будучи учителем, воспитателем не в силу необходимости, а по призванию, она жила тревогами и радостями детей. Не считаясь со временем и усталостью, ходила по домам, беседовала с родителями, воевала за каждую детскую душу. А сколько сил ухлопала Мара, пока добилась, чтобы школе отвели участки под сад и огород, построили мастерскую, которая теперь вот вскоре опустеет. Ходили из дома в дом, собирая деньги на инструменты, которые будут валяться без дела и ржаветь. Каждая грядка на школьном участке, каждый кустик, каждая веточка винограда, давшие в этом году первые плоды, были ей милы. Она сроднилась со светлыми школьными классами, с каждой картиной на стене… А дети, дети… Как их забыть? Сколько хлопот доставляли, бывало, ученики старших классов, но теперь ей было жаль расставаться с ними.

Когда же она подумала о том, что скоро и у нее будет ребенок, плод любви, зародившейся здесь, в стенах этой школы, и что школа эта скоро опустеет, замрет, сердце ее облилось кровью.

Неожиданно скрипнула дверь… Она вздрогнула и повернула голову… В дверном проеме показалась головка Янички… Эта чудесная, милая девочка пришла кстати. С ней постучалась в дверь сама жизнь, и Мара снова явственно ощутила под сердцем биение еще одной, новой жизни…

— А-а-а, Яничка! Входи, входи!..

Щеки девушки пылали, мочки ушей казались прозрачными. Яничка озиралась, никак не решаясь войти…

— Входи, Яничка! — Мара подошла к ней и, взяв за плечи, ввела в учительскую.

Яничка, не решаясь начать разговор, ломала пальцы…

— Я, товарищ директор…

— Ну, зачем ты так?.. Ты уже закончила школу и можешь называть меня просто «кака[18] Мара».

— Я… кака Мара… — не поднимая головы, нервно покусывая губы, начала Яничка, — я… пришла… за документами для поступления в техникум.

— За какими документами? У тебя же есть свидетельство об окончании школы. Ты у нас отличница!.. По-моему, этого более чем достаточно.

— Говорят, еще какие-то нужны… — тихо промолвила Яничка, которая и сама толком не знала, какие документы ей нужны. В техникуме ничего определенного не сказали. Ни директора, ни учителей не было. В канцелярии сидела какая-то белокурая девушка в темных очках. Она им что-то объясняла, но Яничка ее не слушала. Верно, отец потом повторил ей объяснения девушки, но его слова тоже пролетели мимо ее ушей.

— Возможно, нужна характеристика педсовета, — погладив девочку по голове, сказала Мара и пристально посмотрела ей в глаза. — Да ты не волнуйся, все уладится! Я тоже туда перехожу работать! Опять будем вместе, Яничка! Ты что, не рада?

Девочка улыбнулась, но в глазах ее стояли слезы.

Мара привыкла разбираться в детских душах, легко угадывала причину их улыбок, слез, разгадывала тайны. С мальчишками было труднее, а девочки сами ей все рассказывали… Вот только Яничка… Весной Мара заметила, что с девочкой что-то происходит, но она не решается раскрыть свою тайну учительнице. И она оставила Яничку в покое, зная, что придет время, и та сама все расскажет. Яничку она очень любила, и девочка всегда была с ней откровенна. Но сейчас словно какая-то стена выросла между ними. Что ж, может быть, просто еще не настал час…

И теперь, глядя на девочку, Мара поняла — вот он, наконец-то, пробил час, подошла решающая минута.

— Что это с тобой, Яничка? Уж не случилось ли чего опять на заводе?

— Случилось, — с тревогой в голосе сказала Яничка. — Случилось!

— Ну, так рассказывай!

Яничка сбивчиво заговорила:

— Чабаны не виноваты!

— Да! Кто тебе сказал?

— Я была у отца, мы ходили в техникум, и я видела своими глазами…

— Кого? Чабанов?

— Нет, кака Мара, парня одного, который, работает в бригаде отца. Его обвиняют, что он неправильно соединил провода, из-за этого произошло короткое замыкание.

Яничка тяжело вздохнула, опустила голову и тихим, скорбным голосом добавила:

— И его арестовали, Ицку!..

Наступило короткое молчание. Яничка слышала биение своего сердца.

— Но он же не хотел этого, кака Мара, он не виноват! — подняв на учительницу лицо, светившееся мольбой, прошептала Яничка.

Учительница закивала головой.

— Понимаю, Яничка! Он хороший парень, да? Наверное, раз он работает в бригаде отца.

— Очень хороший, — подтвердила Яничка.

— Ты его знаешь, да?

— Да, да… знаю, кака Мара… Мы там… у отца… он помогал ему… Когда я была у него… видела… а потом… с фотоаппаратом. Он… у меня есть его карточка…

— Покажи, я посмотрю…

Яничка, сгорая от стыда, достала из карманчика платья маленькую фотокарточку и показала ее как зеркальце, закрывая ладонью надпись на обратной стороне.

— Вот он!

Яничка не выпускала карточки из дрожащей руки.

Нужно было спасать Ицку, и ради этого она была готова на все.

— Хорошо, Яничка. Видно, он и в самом деле хороший парень. И я не верю, чтобы он умышленно поджег завод.

— Нет, что вы! Он так любит завод, так часто говорил, как будет хорошо, когда завод построят, что никогда, никогда… Кака Мара, пожалуйста…

— Что, Яничка?

— Помогите ему, кака Мара! Он арестован! Скажите бате[19] Дянко, чтобы его выпустили!

Учительница слегка улыбнулась, ласково потрепала Яничку по щекам, прижала ее к себе, спрятав пылающее лицо девочки у себя на груди.

— Хорошо, хорошо, Яничка, не волнуйся! Раз он не виноват, его выпустят! Бате Дянко вызывают завтра в город, он все разузнает…

Но Яничка уже ее не слушала. Зажав карточку в руке, она выскочила из комнаты и понеслась вниз по лестнице. Учительница подошла к окну. Она посмотрела, как Яничка, обрадованная, окрыленная, бежит домой, уверенная в том, что спасла любимого, и горько вздохнула.

— Ах, дети, дети! Если бы вы только знали, сколько испытаний вас ждет впереди!

Потом взяла с книжной полки роман, который начала читать, и вышла из учительской. Медленно прошла по коридору, всматриваясь в висящие на стене портреты писателей, тихо спустилась по лестнице, словно прощаясь со школой.

Придя домой и хорошенько все обдумав, как перед уроками в школе, села за стол и написала свои возражения по поводу закрытия старших классов.

— Не стоит кашу заваривать, — расхолаживал ее муж. — Ничего из этого не выйдет! Раз они вбили себе это в голову, не отговоришь!

— Я обязана это сделать! — с твердостью сказала Мара.

Затем прочла изложение вслух. Сгладила по совету Дянко некоторые слишком резкие выражения и отправила письмо.

Мара стала ждать вызова и готовилась дать бой.