ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Рассветы

Мне, как и остальным с нашего 66-го довелось встречать много рассветов. Они были разные, красивые и нет, холодные и тёплые, разные, в общем.

Мне повезло, видел рассветный Кавказ: 1998, застава Первомайка, она же село Первомайское, то самое, где закончилась первая чеченская война. Посреди светлеющего неба, розово-голубого, из ниоткуда — белый ломаный штрих вершин, темнота внизу, серо-черная, наливающаяся грозой. Солнце выше — и горы выплывают перед тобой полностью. Такой странной, пронизывающей насквозь красоты больше не встречалось.

Ну, не считая обнажённую женскую, само собой.

В полку, после КМБ, осенью того же 98-го, рассветы не радовали, рассветы сентябрьского Краснодара и нашей умирающей юности холодили стылыми полами казармы, серели хмарью дождей через окна и пахли нищебродством армии девяностых.

В январе 2000, у Курчалоя, как-то раз мы ждали рассвет всем ВОП-ом, взводно-опорным пунктом, состоявшим из третьей роты, скукожившейся до взвода и нас, приданного расчёта СПГ. Туман свалился на нас с вечера, растёкся по кольцу траншей с ходами, тяжело и липко опустился до земли и набух густой ватой, скрыв всё. Ни неба, ни палатки, врытой в земли, ни бруствера, ничего. И никого.

Мы даже не уходили спать, сменившись, добравшись до орудийного погреба и кое-как устроившись на снарядных ящиках. На втором дежурстве, где-то к середине, стало невыносимо и, решив пройтись до АГС, где стоял Конь и Зотыч, отправился как слепой. Где-то шагов через через двадцать мы чуть не столкнулись с летёхой и сержантом из взвода. Поорали, требуя числовой пароль, чуть позвенели стволами, но спокойно разошлись. Двое мужественных военных, вполне поняв мои ощущения, ушли прикрыть Колю, а я смог кое-как добраться до пацанов на углу неровной геометрической фигуры, вырытой нами сразу по приезду.

Конь и Зотыч сидели в компании Седого, Клима и Сокола, тоже ощущавших себя неуютно. Мы покурили и я поскользил по траншее обратно.

Утро пришло позже, но где-то к девяти солнце все же выгнало чертов туман, попавший к нам не иначе, как из песни «Сектора Газа».

В 99-ом, в Даге, во второй командировке, мы ждали один из рассветов с какой-то странной тоской. На Гребенском мосту уже не грохотало, никто не знал — что там на самом деле, а проехать туда мы так и не смогли. Дорогу перекрыли местными, а уж кто их выгнал, разложив по старому асфальту — Бог весть. На Гребенской напали, пацаны дрались, тогда погибли первые наши, хотя никакой войны не имелось и в помине.

Мы сидели в кузовах 131-ых и чего-то ждали, поставив ноги на сложенную трубу СПГ и ящик с лопатами. Где-то с час после рассвета нам сказали о гибели старлея Мисюры и что застава отбилась.

Но речь совершенно о другом рассвете.

Наш КМБ, спрятавшийся между сопок у станицы Абинской, дрых. А мы, Старый, я и еще кто-то, дежурили по штабу. Два краснокирпичных этажа штаба, сколько-то кабинетов, где жили офицеры, несколько старшин с прапорщиками и находился КПП — отмыть, если не сказать — отпидарасить и так раз пять в сутки. Никто не любил дежурство по штабу, но деваться было некуда.

Мы сделали всё необходимое, сумели чутка покемарить, но где-то в три Старый, мудрый жизненным опытом своих 25-ти лет, растолкал нас в казарме и потащил в штаб. Мы проверили каждый угол, разглядели пропущенную пыль и довели все до блеска кошачьих яиц. Залететь и потом отрабатывать в столовой никому не желалось. А Романюк, командовавший КМБ, докапывался до сущей ерунды, явно показывая нам наше место в пищевой цепочке доблестной 3703.

Мы сделали всё и вышли на пожарную лестницу. Небо синело, чуть подрагивая вспышками розово-рыжих солнечных полос. Дождь, собиравшийся всю ночь, убегал куда-то в сторону трассы на Новоросс, холодило, но не сильно.

Старый, разжившийся пачкой «Ростова», раздал относительно нормальные сигареты и опустил козырёк на глаза, совершенно немыслимо заснув спиной к ржавым прутьям. Наш третий, кого и не вспомнишь, внизу пинал сапогом какой-то бурьян.

А я курил, смотрел на солнце, выплывавшее из-за горизонта и никак не желал принимать простую истину — ты тут надолго, сынок, наслаждайся и живи на всю катушку. А мне не желалось, хотелось домой, «Петра Первого», послушать норвежского блэка, оказаться под одеялом не в одиночку и, само собой, яишницу с сосисками вместо осточертевшей сечки с килькой. И никакой полковой типа омлет не мог спасти ситуацию. И сигарета «Ростова» не могла, как не старалась.

Я курил, смотрел на солнце и не мог представить многого.

Такого же утра чуть меньше, чем через два года, пустую упаковку молока «Самаралакто» на перроне Сызрани и красный «винстон» во рту.

Такого же утра с бруствером кольца Первомайки, покрытого осенней изморозью, сопящего Кима в посту, треск ТАшки и ожидания смены.

Такого же утра у Ведено, прямо напротив бывшего пионерлагеря Гудермесского завода точных механизмов, выступа огромного холма над дорогой, свежей зелёнки и колонны десантуры, еще не знавшей, что на обратном пути они попадут в засаду, а помогать им придётся нашему же ВОПу.

Такого же утра, когда в первый раз, на той же Первомайке, мне показал себя Кавказ.

Показал так, что не забудешь.

Рассветы все разные, точно.