ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Мейджик

Черт его знает, почему Мейджик. Имя, фамилия и отчество никак не намекали на английское прозвище. Совершенно. Смахивал ли он на Ирвина Джонсона, он же Волшебник, из Лейкерс 80-ых и времён Дрим-Тим Барселоны 1992-го? Ну… Он явился, и всё встало на свои места.

Средний рост, плотный, черные жесткие волосы, всегда сизая щетина, даже спустя два часа после бритья. Аккуратный комок, всегда навыпуск, с портупеей под ним, кепка, казавшаяся твердой, прогнутая посередке, с острыми ушами, полевая серая кокарда. И полевые погоны-бегунки со звездами старшего прапорщика. Кроссовки на выездах, кроме построений и караулов. Старшина первого батальона, за ногу его, человек, оставшийся в памяти каждого, служившего в первом БОНе.

— Товарищ прапорщик, это же есть невозможно.

— Пасть закрой, рядовой.

— А сигарет нет?

— Холодно ночью на постах.

— Рты закрыли, военные и валим отсюда!

Первый Дагестан показался не просто негостеприимным. Не было на Первомайке ничего хорошего. Совершенно и абсолютно.

— Ничо, пацаны… — один из контрабасов, живших в нашей палатке, читал «СПИД-Инфо». — Скоро мейджик приедет.

— Кто?

Тот вздохнул и закурил.

— Мейджик. Сами увидите.

А он взял и приехал. В блестящих берцах, отутюженном комке и своей смешной кепке. Мейджик.

С кухни с утреца раздалось несколько рыканий, что-то грохотало и звенело, РМОшник, отвечавший за жратву, выскочил курить с детской обидой в глазах и желанием расплакаться. Каша, хренова гречка, оказалась не жидкой замазкой для обоев, а кашей. Яйца были сварены вкрутую, откуда-то вдруг срочникам разливали сок, а на хлеб, в рот мне ноги, клали по сколько-то кусков копченой колбасы.

— Первый батальон строится на караул!

Мы построились. Уже привычно за месяц с небольшим, уже почти наполовину со своим призывом, уже ожидая самого приятного в ночных часах — дубеющих ног в сапогах под утро, в дагестанском ноябре, у границы со свободной чеченской республикой Ичкерия.

— Бойцы!

Мейджик хмурил сросшиеся густые брови, недовольно водил немалым казачье-кавказским носом и говорил прописные истины: про сон на посту, про проеб…нные магазины с патронами, про гигиену, ужин, внимание на постах и все прочее.

— Ко мне по одному!

Я подошел каким-то там по счету.

— На, на смену.

Пачка «Примы» в ноябре девяносто восьмого… это, сука, сокровище. Особенно, когда ты самый настоящий дух и какое-то время плохо соображаешь — что происходит вокруг.

— Отдыхающая смена приходит сюда, как смените шестую роту. За тулупами и валенками.

Тулупы, мать их, и валенки. Ага, так оно и случилось.

После Нового Года, когда магазины у часовых улетали за ночь раза два-три, оказываясь потом в Первомайке, обмененными на всякую хрень, Мейджик взял черенок от лопаты и чуток подработал его в КУНГе на станке. Чтобы в руке удобнее лежал.

— Я никогда не бью солдата, если пьяный, бойцы! — Мейджик, чуть покрасневший, стоял в вагончике у автопарка. — Вы ж меня до чего довели, куски дебилов?! Вы что, не можете сраные магазины сберечь? Вы чо дрыхнете как суслики, воины?!

Магазины перестали пропадать.

Как-то раз его кто-то упрекнул в водке. Мол, трщ стршина, вы вот сами берете магарыч, и…

— Да вы совсем охуели, — устало протянул Мейджик, — сюда идите, воины. Все.

В ротной каптерке, в Красе, стояли два сейфа. Нормальные такие советские сейфы, чуть меньше человеческого роста. Он открыл дверки и оставил их нараспашку. Забитых пузырями почти до верха.

— Ты, боец, думаешь, ваши косяки сами по себе растворяются и пропадают, да? Ты думаешь, что водку эту я бухаю в одно жало?

Вопросы испарились как-то сами по себе.

А потом случился Гребенской. Меня там не было. Мне только рассказывали. Там он тоже не облажался, ни разу.

Это же Мейджик.

Он и сейчас, наверное, такой же — кремень, не мужик.