ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Лоси, крокодилы, кач и прочие аттракционы

Только кач приблизит нас к увольнению домой (ТМ).

Слово чести, круче всех над нами издевался командир дивизиона, вернее, врио. Вина легла на нескольких неположенцев-дедов, дело было в Даге второй командировки, на ТГ-6. Мы, «слоны», исполняли «слоников» в брониках-кирасах и хорошо, хоть без БК и стволов, майор явно придерживался принципов гуманизма.

После третьего круга от КПП до санчасти и обратно мне даже не хотелось мыться. И стирать комок тоже не желалось. Мысли крутились только вокруг снятого противогаза и не более. Слава яйцам, такое дерьмо за службу случилось два раза.

Стёпа не любил рукоприкладства. И качать нас, духов, ему не особо улыбалось, хотя порой в полтора взвод стоял. Спорить со Стёпой не желалось, старший сержант Стешин, несмотря на не богатырское сложение и лошадиное лицо явственно напоминал акулу. Может, и не большую белую, но тигровую или мако так точно.

«Крокодилы» в КМБ не сушились. «Крокодилы» приберегались для призыва 1–8 на сладкое и в полку. Говорят, «крокодилов» любили в… Да где их только не любили, если верить слухам, байкам и форменному пиздежу.

На полном серьёзе разносили страшные истории про экзотику навроде «летучих мышей» в разведке. Мол, сажают душьё на кроватные дужки и те там так сидят. Прям как сова-неясыть на дубе, выжидая зайку-побегайку на поздний ужин, ага.

С табуретками на вытянутых руках и в полуприсяде наш призыв местами стоял. Стоял, не желая получать свеже-горячих и легко распакованных старшими призывами.

Фанера, само собой, трещала у всех. Фанера потрескивала в ротах, батареях и отдельно взятых взводах регулировки движения и комендантского состава. На могучей груди одного из полковых Больших фанера треснула в виде натуральной ямки в районе диафрагмы. Большой, в одиночку не сдававшийся ни перед кем, застал дуроломов АЗДН, артиллерийско-зенитного дивизиона, гордившихся духанкой у «чеченцев». В чем именно была гордость — хрен пойми разбери, но грудь Большого внушала лишь жалость.

ТАпиком любили пользоваться на выездах. Там-то ТАП, телефонный аппарат постовой, с динамкой-крутилкой и проводами, оказывался само-то за-ради выведения на воду стукачей. Стукачами, по определению, считалось всё душьё. Ну, а как ещё, если дух, то стучишь, однозначнее однозначного.

Призыв 1–7, весна девяносто седьмого, обожал отбивать плечи и руки ложками. Что творилось в головах обычных пацанов, в две руки отбивавшие Закиру плечи — понять было сложно. Может, их в детстве не долюбили, может, что ещё, но нашей полковой dame психологу в чине капитана они на глаза не попадались.

— Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь…

Мамой клянусь, видел эту дичь. Видел настоящего музыкально-педального лося, со сведёнными на лбу ладонями, песенкой из «Ивана Василича» и мгновенного удара каблуком в лобец. Мамой клянусь — не знаю, что творилось в башке сержанта, сотворившего такое дерьмо, возможно — в его котелке вовсю совокуплялись демоны. Совершенно не удивился бы, увидев такое.

Крокодилы, лоси, прочее дерьмо закончилось в аккурат перед вторым Дагестаном. То ли из-за начавшегося увольнения 1–7, то ли из-за разделения подразделений на неположенцев и тех, кто ехал на границу, черт знает. Звездюли-то никто не отменял, равно как дурость, безделье, нежелание включить башку там, где стоило и, конечно же, славные боевые традиции, передаваемые в полку из поколения в поколение.

К нам переводили ментов с конвойщиками и список идиотизмов где-то даже пополнялся.

Прикомандированные армейцы-артиллеристы как-то поймали своих душар за написанием писем а-ля «пишу на ноге убитого товарища, нога дергается, потому подчерк кривой». Парни, целых две бараньи головы, неделю ходили повсюду со снарядами от своих гаубиц. Нормально, чо.

Летом в Дагестане нас с Колей били в шесть-семь пар ног-рук и прочего, били с душой, били с желанием доказать собственное превосходство и последним, что тогда запомнилось, стала каска, обычный стальной шлем, замеченный краем глаза. Зеленая хреновина, мелькнув молнией, вошла с точное соприкосновение с моей собственной макушкой и мир вокруг померк, превратившись в густой кисель минут на десять.

Через месяцок у товарища, засветившего мне каской, случились родители, приехавшие сразу по возвращению полка в Крас. Родители приехали проведать парня, три месяца торчавшего в сраке мира, сосредоточившейся на заставе Аксай. Увольнительные, снятые квартиры, радость встречи и всё такое.

В часть он вернулся в зеркально переливающихся берцах, остро необходимых для грядущего дембеля. Берцы стояли у кровати, блестели и заставляли нервничать двух товарищей, совместно участвовавших в том самом побоище. Парни нервничали и, спустя немного времени, этот герой снова ходил в сапогах. Такое вот, понимаешь, товарищество, боевое братство и прочее. Кто поехал домой в его чудесных черевичках мне неизвестно, да и все равно, если честно.

Весной 2000, на дорогу между Сержень-Юртом и Ведено припорол КАМАЗ, притащивший ВОПу в целом и нашим расчетам в частности жратвы, немного новых сапожек, прекрасно-задую любительницу матюгаться и санинструктора Марину. И Серёжу, первого духа, увиденного нами.

Мы ходили вокруг него кругами и дивились, совершенно не ожидая такого подарка. Серёжа был высок, широкоплеч и адски тощ. На нем, как на вешалке, висела явно чужая старая форма, сапоги выглядели прошедшими отсюда и до Китая, а из относительно нормального на нём имелась шапка.

— Строить будем? — поинтересовался Гусь.

— Ага, — сказал Адик, — будем.

Серёжа помог нам дорыть землянку, выпил «нестле» из красной банки, закурил «приму» из выданного ему пакета, полного красных пачек и с утра, чтобы не позорить дивизион, за него взялся Палыч.

Серёжу обстригли, дали помыться, дали старую ментовку Адика, чью-то старую портупею. Он вдруг превратился в натурального техасского рейнджера. А издеваться над почти заморенным пацаном посреди Чечни показалось совершенно глупым делом.

Но звездюлей ему отсыпать разок пришлось. За дело и это совершенно другая история.