ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Старлей Пётр

— А что это за расслабленное тело, воины? — нагло-ухарски поинтересовались из-за спины. — И чего вы настолько охуели, что даже не прячетесь от моего острого взгляда, а?!

Старлей по имени Петр вошёл в мою жизнь одним лёгким, аки пёрышко, движение. Ну, ладно, назовём всё своими именами и не станем дразнить любителей содомии всякими ласковыми сравнениям.

Старлей Пётр, только-только выпустившийся из саратовского высшего ВВ вломился в мою службу ровно слон в посудную лавку, аки ландскнехты в пленных златошвеек, точно будённовцы в отступающую польскую пехтуру. И задержался в ней, эдакий солдафон, почти до самого неизбежного дембеля.

Старлей, смахивающий на мулата, невысокий и ртутно-крепкий, подвижный, прыгучий, резкий и дерзкий, ровно налётчик одесский, смотрел на нас слегка презрительно, надменно и почти по-белогвардейски, если считать нас за серую кобылку в шинелях с драно-прожжёнными папахами.

Нормальное такое явление командира, что и говорить. Если бы тогда мы оба знали крайне простую вещь: через неделю нас снова пересечёт на Первомайке, когда Пётр окажется в шестой роте, потом, во втором Даге, жарком, знойном, свистящим пулями с осколками, порой станем встречаться тут же на ТГ, пока нас, ПТБ, не раскидают в Аксай, Первомайку и Гребенской мост.

И совсем-совсем потом, спустя почти полтора года с моего призыва, в феврале двухтысячного, когда страна только-только отпраздновала Миллениум и выбрала нового президента, стабильность и всем знакомую личность, нас снова сведёт служба. Мы, правда, 66-ой оперативный, тогда снова окажемся на выезде, прокатив половину Чечни и оказавшись у села Курчалой и села Автуры.

Меня перекинут к трём пацанам, Гусю, Палычу и Адику, трём оставшихся целыми и как-то умудряющихся работать с двумя орудиями. Нас тогда станет конкретно не хватать и Вертия, нашего буссолиста, переведут в расчёты сержанта Лубы, а сам Луба, Расул, Лёха Ильин и Вертий напорются на растяжку, и Вертий, с колотящимся от страха сердцем и ожиданием очереди в спину, поковыляет к блиндажу. Лубе проткнет щеки с челюстью, Вертия с Лёхой посечёт сзади, а у Расула окажется одна дырка. Только она придётся точно в артерию и Расула не довезут, он умрёт на соседнем ВОПе, когда к нему кинется некрасивая и добрая санинструктор, стоящая с прапорщиком-краповиком Жорой.

На ТГ его достанут из БТРа, прикрытого накинутой простынкой и Расул уедет в сторону то ли Златоуста, то ли Челябинска, к своему старому отцу, чьей радостью Расул стал напоследок и из-за кого тот оставил семью с пятью, что ли, детьми.

Там, на том крайнем полковом ВОПе, взводно-опорном пункте, старлей Пётр будет командиром, с ним как-то душевно сойдётся Кондраш с зенитки и ровно до приезда самого Громушко, краповика, капитана и командира зенитной батареи, эти двое будут взрывать мозг всем пацанам взвода и, конечно же, нам.

— Холодно, — Гусь чесался, и мы чесались в ответ, — но не сильно. Можно помыться.

— Можно.

Мы были полностью согласны, тем более — опыта имелось как у дурака махорки. Первая командировка подарила много нужного, топоры, пилы, козлы, печи и умение пилить-колоть незаметно шло рядом.

Помывочная яма, закрытая с трех сторон стенками, а с четвертой и сверху — полиэтиленом, вырылась пацанами сразу по переезду в этот курмыш. Оставалось лишь нагреть воды в термосе на садовой печке и принести ещё один термос с холодной. Всё, можно мыться, «На западном фронте без перемен» вживую, добро пожаловать, чего уж.

— Пошли забор разбирать, — сказал Гусь и показал на один из деревенских загонов для скота, — вон там никто не живёт, не ругаются.

Дрова нам просто не привозили. Топите как хотите, хорошо, хоть кормили. Шляться в лес после подрыва пацанов нам даже не думалось, село было удобнее.

Мы шли назад, таща с Гусём по жердине на плечах. Палыч пыхтел сзади, волоком добавив немалое бревнышко к общий котел. Стволы, оттягивающие шеи никак не способствовали хорошему настроению, но без никуда, война вокруг.

— А, вот они!

Из кустов, торжествующе улыбаясь, выкатились Пётр и Кондраш, все из себя в красивых камуфляжах, при разгрузках и с огоньком в глазах. Прямо Алан Куотермейн, отыскавший реликтового чёрного суданского носорога ради добавления в коллекцию на стене, слово чести.

— И чего? — спросили мы с Гусём, а Палыч, выругавшись под висло-грустный нос, сбросил брёвнышко в серо-снежную жижу поля, где нас поймали, судя по всему, с поличным.

— Патронами торговать ходили? — коварно поинтересовался старлей Пётр и оглядел нас взглядом смершевца, поймавшего боевиков УПА за стыренными сметаной, гусями, патронами к ППШ и девственностью мельничиховой дочки-комсомолки.

— А? — удивились мы уже втроём. — Дрова, помыться надо, вы ж нас кинули с баней в субботу.

— Никто вас не кидал, надо слушать, что командир говорит, — обиделся Пётр и ушёл.

Кондраш, как ни странно, тоже ушёл с ним.

— А Кондраш молодец, — сказал Палыч, — подмазался и кайфует.

Мы промолчали, не желая развивать тему и портить день жуткими матюгами. Он и так был испорчен, но пока не сильно.

Потом вместе мы покатим дальше, оставив за бортами грузовиков Сержень-юрт с Беноем, всё ещё стоящий пионерлагерь умершего завода точных механизмов из Гудермеса и станем как раз у последнего, на самом въезде в Веденский район.

Пётр бегал по асфальту в бронике и с АК за спиной, физкультурил как мог, его не меняли и когда возле ВОПа бородатые приняли колонну ВДВ, Пётр не сдрейфил, а не это ли главное в армии, верно?

А тогда, на добром-мирном ТГ-6 осенью девяносто восьмого…

— Ты с какой роты, военный? — поинтересовался у меня маленький старлей, смахивающий на мулата. — э?

— Со второй.

— А хули ты тут забыл? — удивился он. — А ну, пиздуй к себе.

— В Первомайку? — решил повыёбываться я. — Не, а чо…

— Хуйванчо, — сказал старлей, — не прекратишь выёбываться, опиздюлю. Веришь, нет?

Оставалось только поверить и пойти к дембелям, делающим карту. Хаметь-то, пропадая на весь день, тоже не стоило, нормальные пацаны.