ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Замполит

Смотрели «Стиляг»? Наш новый замполит был точь-в-точь Мэлс, только старше, крепче, круче и носил краповый. На красивом спецкамуфляже красовался шеврон с кулаком, батальон, построенный на стадионе смотрел во все глаза и терялся в догадках о будущем.

Замполит представился, рассматривая стадо, вверенное его крепким рукам. И решил немедленно укрепить дисциплину, заодно проверив наши физические данные. И мы, вот ведь, побежали кросс, без всякой, само собой, разминки.

Когда Жан, любивший курить, тапочный режим, спать и ни хера не делать, начал харкать туберкулезным верблюдом, замполит, даже не запыхавшийся, только сплюнул и прибавил два круга вокруг футбольного поля.

Тут-то мы его сразу и полюбили.

Меня он поймал на лестнице, когда шел мыть кинозал.

— Ты куда, воин? — удивился он.

— В клуб.

— А стрелять за тебя кто будет, если Родину защищать придётся? — ласково поинтересовался он. — Или ты кисточкой врага насмерть затыкаешь?

— Я…

— Головка от кумулятивного снаряда, — совершенно отечески пожурил замполит, — марш на построение, лоботряс.

Вова пришёл ближе к ужину, не сказать, что недовольный, но удивленный и с красными руками. Такими же, как у меня после окончания мытья. Из всех духов, обретавшихся рядом с клубом, у него имелись только спецы, располагавшиеся в спортзале и, видно, никто ему их не дал.

— Ты чё? — спросил он.

— А я чё… — сказал я и кивнул на замполита, — вон он.

Вова понимающе кивнул и скрылся.

Вместо него, вбивая каблуки зеркально-переливающихся берцев, к нам пожаловала товарищ прапорщик. Замполит был взят под локаток, коса качнулась в сторону его красивого берета, майор оказался очарован и, спустя пару минут, меня обзывали загасчиком, косарем, сраным Пикассо и чуть ли не земляным червяком. Добрые слова летели прямо в спину, ведь шёл в кильватере самой красивой военнослужащей части.

Через неделю полк тренировался внезапной ночной тревогой, сборами и построением на стадионе. За шесть дней до этого сам комдив, прознав про приезд неожиданно-секретной проверки, указал принять все необходимые меры, включая, конечно же, возможную агитацию. Срочной пропаганды требовала санчасть, совершенно небогатая страшными примерами запущенных гриппа, стрептодермии, бельевой вши и, конечно же, гонореи. Начмед, уловив настроение комдива, вскочил на коня и потребовал не просто листы ватмана с указанными ужасами, а настоящие планшеты, куда и требовалось закрепить необходимые антисанитарные порно-ужасы.

Планшеты, к нашему счастью, сделали какие-то умельцы, то ли в благодарность за выздоровление, то ли подкупленные дополнительной неделей больничного рая, то ли из-за неоспоримой благости единственного обиталища женской красоты части.

Серая фанера, набитая на бруски, смотрела на нас пятью своими одинаковыми лицами и жаждала стать не серой.

— Сиськи рисовать будем? — спросил я у Вовы.

— Сиськи нельзя, — ответил мудрый дембель, — от них рукоблудие, волосы на ладонях и рассеянное внимание. Будем рисовать высыпания и, немножко, пах.

— Можно женский и бритый?

— Балбесы, — сказала товарищ прапорщик, — все мысли у вас о бабах. Нет бы родине служить! В общем — утром всё должно быть готово, плакаты сделаю сама, дома. Планшеты готовьте.

И ушла. День клонился к закату, вечер обещал быть томным.

Я даже обрадовался. С одной стороны — деды в роте зверели от моей охеревшести всё больше, с другой — у меня вот-вот должен был появиться настоящей тотем, индульгенция от распалаги с её озадачиваниями, обычное солдатское счастье в виде сигарет за уже ожидаемые потребности в татуировках, блокнотах и прочей ерунде, так необходимой на срочке.

И превратить серость фанеры в камуфляж, имея кисти с красками — легче не придумаешь. И…

— Чё радуешься? — спросил Вова. — Тут гуашью не раскрасишь, гуаши не хватит. А просто краски у нас нет. Я ей говорил — надо купить, а она забила.

Я не поверил и пошел проверять. Вова, мудрый в своем опыте службы, оказался прав на сто процентов. Ни зеленой, ни жёлтой, ни коричневой, ни шиша. У нас имелась батарея использованных банок всех цветов, но хотя бы полбанки красной не имелось даже в перспективе. Донца, покрытые тонким засохшим слоем, вот и всё.

— Пиздец, — сконстатировался факт, — и чё делать станем?

— Не ссы в трусы, душара. — Вова закурил, — если есть в кармане пачка сигарет, то не все уж плохо на сегодняшний день.

Он слушал попсу через старенький приёмник, но оказался настоящим рок-н-ролльщиком, волшебником и вообще. У нас имелся растворитель, смекалка и пустые разномастные банки, и, что куда важнее, ничего так себе любовь к эстетике на двоих.

Через час, вооружившись большой кистью и банками, где на донышках лениво перетекали крохи живительного материала, мы стояли на нашей площадке. Полк готовился к ужину, солнце светило и фанера радостно серела перед нами.

Синяя, красная, зеленая, немного черной и чуточку белой, самые крохи жёлтой и кисть, работающая размашистыми взмахами. Кое-как разбавленные остатки красок летели на планшеты неравномерными каплями. Вова махал кистью аки Гарри Поттер в кино через пятилетку, щедро брызгая нашим спасением. Планшеты из скучной серости становились крапчатыми и весёлыми.

— Учись, дух, пока я жив, — сказал Вова закончив. — А теперь сгоняй в столовку за едой. А я работать.

Он упорно рисовал разноцветными ручками какую-то фэнтезийную картину, больше всего напоминающую голых бабу с мужиком а-ля Вальехо, летевших через непонятный коридор в стиле финального босса старой-доброй «Контры». Порой даже казалось, что закончить рисунок к дембелю важнее самого дембеля.

Причём тут замполит? Всё просто.

Мы, как-бы имевшие задание самого комдива, тупо забили на ночной подрыв. Часов в шесть к нам вежливо постучали. В ту дверь, что выходила на площадку над полковым двором, на самом третьем этаже.

Мы открыли.

Замполит, весь в «росе» и берете шагнул в мастерскую, ещё пахнущую подсыхающими произведениями искусства.

— Вы, клуб, совсем охренели, — сказал майор, — зарвались вы пацаны. Полк бегает по тревоге, а вы…

Он пригляделся к Вовиной картинке, нахмурился и закончил:

— А вы тут баб рисуете? Хрен с вами, золотые рыбки. А вот тобой…

Его палец уставился на меня.

— Тобой я займусь.

И ведь не наврал.