ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Первомайка

Если бы память открывалась как папки в компе, было бы страшно жить. Память дарит разные чувства, но иногда заставляет настоящее убегать от прошлого. Если бы у памяти имелись папки Винды, можно было бы рехнуться и жить в густом болоте ностальгии.

Но Первомайку помню. И даже могу по ней пройтись, если постараться. Да и чего там, собственно, идти?

Нас не хватало, нас, бойцов, не хватало дивизии всю службу моего призыва. А ещё до нас и после, а уж как было потом — не знаю, да и какая разница? Нас не хватало, дырки затыкали в самой лучшей манере русского человека — стиснув зубы и преодолевая. И, да, русскими мы были все, от марийцев с чувашами и до лезгина Кэмела. Так уж вышло, такая судьба.

Продсклад, кухня, саманные коробки нужных бытовок, два вагончика — штаба заставы с койками командира и начштаба и медпункт, прятавший в себе двух санинструкторов. Кирпичная коробка подстанции и бани, цистерна с водой и натоптанная тропка к землянка собаковода и дальней от КПП части траншей.

Серая громада, внутри которой мы жили, нависала над палаткой столовой, незаметно переставшая казаться большой.

Палатки прятались внутри бетонно-армированного скелета фермы. Да-да, все всё знают, ты уже говорил, давай интересное, динамику, экшен, все дела. За экшеном не сюда, тут с ног до головы в быту и слезах воспоминаний о давно ушедшей юности, чего уж. Тут экскурсия во времена службы в рядах имперских штурмовиков, техасских рейнджеров и молодых дуроёбов.

Палатка какой-то роты третьего батальона. Третий БОН и разведка тогда жили в Казазово, за мостом-дамбой, в Адыгее. Третий БОН отличался от остальных первых БМП. Бэхи были старые, помнившие не то, что первую Чечню или Степанакерт, а Гардез с Кандагаром. Пацанов с третьего БОНа не всегда хватало на полноценный караул, потому чаще всего заступали мы и шестая рота. С ними мы почему-то почти не общались, а причину и не вспомнить.

— Потащило, душара?

Сразу на ними стояла офицерская небольшая, прятавшая в себе АЗДН, один или два расчёта СПГ и зенитку, вернее — зенитчиков. Один из пэтэбэшников, бегавших с трубами-сапогами-СПГ и решил как-то прищучить меня, наглого духа, вломившегося к ним.

— Он ко мне, — Токарь появился откуда-то со второго яруса и потащил наружу, — пошли, зёма, пошли.

Токарь знал, что делал. Деды 2–6 АЗДН подбирались, как и должно в артиллерию — бугаи бугаями, жесткие, чёткие, дерзкие, ровно евреи одесские. Сами пацаны артиллеристы летали от них будь здоров и где-то там прятался конфликт нас и 2–7, выстреливший позже.

А пока… А пока в темноте палатки прятался сержант Трофим, спустя несколько месяцев оказавший мне медвежью услугу, рассказав комбату противотанковой батареи про Художника первого батальона.

Каждый караул, глядя на длинное тяжелое железо, стоявшее разложенным на посту, когда проходили мимо, подумать не мог — какая эта дрянь тяжёлая и как скоро мы познакомимся. Зенитчики свою красоту не катали и не раскладывали, ЗУ-23-2 спала в кузове Токаревского 131-го зилка и ждала своего часа. Крупнокалиберных пулемётов в полку не водилось, кроме КПВТ, потому и пользовали спаренную зенитку вместо них.

Шестая рота шла следующей, занимая две палатки и не удивляя этакой красотой. Второй батальон вообще отличался от нас, что составом, что техникой, что даже брониками, не умирающей «корой», а вполне приличными синими «кирасами».

Пацаны с шестой жили обособленно и, несмотря на огрызок земли, делимый с нами, конфликтов не случалось. Капитан Манько, командовавший жёстко и чётко, не особо и задрачивал, но и расслабляться никому не давал. Мой недавний знакомец, лейтенант Игуменцев, попавший сюда же, получал хорошую школу.

— Художник, ты охамевший дух, — сказал мне Лис, рассматривая мою покаянную рожу, — ты мне торчишь как земля колхозу и тебе опять нужна помощь.

Слабость местного, очередного за службу, Лиса, лежала в самой приятной мне плоскости. Он любил фэнтези, и не просто фэнтези, а самую настоящую «конину», а уж что-то — что-то, но лохматых громил, крушащих топорами и мечами злокозненных злодеев, защищая обнажённых красоток, павших ниц у их сапог — я умел. И пользовал, чего уж, старательно изображая всё более и более изощрённых уродов-противников героя.

Лису красоту, мне почёт и ув… и нужные родной роте полпачки «Нашей Марки».

— Да он не охамевший, он охуевший.

Это сказал Бабу, а Бабу моя персона не нравилась. В Бабу имелось около метра девяноста росту, немало деревенски-больших мускулов, следы от угрей по всей физии, отлично севшей бы на любого Тугарина, ведь Бабу имел честь быть кочевником в десятом колене.

— Ну, охуевший и ладно, — сказал Лис, — тебя оно ебёт?

Лис относился к редкой разновидности дедов-рядовых полка, будучи один-семь. И спорить с ним у Бабу особо не выходило. Субординация, хули.

Палатка Манько и прочих товарищей-командиров шестой роты с артиллеристами с третьим БОНом, стояла напротив них. Но не сказать, что от такого соседства дедовщина куда-то пыталась заныкаться или свинтить.

Так же стояли ещё две офицерские, перпендикулярно нашим трём. И в самом углу, перед проходом в ходы сообщения, сколоченная сикось-накось из чего вышло, перекошенная и уёбищная, темнела каптёрка батальона. И умывальник, холодный, сырой и с двумя лампочками Ильича, качающихся над ржавым корытом и несколькими кранами.

Кольцо траншей, торчащие кибитки постов, одиночных и двойных, чистая вертолётная площадка, автопарк, КПП.

И «кукушка» на самой макушке заставы. За бетонными плитами мостка через канал — блокпост СОБР и ОМОН. Само село Первомайское. А за ним — Кавказ и Чечня. Вот, собственно, и всё. Говорил же — нечего тут и вспоминать.

Серо-жёлто-выгоревшее пятно, растворившее в нас веру в человечность, остатки юности и смазавшее самое начало молодости.

Первомайка.