К островам Индийского океана

О клепсидре. Идем Ла-Маншем. Мешок бурь и колокол рока. «Алло, Наталья!»

— Ты только послушай, как звучит это слово: клеп-сид-ра! Тебе известно, что оно значит?

Возвратившись из конференц-зала, где сосредоточена научная литература, Алексеев всегда задает вопросы. Но и я бываю в конференц-зале.

— Водяные часы древних греков, причем для различных целей — от домашнего использования до измерения пульса. Клепсидра — закрытый сосуд овальной формы с мельчайшими отверстиями в дне: просачивается сквозь сито вода, измеряется время наполнения сосуда.

— Тогда скажи, как использовали клепсидру в комедиях Аристофана для «регламента»?

Этого я не знаю.

— Вот видишь, ты всегда читаешь поверхностно! Еще Платон устраивал из водяных часов будильник, чтобы по утрам созывать учеников на занятия. Однажды оратор Демосфен обвинил сторожа в «краже воды», а в другом случае потребовал «остановить воду», когда его прервали.

Каких только способов не придумывали люди, чтобы измерить время. Часы солнечные, звездные и водяные, часы огненные и песочные неумолимо и бесстрастно умеют отсчитывать минуты, в том числе растраченные по пустякам. Здесь, на корабле, особый смысл приобретает выражение «сколько воды утекло с тех пор». И днем и ночью, в любое время суток бежит за кормой пенистая дорога — недолговечный росчерк корабля в океане.

Удивительно быстро летит время в экспедиции: каждый день, каждый час приносит новое, держит в состоянии лихорадочной готовности.

Понятие «работа художника» на борту корабля теряет привычный и обретает новый, продиктованный условиями и обстоятельствами смысл. Иногда, в качку, доберешься «до дела», потянешься к холстам, да и уйдешь ни с чем в каюту, на койку. Много и других «невидимых миру слез».

У художников существует выражение «вжиться в пейзаж», дать возможность акклиматизироваться глазу и чувству. Где уж тут «вживаться»! На голову обрушивается смена полушарий, Северное переходит в Южное, зимние метели — в тропические широты с их одуряющей духотой и влажностью. От жары меняется даже качество красок. Переносит тебя по земному шару от страны к стране, от континента к континенту.

Однако физическое самочувствие и калейдоскоп широт не главное, именно к этому легче всего приспособиться, «перетерпеть» жару и тяготы тропиков. Главная сложность заключена в том, что сама обстановка заставляет работать по-иному, по-новому, и это «новое» еще не стало своим, органичным, ему еще не доверяешь, должно пройти время, пока слетит шелуха, исчезнут привычные штампы.

Иногда работа сродни эксперименту: каким материалом, в какой технике, в какой фактуре передать динамику окружающей среды, экспрессивность шторма, мощь грозы в открытом океане или нежно-пастельную мягкость, идиллический покой штиля.

К слову сказать, иногда «открытия» происходят случайно, сама судьба вкладывает в руки ключ к решению проблем. Помнится, еще в экспедиции в Океанию нас изрядно мучили свежезаписанные холсты, что при малейшей качке так и норовили шлепнуться друг на друга или на пол по закону падающего бутерброда — именно покрытой краской стороной.

Однажды по свойственной ей рассеянности довелось Плаховой выдавить на палитру вместо масляных белил тюбик ацетатной белой темперы. И что же? Замешенные на вязкой массе, в считанные часы высохли масляные краски, проблема «сохнущих холстов» перестала существовать и отравлять жизнь.

Ко многому приходится приспосабливаться в океане. Хочется работать точно и просто, отдавая дань естественной репортажности (ибо события подталкивают и торопят), и в то же время осмыслить виденное, не просто показать, но и рассказать. Ведь живопись, как и наука, входит составной частью в единый процесс познания мира: ученый всматривается в океан, чтобы разгадать его биологические тайны, художник — тайны его красоты. Настоящее где-то близко, рядом, и, чем труднее, тем больше ощущаешь сил, о которых и не подозревал.

Еще раз на час переведены стрелки судовых часов. «Академик Курчатов» проходит самое узкое место Ла-Манша. Слева — туманные берега Франции, справа, как мираж, белеют меловые скалы Дувра. Тяжелый, многоэтажный паром утюжит пролив.

Не так давно водолазы обнаружили здесь останки неизвестного судна; в разрушенном остове сохранился кованый сундук, а в нем — серебряная медаль, отчеканенная в 1740 году в Гааге. Если верить надписи на медали, Гуттенберг вовсе не был изобретателем первого печатного станка: на одной стороне медали выбито «Гуттенберг из Майнца», на другой — текст, из которого следует, что первый станок для печатания книг изготовил в 1440 году некто Лоренцо Костер из Нидерландов. Медаль выбита по случаю… трехсотлетия этого события!

Пролив Ла-Манш издавна служил своеобразной ареной для желающих совершить подвиг. Пересекали его на бочках, пускались вплавь, перелетали на воздушном шаре, опускались на дно.

В 1588 году сто тридцать тяжелых кораблей и множество вспомогательных суденышек «Непобедимой Армады» испанского флота вошли в воды Ла-Манша: Англия, владычица морей, мешала испанцам спокойно вывозить серебро и золото. Англичане успешно атаковали испанцев и, потопив несколько кораблей, скрылись, вынудив суда «Непобедимой Армады» уйти на ночь к французскому берегу и стать на рейде города Кале.

Глубокой ночью английские пираты под предводительством Фрэнсиса Дрейка вновь напали на испанцев. Специально оснащенные суда-поджигатели вызвали многочисленные пожары. Согласно молве, наутро Фрэнсис Дрейк послал лорду Адмиралтейства следующее донесение: «Мы их порядочно пощипали, а остатки развеяли по всем румбам».

Два столетия спустя, в октябре 1805 года, английский флот встретился в Ла-Манше с объединенной франкоиспанской эскадрой. В знаменитом бою у Трафальгара был убит адмирал Нельсон. Бой тем не менее закончился полным разгромом наполеоновского флота, английским же матросам приказано было носить свободно завязанные черные галстуки в знак траура по адмиралу. Носят их и по сей день.

Из рубки, где готовится приступить к дежурству штурман Валихов, пролив Ла-Манш похож на забитый судами коридор.

— Тесно в наши дни кораблям в Ла-Манше, — говорит штурман. — Велика опасность столкновений, особенно ночами при частых туманах. К тому же в Ла-Манше очень высоки приливы. Вы слышали о маленьком заливе Лайм на английском побережье? Там во время прилива вода поднимается на целых четырнадцать с половиной метров, а на французском берегу, у городка Гранвиль, — даже на пятнадцать. Для предотвращения опасности столкновений на кораблях ставят навигационные радары: они определяют направление и расстояние до ближайших объектов.

— И радар гарантирует безопасность?

— Не всегда. Радар может не дать наглядного представления о грозящей беде, ни тем более о том, как ее избежать. Зато одна из французских фирм выпустила недавно прибор «Орион» — его можно подключать к радару. С помощью «Ориона» штурман видит на экране положение всех судов в пределах действия радара, а главное — в центре экрана прибор самостоятельно вычерчивает зону, в которой судно может оказаться в течение ближайших минут, если осуществит маневр без изменения скорости. Может быть, я непонятно излагаю? Короче говоря, прибор сам обозначает секторы опасности, да еще окрашивает их разными цветами, указывая место, где могут оказаться другие суда. Штурману ясно, как надо изменить курс, как вести судно, чтобы избежать столкновения.

Чего ясней! Валихов молод, подтянут. Удивительно ладно сидит на моряках форма. Когда капитана нет в рубке, всю ответственность за курс принимает штурман. Рубка похожа на оснащенный сложными приборами цех современного завода, две боковые двери ведут на мостик, третья — в большой рабочий кабинет.

Валихов терпеливо разъясняет, что такое лаг, гирокомпас, пытается объяснить, как определить местонахождение судна. В его изложении все предельно понятно и просто, но не хотела бы я плыть на корабле, чье местонахождение определю самостоятельно.

— А скажите, Ла-Манш всегда так спокоен?

— Нет, что вы. Узость пролива не мешает штормам бушевать, скорее наоборот. Поучительная история произошла с идущим под либерийским флагом танкером «Амоко Кадис». Судно принадлежало одной американской компании и шло из Персидского залива в Роттердам с полными танками нефти. Лебедка одного из якорей была в неисправности, но капитан вышел в море. При входе в Ла-Манш судно потеряло управление и запросило помощи. Поблизости находилось спасательное западногерманское судно «Пасифик» — выйди оно немедленно, одна из самых страшных катастроф века была бы предупреждена.

Капитан «Пасифика» для получения инструкций решил связаться по радио с начальством. Когда наконец из Гамбурга пришел ответ, в Ла-Манше бушевал шторм, и танкер с единственным якорем стало сносить к берегу.

Взяв «Амоко Кадис» на буксир и пользуясь безвыходным положением танкера, «Пасифик» запросил с терпящих бедствие изрядное вознаграждение. Торг длился несколько часов. На маломощном «Пасифике» один за другим стали лопаться буксирные тросы, связывающие его с танкером. Обреченный «Амоко Кадис» штормом был вынесен на берег и посажен на камни.

Машинное отделение затопила вода, экипаж по сигналу сняли вертолетами. К рассвету корпус танкера переломился пополам, и двести двадцать тысяч тонн нефти вылилось в прибрежные воды Франции. Впоследствии выяснилось, что спасательная компания могла направить в район бедствия и другое, более мощное судно, но «Пасифик» отправился в одиночку — ведь речь шла о вознаграждении.

— А какая сумма была затребована за спасение?

— Два миллиона долларов. Так что не думайте, что в Ла-Манше не бывает штормов: в тысяча девятьсот двадцать девятом году целых четыре дня бушевал двенадцатибальный шторм, в первые же сутки у берегов Англии был перевернут пароход «Дункан», в волнах Ла-Манша затонули со всем экипажем два парохода водоизмещением пять тысяч и восемь тысяч тонн, погибли английский пароход «Волумниа» и несколько десятков небольших судов.

На этом беседа обрывается, и работники несмежной профессии покидают рубку, ибо штурман приступает к дежурству.

23 февраля, в 14 часов 51 минуту по судовому времени, благополучно выходим из Ла-Манша, подсчитав самостоятельно: за сутки «Академиком Курчатовым» пройдено триста восемьдесят морских миль, что означает более семисот километров. Теперь наш путь от Калининграда — черточка на карте в полтора сантиметра длиной.

Спустя несколько часов через Па-де-Кале судно выходит в Атлантику. Зеленовато-серая вода постепенно приобретает все более голубой, серебристого оттенка цвет. Изменилась и форма волн — островерхие, с глубокими короткими ложбинами, идут почти без интервалов.

Все ближе Бискай, «мешок бурь», соперничать в недоброй славе с которым может лишь Бермудский треугольник, капитаны всех эпох, от парусных судов до современных лайнеров, знали: штормовая волна в Бискайском заливе при северных и северо-западных ветрах значительно круче океанской и потому опаснее.

Не так давно в прессе был опубликован рассказ капитана Домолего о переходе вверенного ему советского судна через Бискай: «Остались позади Африканский континент и вместе с ним беззаботный штиль. На траверзе Гибралтара началась болтанка, а затем шторм. Из Северо-Западной Атлантики смещался навстречу нам центр мощного циклона, чтобы на своем излюбленном полигоне устроить очередной экзамен кораблю и людям. К ночи ветер достиг ураганной силы, а высота вала — пятнадцати метров. Скорость сбавили до двух узлов.

На судне никто не спал, даже свободные от вахты: разве уснешь, когда стена воды с пятиэтажный дом бьет по корпусу? Двенадцать часов продолжалось это единоборство…»

Верьте, верьте приметам, особенно находясь на корабле! Ведь, как правило, никогда не случается то, чего боишься, каждый знает: взятый из дома зонтик гарантирует от дождя! Перед выходом в Бискайский залив закрепили все, что можно крепить в каюте, убрали способное падать и разбиваться, закрутили до отказа болты иллюминатора, заготовили бесполезный пипольфен и лимоны — ждем своего часа.

А он не наступает вовсе.

Ни бури, ни циклона, ни завалящего штормика. «Курчатов» успевает проскочить между фронтом циклона и антициклона; как говорит Клара Войтова, «прошли по гребешку», «25 февраля завершили переход через Бискайский залив при относительно хорошей погоде», как зафиксировано в дневнике экспедиции.

«Относительно хорошая погода» — это если тебя не переворачивает вверх ногами, а лишь кидает из стороны в сторону и моросит мелкий дождь, покрывая сеткой пятибалльные волны. Однако, если ожидаешь худшего, всякая мелочь вроде уходящей из-под ног палубы не имеет значения.

К вечеру облачность разрывается. Среди мятых, хлопьями взбитых облаков показывается и прячется луна. Жемчужно-серые тени бегут по кораблю, прозрачные и легкие, не подчеркивают рельефа. Бархатно-густые, без лунного блеска воды колышутся тяжелой массой. Горизонта нет, граница неба и моря обозначена лишь одинаковыми огоньками идущих встречным курсом кораблей. Идем тихим ходом, отбрасывая на две стороны пенистые горы.

Слева и справа от корабля бегут они, растягиваясь бурлящими полосами в ореоле бледно-бирюзовых пузырьков воздуха, и теплый свет иллюминаторов ложится на воду золотым кружевом.

Западная часть Европы пройдена. Впереди Гибралтар и Средиземное море. День окончен. Собираюсь в столовую команды — на очередной фильм, в «кинозал», где с потолка съезжает экран-шторка. Алексеев откладывает фломастер и впивается в меня удивленным взглядом:

— Куда? Ведь ты в Бискае умирать собралась?

— А уж это как-нибудь в другой раз!

К вечеру входим в зону штиля. Вволю нагулявшись по просторам Атлантики, медленно катятся волны. Если взглянуть на карту, пролив Гибралтар узок и длинен, с севера на юг врезается в Средиземное море. Пролив неширок, всего шестнадцать километров разделяют два мыса — марокканский Сирее и испанский Марокки. До двухсот судов проходит здесь в течение дня, в любое время суток с десяток кораблей одновременно шествует проливом. Узкий фарватер считается опасным; во избежание столкновений установлен строгий порядок: заход в Средиземное море — вдоль южного побережья, выход — вдоль северного.

Сегодня появляется счастливая возможность поговорить с Москвой.

— Алло! Это ты, Наталья?

Только находясь между водой и небом, можно в полной мере понять, что значит услышать голоса из Москвы: возможность эта кажется фантастической.

Мир оплетен линиями, круглые сутки снуют по ним точки и тире — корабли, как и люди, общаются друг с другом, разговаривая с помощью радио. Здороваются или прощаются, расходясь в разные стороны, обмениваются запасными частями, продуктами, кинопленками, помогают в беде, передают новости — ведь едва родившись, они сразу покидают землю.

Радиотелефонный разговор с близкими, чьи голоса, смещенные помехами и расстоянием, пробиваются на корабль, остается чудом.

Плахова никак не может привыкнуть к «методу» радиоразговора, вероятно, потому, что он, как таковой, несвойствен ее натуре: ведь сначала, нажав кнопку, нужно терпеливо выслушать собеседника и лишь новым нажатием переключить на себя.

— Прием! Говорите! — И говорить будет тот, кто раньше мог лишь слушать.

Очень полезная методика обязывает уметь молчать и четко формулировать вопросы, на которые жаждешь получить ответ.

— Алло! Наталья!

Сидим в радиорубке, ожидаем Москву. На двери плакат-предупреждение: «Посетители, не засовывайте руки в аппараты!» Тексту сопутствует рисунок, выполненный корабельными умельцами: сизо-лиловый человечек излучает пронизывающие его токи — радист Иван Иванович Коси-нов не лишен юмора.

Уже пятнадцать лет работает он на корабле «Академик Курчатов». Подвижный, черноволосый, четкий в движениях, он кажется моложе, чем есть, и я попадаю впросак.

— А не тяжело столько лет плавать? От семьи вдалеке, ведь у вас, наверное, есть дети?

— А как же! Двойняшки они у меня.

Вот как. Живут, значит, где-то на земле симпатичные двойняшки, темноглазые, как отец, с любопытными детскими мордашками.

— Сыну моему двадцать исполнилось, дочери, естественно, столько же. Сын в Высшем инженерно-техническом учится, дочка — на юридическом. Вот и я тоже учусь, — улыбается Иван Иванович. — Конечно, заочно, в Высшем инженерно-мореходном училище, я ведь лишь радиотехническое мореходное училище кончал, а до этого все время в море был — на «рыбаках» плавал. И сам, бывало, тонул, и других спасал.

Художников радист еще приемлет, а вот журналистов терпеть не может.

— Что так?

— Да, знаете… Как-то над Калининградом пронесся ураган, аппаратуру повредил, я тогда ремонтировал радиопередатчик…

Словом, пришли журналисты. Двое. Им порекомендовали побеседовать с радистом. Он и не беседовал вовсе — некогда было, на вопросы, конечно, отвечал вежливо, но был занят другим, более важным делом.

— Ну, они вроде посидели, поморились малость и пошли. А наутро в калининградской газете большая статья — откуда что взялось. И все обо мне. Перед людьми неудобно было, будто я в такое время о себе рассказывал.

В радиорубке каждого морского судна обязательно висят большие настенные часы с белым циферблатом. Поперек циферблата наклеена узкая бумажная полоска, по неписаному закону моря эта полоска закрывает несколько минутных делений: как только стрелки часов приближаются к ней, радиостанции всех судов мира замолкают. Все разговоры прерываются: радисты слушают эфир. Дважды в течение часа, с пятнадцатой по восемнадцатую минуту и с сорок пятой по сорок восьмую, — всего сорок восемь раз в сутки корабли во всех морях и океанах слушают, не зазвучит ли на частоте пятьсот килогерц призыв о помощи. Международный закон моряков разрешает в эти минуты посылать в эфир лишь один сигнал — SOS. Save our souls (Спасите наши души) — международный сигнал бедствия. Любое находящееся поблизости судно спешит на помощь тем, кто ее просит.

Каждый миг времени в водах Мирового океана находится до сорока тысяч различных судов, и, хотя сегодня моря бороздят не утлые суденышки, а металлические гиганты, оснащенные надежной связью и мощными противопожарными средствами, три точки, три тире, три точки продолжают ежедневно звучать в эфире. Каждый день, каждый час что-нибудь случается.

Не так давно индонезийское грузовое судно «Джелатин» водоизмещением шесть тысяч двести тонн было сорвано ураганом с гребня огромной волны и… заброшено на берег в семнадцати метрах от водяной кромки! Кстати, никто из команды не пострадал.

В 1970 году в Мировом океане находилось около пятидесяти пяти тысяч судов, триста пятьдесят два из них не вернулись в гавань. За первые девять месяцев 1976 года затонуло тринадцать танкеров, за тот же период зарегистрировано шестьсот четыре крупные аварии танкеров, в том числе десять столкновений и пятьдесят пожаров на борту. Ежегодно в результате кораблекрушений погибает около двух тысяч человек, правда, цифра эта значительно ниже числа жертв автомобильного транспорта.

Говорят, в старые времена на каждом корабле жил свой добрый дух, покровитель моряков и судна, но и он был бессилен перед сюрпризами океана. Сюрпризов же предостаточно. Не так давно, в 1977 году, в одном из районов Тихого океана, знаменитом таинственными исчезновениями судов, неподалеку от японского острова Огасавара, был обнаружен водоворот радиусом до ста километров. К поверхности океана поднимается он с глубины пять тысяч метров, удивляя более чем странным поведением: через каждые сто дней направление вращения воды меняется на противоположное.

В Лондоне, в одном из залов английской страховой компании «Ллойд», висит бронзовый «колокол рока», поднятый с затонувшего клипера «Лютин». Каждый раз, когда в здание на берегу Темзы поступает сообщение о гибели судна, облаченный в старинную форму служащий отбивает удары. Один — извещает, что застрахованное «Ллойдом» судно не прибыло в порт назначения. Два удара в колокол означает, что не подававший о себе вестей корабль нашелся. Три удара звучат как похоронный звон — с этого момента судно считается пропавшим без вести.

Простая чашка кофе родила крупнейшую в мире страховую компанию: основатель ее Эдвард Ллойд до 1716 года был содержателем кофейни. В сейфах компании хранятся толстые тома: «Книга кораблекрушений», «Затонувшие в море», «Сгоревшие», «Взорвавшиеся», «Погибли в результате столкновений», «Погибшие на мели». Печальный этот перечень оказался бы еще обширнее, если бы кто-то вернулся с пропавшего без вести корабля, поведав о причинах его гибели. Ведь иногда суда терпят бедствие столь быстро, что не успевают подать в эфир радиосигнал, не успевают спустить шлюпки.

Уже целый час сидим в радиорубке. Посвистывает морзянка, слышны обрывки чужих разговоров, прорываясь сквозь помехи, кто-то помнит, скучает, радуется, ждет, волнуется…

— Конечно, моя работа трудная, — говорит Иван Иванович, — но, знаете, я всегда радуюсь, когда вижу, что человек уходит из радиорубки каким-то другим, просветленным, что ли.

Позже, когда рейс подойдет к концу, будет произведен подсчет: через радиорубку корабля передано две тысячи триста радиограмм, принято радиограмм частных и служебных две тысячи семьсот, проведено триста пятьдесят радиотелефонных сеансов связи.

— Алло, Наталья! Молчи и слушай, сначала буду говорить я. У нас все нормально, прошли Бискай, идем к Гибралтару. Что у вас? Как Алиса? Прием…

Нажато, что положено нажимать, и трубка возвращает Натальин голос, сообщая, что дома все в порядке и двухмесячная Алиса шлет самый нежный привет.

Перекресток по пути из Европы в Азию, Ворота Средиземноморья в Атлантику, Геркулесовы столбы, Скала — таковы присвоенные Гибралтару титулы. Пролив неширок, поэтому особую опасность для судов представляет интенсивное движение паромов «Европа — Африка».

Испания и Марокко, претендуя каждая на двенадцать миль территориальных вод, фактически разделили Гибралтарский пролив пополам, хотя на Женевской конференции ООН по морскому праву 1958 года принята специальная конвенция, предусматривающая свободу открытого моря — мирный проход судов через иностранные территориальные воды.

— Какой же проход считается «мирным»? — спрашиваю у появившегося на палубе капитана Касаткина.

— Если он не наносит ущерба безопасности прибрежного государства, — отвечает Владимир Георгиевич. — Субмарины должны проходить пролив в надводном положении, с поднятым флагом. Однако командиры подводных лодок не всегда придерживаются этого правила; США, например, считают середину Гибралтара открытым морем и проводят свои подводные лодки в погруженном состоянии. Их военные самолеты систематически пересекают воздушное пространство именно по этому «коридору»; вопреки протестам правительств Испании и Марокко американцы в семьдесят третьем году осуществляли военные поставки Израилю. Сегодня, как и столетия назад, Гибралтар остается предметом политических разногласий.

Мореходы издавна не дерзали пускаться в путь далее Геркулесовых столбов. В 711 году мавры вторглись в Испанию из Африки и построили у подножия скалы крепость, названную по имени мавританского вождя Тарика ибн Саида Джебель ат-Тарика и превратившуюся постепенно в Джибралтар, а позже в Гибралтар.

В конце XVIII века испанцы начали «великую осаду» Гибралтара, чтобы заставить уйти обосновавшихся там англичан. К несчастью для англичан, шестнадцать из двадцати кораблей с провизией для осажденных были отнесены от берега ураганом. Подобные ураганы нередки в этом районе: в 1891 году налетевший шторм непосредственно в гавани швырнул пароход «Утопия» на бронированное английское судно, из-за бури и невозможности организовать спасательные работы погибло пятьсот пятьдесят человек, находившихся на судне.

Плавание через пролив делают опасным не только частые туманы и приливы, но и сильные поверхностные течения, а также восточные и западные ветры. Неудивительно, что Гибралтар приобрел печальную славу места многочисленных кораблекрушений.

Прибрежные страны серьезно обеспокоены возможностью аварий нефтеналивных танкеров, так как проливом идут крупные партии нефти из стран Персидского залива, из Ливии и Алжира. За один лишь 1982 год по Гибралтарскому проливу было перевезено около пятидесяти миллионов тонн сырой нефти.

Странный город на шести квадратных километрах суши. Герб Гибралтара — замок и ключ, может быть, потому, что на протяжении столетий подбирают к нему «ключи» различные государства.

В 1713 году Утрехтский договор закрепил Гибралтар за Великобританией, однако конфликт остается не решенным и в наши дни. На рейде военной базы порта стоят эсминцы, наготове ракетные установки, в недрах пещер — железобетонные сооружения. Да и сама скала оделась в панцирь, значительная часть ее поверхности покрыта оцинкованным железом для сбора питьевой воды.

Неприступная с севера и востока гора лишь к западу имеет пологий склон.

Уже давно стою на палубе в светлом кружке дежурной лампы, бак в полной темноте, выключены все источники света, что мешают работающим в рубке.

Черненым серебром поблескивают волны, где-то неподалеку, невидимый, спит удивительный город. Воображение рисует сбегающие вниз террасы древней крепостной стены, строения смешанной испанской, мавританской и генуэзской архитектуры, узкие, похожие на тоннель улочки в скалах.

Насвистывая, деловым шагом спешит куда-то штурман Валихов.

— Скажите, это огоньки Гибралтара?

— Это огоньки проходящих судов. А Гибралтар прошли уже. Час назад.

«26 февраля, в 01.00, прошли Гибралтарский пролив и вошли в Средиземное море» — из дневника экспедиции.

Так, выйдя из каюты в Атлантике, возвращаюсь назад уже в Средиземном море.