Глава 10. Книга.

Эти три дня, пронесённые перед глазами слабым лёгким сквозняком, были наполнены густой пустотой; жизнь в стенах университета словно остановилась. После того как новость о случившемся облетела каждую аудиторию, засела в каждом обитающем здесь сознании, вся община впала в глубокую апатию.

Работа на плантации шла, но делала это неохотно, медленно, просто потому, что она должна была идти, даже если смысл её утерян. Сменяли друг друга в дозоре, тоже потому, что так было принято. Всё делалось не с какой-либо целью, а исходя из установившейся обязанности делать одно и то же. Просто потому, что надо. Пустые, каменные лица перед столами с рассадой, перед костром в вестибюле и в дозоре на стене, и не было какого-либо разнообразия в этой мешанине серой унылости и подавленности. Молчание стало новым негласным законом, соблюдение которого было строгим и безукоризненным, а любые радостные эмоции воспринимались как противоречащие нормальности вещи. А ко всему этому вдобавок – постоянные ночные кошмары, тоже теперь воспринимающиеся всеми как часть этой новой, непонятной жизни. Они не отступали, неутомимо врывались в наше сознание, блуждали там, оставляя свои следы и на наших душах. Кто-то пребывал в постоянном страхе, кто-то привыкал к ним, но и сам как-то менялся внутри: становился мрачным, тёмным, с тусклой отрешённостью в глазах, закрывшимся и нелюдимым.

Мне снился один из них, каждую ночь. Одно и то же: коридоры в беспросветной тьме, поблёскивающие кровавые разводы на стенах, зыбкий туман под ногами и глухая тишина, а потом – багровые отсветы в глубине мрака, грохот автоматной очереди и страшное нечеловеческое завывание, а за ними – резкий запах и холод, и чьё-то появление, совсем близкое, ощущаемое не самой кожей, но душой. И внезапно пронзавший скоротечную тишину надрывный треск маленьких динамиков, приглушённо исходящий от силуэта. Я старался заглянуть в его лицо, старался осветить его холодным светом фонаря, но каждый раз я не мог сделать этого – страх сковывал мои движения. Я часто просыпался посреди ночи в сильном поту. И Григорий, лежащий напротив, смотрел на меня. Он словно предчувствовал моё пробуждение и заранее просыпался, а потом отворачивался к стене и вновь засыпал. Он ничего не говорил, но еле слышно вздыхал.

Сам он тоже был странным, особенно в последнее время. Он молчал, часто молчал, почти всегда, а когда хотел что-то сказать, то тщательно обдумывал каждое слово. А иногда и вовсе передумывал и ничего не говорил. Я заглядывал в его лицо; пытался понять, почему он вдруг решил замолчать, не говорить того, что, как мне казалось, терзало его. Но я ничего не мог выудить в его неуверенном лице, в глубоких глазах. И каждый раз просто махал рукой.

Эти три дня протянулись словно три месяца. Растянутых, нудных, вязких.

Сегодня у меня смена. Я проснулся раньше обычного. Григорий ещё спал. Я тихонечко вышел из аудитории и пришёл в коворкинг. Здесь было пусто и тихо, даже потух костерок в центре, лишь угольки слабо тлели в закопчённой железной бочке. Я сел на скамью. Зал освещался слабым светом раннего хмурого утра, а дальняя от меня часть была ещё погружена в сумрак. Дождался бармена, купил себе выпить, потом сидел и пил. Постепенно коворкинг заполнялся, хоть и неохотно, проснувшимися студентами. Сюда приходили немногие: кто-то тоже посидеть, выпить, подумать о чём-то, кто-то просто проходил мимо, направляясь в столовую. Потом стало как-то звучнее. Я поднял голову и увидел, как в дальнем углу стоял Егор с Инессой. Они о чём-то эмоционально беседовали. Инесса ему что-то доказывала. Горячо и, как мне казалось, откровенно и вполне искренне. А Егор хоть и делал вид, что не верит, что он хладнокровен и ему наплевать, но не спускал с неё глаз. «Да, — сказала Инесса, — ребёнок его. Я беременна от него, но я разочаровалась. Я ошиблась и поняла, кто он на самом деле. И мне очень жаль из-за своей ошибки. Я любила вас обоих, но теперь точно знаю, кто любил меня». И просила у него прощения. Егор же слушал её, я видел даже отсюда, что он также по-доброму, с теплотой относится к ней, но всё же стоял смирно, сохранял своё хладнокровие. А потом сказал, что ему надо идти, что скоро смена, и ушёл, а она ещё стояла, тихо всхлипывая на том же месте, вытирая свои слёзки. Я уткнулся в пол, сделал пару глотков. И подумал о том, что даже сейчас некоторые из проблем прошлой жизни находят своё место и в жизни нынешней. И я даже был рад этому. Рад, что они всё ещё способны отвлекать наше внимание, заботить нас собой. И если раньше их воспринимали остро и желали, чтобы они проходили мимо, то сейчас они даже как-то успокаивали, что ли.

Потом я услышал приближающиеся шаги. Не поднимая головы, понял, что они приближались именно в мою сторону. А потом перед опущенными глазами остановились чьи-то стройные ноги в облегающих джинсах и кроссовках, и девичий голос сказал:

— Вот ты где. Я тебя ищу повсюду.

Я поднял глаза и посмотрел на подошедшую. Это была Саша. И она тоже изменилась: лицо её стало осунувшимся, исхудавшим, скулы больше выпирали, а под глазами чернели круги. Было такое ощущение, что она не спала целые сутки, а то и больше.

Она присела рядом, всё так же смотря на меня.

— Зашла к тебе в аудиторию, спросила у твоего соседа, где ты ходишь, а он тоже не знает. Проснулся – а тебя уже нет.

— Да я решил здесь перед сменой посидеть, — ответил я. — А ты зачем искала меня? Узнала что-то?

— Поговорить надо, — Саша чуть перевела дыхание. Было видно, что она слегка запыхалась. Видать, не шла, а бегала по коридорам. — По поводу привидений всяких – никто ничего не говорит. Я спрашивала многих, но кто-то либо молчит, либо говорит только о кошмарах. Некоторые о сбежавших только и вспоминают, говорят о случившимся и не более того.

— Не безосновательно, — сухо сказал я.

— Это да, — девушка осмотрела полупустой зал. — За последние дни многие стали реже выходить из своих аудиторий, а я думала, что должно быть наоборот, что кошмары должны заставлять всех как-то держаться вместе, а не разобщать.

— Многие уже и не видят в них чего-то страшного, — ответил я. — Они привыкают к ним. Я вот думаю, что если Виктор Петрович всё-таки пошёл бы на меры, то никакой роли это не сыграло. Всё бы пришло именно к этому.

— К чему? — Саша посмотрела на меня.

— К депрессии. К пустоте. К отчуждению в целом.

— Не знаю. Мне кажется, что если бы установили комендантский час, и та группа не ушла бы, то ситуация развернулась по-другому. Может, не было бы такой… серости здесь, безлюдности, но было бы что-то другое и более страшное. По крайней мере, эти дни прошли без инцидентов, и это хорошо. — Она замолчала ненадолго, осматривала тех немногочисленных, кто пришёл сюда в это раннее утро, а потом сказала: — Я хотела с тобой вот о чём поговорить. Ты же сам понимаешь, что с тем, что происходит, всё равно нельзя мириться. Пока это просто отчуждение, но и оно как будто имеет свой цикл, и рано или поздно приведёт к неприятным последствиям.

— Я это понимаю, и очень хорошо. — Я выпрямился, тоже окинув зал взглядом. — Но никто ничего не говорит, молчат все в тряпочку. Это затрудняет дело.

— Да, — кивнула девушка. — Думаю, если мы потратим всё свободное время и опросим буквально всех, то результатов это никаких не даст, и даже наоборот.

Она снова замолчала, глядя куда-то в сторону. Я присмотрелся к её лицу и понял, что она что-то хочет сказать, но не знает, с чего начать. Сейчас она мне чем-то напоминала Григория, но в этот раз я решил не отступать.

— Давай, говори, хватит уже глазами бегать, — сказал я настойчивым тоном.

Глаза Саши наконец достигли меня, хотели снова убежать куда-то, но я смотрел в них уверенным взглядом, и они не могли от него спрятаться.

— Не знаю, это может показаться странным… Хотя, исходя из того, что происходит… В общем, моя соседка раньше увлекалась археологией. Ей нравилось читать о исследованиях, о раскопках, она находила в этом какой-то особенный интерес. Её привлекали доисторические ископаемые, она даже пыталась пробраться в аудиторию, которая на стену выходит. Там ведь в витринах кости лежат различные.

— Есть такое, — согласился я.

— Ну вот, её не пускали, а в то время, до конца света ещё, туда попасть было практически невозможно. И была ещё одна вещь, помимо аудитории, которая привлекла её внимание. Она мне всё говорила о книге, которая находилась в библиотеке, как раз посвящённая тематике археологических исследований. Если память мне не изменяет, книга называлась так: «Антропологическая основа изучения древних археологических памятников. История археологических открытий Волгоградской области». В своё время многие из археологов хотели изучить её, но по каким-то причинам книгу не использовали на лекционных занятиях. Она оставалась за витриной нетронутой. Моя соседка была как раз из числа любопытствующих и всё желала прочитать её.

— Так, и что дальше? — всё ещё не улавливая связь, спросил я.

— Она мне об этой книге почти каждый день говорила. Ещё в то время, а после того, как это случилось, то она впала в большое уныние из-за того, что так и не успела ничего придумать, чтобы прочитать её.

— Чем она её так заинтересовала? Обычный ведь материал по раскопкам. Таких полным-полно было. И почему её держали под запретом? — задумался я.

— Я не знаю, — с досадой ответила девушка. — Многие из учебников описывают стандартный процесс археологических исследований, или же в них просто записана история нашей области, где какие археологические памятники были найдены. Но вот задумайся над самим названием, точнее, над первыми словами: «Антропологическая основа изучения…». Я не философ, но вроде как антропология занимается изучением человека и его цивилизации в целом на протяжении всех стадий развития. Именно развитие является основой для изучения.

— Допустим. Но я не могу понять, какое это отношение имеет к нашей проблеме? — я непонимающе смотрел на неё.

Саша замолчала. Она вновь отвела взгляд, посидела так некоторое время, а потом, не поворачиваясь, сказала:

— Перед своей смертью моя подруга мне говорила об этой книге. Я не знала, почему она так жаждала её, и тем более не понимала, как она собиралась вообще её отыскать. Ведь она в библиотеке лежит. Там, снаружи. Да и то неизвестно, находится ли она там сейчас и цела ли вообще осталась. Мы же не знаем, что там сейчас, в библиотеке этой. Говорят, туда поисковики не заходили уже два года.

— Возможно, твоей подруге просто нечего было читать, — заключил я, откинувшись на спинку скамьи. — И неудивительно. От такой скуки можно всё перечитать, что имеется. Закончились книги, она и вспомнила о ней.

— Не будь таким скептиком! — Саша резко посмотрела на меня. — Особенно сейчас. Это вообще неуместно. Тем более, я не договорила.

— Хорошо, извини, — я приподнял руки и слегка улыбнулся. — Продолжай.

Она продолжила не сразу. Снова отвернулась, лицо её стало серьёзным, хмурым.

— День назад она мне приснилась. — сказала девушка, не поворачиваясь.

— Кто? Книга?

— Подруга, — Саша резко обернулась. — Она пришла ко мне во сне… Не знаю, как описать… сон был словно наяву, таким настоящим, и ощущения были тоже настоящими… Она явилась ко мне ночью, все холодная и бледная… Она мне рассказала про эту книгу. Сказала, что она находится в библиотеке, и что мне нужно обязательно её прочитать. И, возможно, не только мне.

— И что дальше? — серьёзно сомкнул я брови.

— Только это. Она сказала, что информация в ней поможет смотреть сквозь тьму, найти ответы на терзающие вопросы. Именно это она и хотела, но не смогла. Умерла… А потом я проснулась, не так, как обычно это случается, а словно вернувшись из забытья.

Мы оба замолчали и сидели, смотря в разные стороны. Постепенно коворкинг озарялся слабым мутным серым светом, но сумрак не уходил, не желал отступать. Я задумался, и в голове моей возникла связь между моим сном и сном Саши: оба они были необычными, оба были странными, и оба несли в себе что-то, что пока понять было невозможно. Словно смотрели мы в густую реку, видели в её мутной воде слабые очертания чего-то, но самое главное скрывалось от наших глаз.

Спустя некоторое время девушка сказала:

— Я уверена, что этот сон был неспроста. И что эта книга может действительно оказаться важной для нас. Я не знала, как это объяснить более правдоподобно, чтобы ты мне поверил.

— Я тебе верю, — я посмотрел на неё. — Мне тоже снятся странные сны, суть которых я ещё не могу понять.

— Суть своего сна я поняла, — уверенно сказала Саша.

Я смотрел на неё, прямо в глаза, и в них уже заранее горел ответ на тот вопрос, который я ещё не задал, но который уже срывался с моего языка.

— Постой… надеюсь, ты не…

— Нужно отыскать эту книгу.

— Мы не знаем точно, где она. Она может быть где угодно, книга эта ваша. Даже в библиотеке у Константина Александровича.

— Я была там. Ночевала. Я за сутки перерыла там всю его библиотеку, все книги осмотрела, но такой не нашла. Константин Александрович тоже такой у себя не замечал, но слышал о ней. На мой вопрос, почему она была недоступна, он толком не ответил, сместил тему разговора. Я поняла, что он и не скажет. Может быть, о ней вообще запрещено говорить, и что здесь, в университете, я её точно не найду. Но я знаю, где она находится…

— Саша… — осторожно проговорил я. — Если она и находится не здесь, то уж точно где-то там, снаружи… И путь туда всем заказан.

— Это опасно, я знаю, — девушка кивнула. — И кто-то назвал бы это безрассудством, но я поэтому и решила сказать это тебе. Ты так не подумаешь, ты сам всё понимаешь. Всё, что происходит. Ничего нельзя объяснить простой логикой: ни то, что творится здесь, ни наши сны. Но они не снятся нам просто так, в них есть какие-то послания, важно только чётко разглядеть их. И я уверена, что за послание было в моём сне.

— Послушай меня, — я чуть придвинулся к ней. — Неизвестно, что там в библиотеке вообще. Ты и сама сказала, что поисковики не ходили туда уже два года. Да и добраться до неё – та ещё задачка. Для неподготовленных, я имею в виду. Это смертельно опасно.

— Я знаю, — как-то похолодевши посмотрела она на меня. — Но если это может дать хоть какие-то ответы на вопросы и помочь нам разобраться с тем, что происходит, то почему бы нам не пойти на этот риск?

— Идти на такой смертельно опасный риск, основываясь на сновидениях? — я скептически помотал головой. — Прости, но я думаю, что несмотря на всё, что происходит, в каких-то вещах всё-таки нужно сохранять логическое мышление и рациональность. Тем более когда есть риск не найти там ничего вовсе.

— Значит, ты против? — холодно подняла она одну бровь.

— Против того, чтобы переться в библиотеку из-за книги, о которой говорила твоя подруга? О которой тебе сказали во сне? Да и которая вообще, может быть, не имеет никакого отношения к нашей проблеме и какой-либо значимости? Да!

— Хорошо.

Саша встала и направилась в сторону выхода. Я некоторое время сидел на скамье, смотря на её удаляющуюся спину, а потом не выдержал и рванул за ней. Догнал уже у самого выхода, на ступенях.

— Только не говори, что ты всерьёз надумала идти туда, — взяв её за руку и взволновано смотря в её глаза, спросил я.

— Я думала, что смогу положиться на твоё понимание, — она вырвалась из моей хватки и пошла дальше.

— Это смертельно опасно! Неужели ты не понимаешь? — я шёл быстро, стараясь ровняться с ней, но постоянно она меня опережала.

— Я понимаю это. Очень хорошо. Но я уверена, что это необходимо сделать.

— На основе своего сна?!

— На основе того, что с каждым днём мы всё ближе к смерти! — она резко остановилась и посмотрела на меня своими глазами. Голубая бездна озарилась ярким огоньком. — И что необходимо хоть за что-то цепляться, чтобы была хоть какая-то надежда! Да, слабая, да, иллюзорная, но надежда. И я считаю, что всё в жизни имеет какой-то смысл, в том числе и сны. И что, если я закрою глаза, испугаюсь и забьюсь в угол, упущу этот момент, тогда всё в итоге может закончиться очень печально. Для всех.

Она замолчала, не спускала с меня глаз, а потом продолжила вновь:

— И ты тоже это понимаешь. Лучше, чем кто-либо здесь. Чем ректор, чем Виктор Петрович. Чем Константин Александрович, в том числе. Поэтому я и доверила тебе эти слова. Поэтому надеялась, что ты поддержишь меня и поможешь мне. Ибо больше не к кому здесь обратиться с подобным, только к тебе.

Её лицо слегка разгладилось, взгляд стал мягче, а тон – спокойнее. Она смотрела на меня, искала в моих глазах хоть слабый огонёк уверенности и той же надежды, что были в ней. И потом спросила:

— Так ты поможешь мне?

Повисло молчание. Я смотрел то в пол, на ноги, на свои грязные ботинки, то на жёлтые стены, тоже уже запачканные. Надо же – сплошное безумие вокруг, и эти жёлтые стены только усиливают его. Зачем именно этот цвет выбрали? Это же цвет безумия, чтоб всех! Я долго не мог ответить ей взглядом, слова всё не выходили из меня, а когда собрал себя в руки, ответил:

— Прости… но, я не могу… Не могу пойти на такой риск…

Саша не сводила с меня глаза, и я увидел, как надежда сменяется разочарованием в них.

— Сама тогда справлюсь.

Она развернулась и широко зашагала по коридору, её каштановые пряди вздымались на каждом шаге, подобно крыльям огненной Валькирии. Я оторопело стоял на месте, смотрел ей в след.

— Это опасно! Это смертельно опасно! Саша! — крикнул я.

Она остановилась и развернулась уже вдалеке.

— Я сильная и смелая. Я справлюсь. Не волнуйся за меня.

И пошла дальше. Я ещё долго стоял на месте, на перепутье этого коридора, и смотрел вслед её отдаляющемуся силуэту.

На стене было прохладно. Прохладней, чем в прошлый раз, и ещё прохладней, чем в позапрошлый. Наверное, потому что постепенно приближалась зима. Ноябрь подходил к концу, покорно уступая своё место декабрю, и я вспомнил прошлые лета, как мы пережидали зиму. В стенах университета гулял холод. Сначала костры разжигать запрещалось, из соображений противопожарной безопасности. Потом холод обуял коридоры, и каждая ночь давалась тяжелее, потому что уснуть было невозможно, все страшно мёрзли. Тогда решили пойти на уступки, ибо рассудили так: если мы закоченеем от холода, или всех сожрут страшные твари рано или поздно, то какое значение имеет эта противопожарная безопасность? И мы стали жечь всё, что было нам не особо нужным. Мы жгли стопки с какими-то старыми документами, жгли многочисленные дипломные работы (от чего Константин Александрович просто впадал в бешенство), но книги всегда избегали такой участи (опять же, благодаря Константину Александровичу). Жгли парты, столы, стулья. Жгли всё, что хорошо горело, но согреться всё равно было тяжело. Каждая зима в каждом минувшем году была для нас настоящим испытанием. Вспоминая о них, я закутался в свою куртку, пряча руки подмышками и горячо дыша в свой респиратор. Грядущая зима будет ещё тяжелей, и не от того, что нам будет сложно согреться. Теперь же, помимо всепроникающего холода, дрожь вызывает и нечто другое.

А ещё мне было, наверное, холодно потому, что было и паршиво. Весь день я думал только о Саше, о нашем разговоре и о его исходе. Последнее заставляло мою физиономию скручиваться в бараний рог, глаза стыдливо прятались под веками, хотя и прятаться им было не от кого. Сашу я не видел целый день и не знал, где она. Будучи в вестибюле, я ожидал, что она, подобно некоторым, вдруг явится на пост и потребует выпустить её. Потребует горячо и с отчаянием. И как Григорий может сойти с ума и наворотить бед, и против неё примут решительные меры, и все будут также считать её поехавшей или, чего хуже, дезертиром, испугавшимся, решившим последовать за теми, кто сбежал. Но её не было, и я уже начал думать, что всё образумилось. Что она отреклась от своего безумного решения, что оставила свою идею. И так мне становилось легче.

Но сейчас меня вновь кололо какое-то странное чувство. Стоя здесь, на посту, со старой винтовкой за плечом и устремляя взор в серую плотную мглу, мне чудилось, что я что-то упускаю. Что что-то выскальзывает из моих рук, просачивается сквозь пальцы и утекает, подобно воде. И ощущение это росло с каждым часом пребывания здесь. Уже давно стемнело, мрак смешался с серостью тумана, и вместе они скрывали многие тайны внешнего мира под своим всеобъемлющим покровом.

В округе стояла глухая тишина. Ветерок слабо задувал на стену, колыша и без того нервно дёргающиеся языки пламени на висячих факелах, но его шум словно тонул во мраке, и даже огонь горел почти бесшумно.

Сейчас на стене народу было поменьше. Стояло всего десять студентов, рассредоточенных между собой почти на всю длину балкона. Дозорные стояли безмолвно, почти не шевелясь, как каменные статуи. Они смотрели вперёд, пристально и напряжённо, и только Егор, частенько выходивший из аудитории, создавал здесь хоть какое-то движение.

Чувство внутри меня, странное и неприятное, разгорелось настоящим огнём. Я не мог думать ни о чём, кроме Саши, и это страшно изнуряло. Мучило это проклятое незнание. Что же она всё-таки решила? Отбросила ли она свою безумную, самоубийственную идею выбраться наружу и пробраться в библиотеку? Осознала ли она последствия, с которыми обязательно столкнётся, если вздумает совершить это? Или…

В этот момент как раз рядом встал Егор. Он подошёл и остановился где-то в четырёх шагах от меня. Я понял: нужно, наконец, решить, что делать. И решить нужно именно сейчас.

Недолго думая, я подошёл к нему и проговорил как можно правдоподобнее, максимально хмуря своё лицо:

— Слушай, что-то мне хреново… Живот мутит, не могу… — я схватился руками за него и чуть согнулся. — Из-за грибов этих, наверное. Кислые попались какие-то. Дай я в туалет сбегаю, а? А то не выдержу…

— Хорошо. Только поторопись. Винтовку свою мне оставь, — холодно проговорил он.

— Спасибо.

Также в респираторе я быстро миновал аудиторию, не обращая внимания на караульного у двери, преодолел коридор второго этажа и свернул в корпус, где была аудитория Саши. Постучал в её дверь и прождал какое-то время. Потом постучал ещё раз, звал её, но за дверью была тишина, даже каких-либо шорохов не было. Здесь её точно нет, решил я.

Потом я вернулся в центральный корпус, поднялся по лестнице на третий этаж, чтобы не попадаться на глаза того же караульного, и пришёл в коворкинг. Здесь сидели кучками немногочисленные студенты, в угрюмом молчании, лишь слабо перешёптываясь. Костёр, почему-то, никто не разжёг, каждый ютился возле небольшого островка света, исходящего от керосинок. Я внимательно осмотрелся, проходя по тёмному залу, но Саши не увидел.

Потом поднялся на четвёртый этаж, пришёл в обустроенную под местную библиотеку аудиторию. Здесь сейчас находился Константин Александрович. Поздоровавшись с ним и спросив, как дела, я попытался вызнать, знает ли он, где Саша, но профессор лишь отрицательно помотал головой. Я вышел из аудитории в полном недоумении, а потом меня накрыло чувство тревоги. Где же она может быть? Не могла же она покинуть университет, её бы схватили на посту в вестибюле, ведь есть только один выход наружу. На всякий случай я спустился туда; у костра сейчас сидели пятеро дозорных, среди которых я увидел Романа. Спросил, не спускался ли сюда кто-либо из студентов. Они сказали, что спускался, и этот самый студент сейчас отвлекает их от караула. Я лишь пожал плечами и поднялся обратно.

Теперь я точно не имел понятия, где искать девушку. Ступая по ступеням, я думал о том, что бы сказал ей, встретив сейчас. Попытался переубедить её? Начал спорить, или же вовсе применил бы силу и отвёл обратно в аудиторию? Нет, что за абсурд? Она ведь не как Григорий, и не как те дураки, что решили украсть оружие из хранилища и сбежать.

Хранилище…

Меня тут же осенило и, ускорив шаг, я преодолел коридор на втором этаже, резко свернул на лестничную площадку, не обращая внимания на караульного у двери, спустился вниз и уже бежал по длинному коридору, ведущему к хранилищу.

Двери были открыты. Я вошёл в хранилище, прошёл между стеллажами в первом секторе, внимательно осматривая секции между ними, и когда уже дошёл до двери, ведущей в оружейный сектор, она распахнулась передо мной. В проходе остановилась Саша. Остолбенела, глаза её расширились. Я быстро осмотрел её: за спиной висел рюкзак, на нём был прикреплен факел, а в руке девушка держала респиратор. Она не поменяла своего решения, она была готова совершить свой безумный поступок.

— Как ты сюда пробралась? — отчаянно спросил я.

— Просто, — отрезала она. — Украла ключи из деканата, пока оттуда уходили на обед. — добавила она погодя. — И взяла то, что нужно. А теперь будь добр – уйди с дороги. Пожалуйста.

Мы стояли друг перед другом, и я видел в её глазах решимость и предприимчивость. Она точно определила для себя, что не отступит назад.

— Подумай ещё раз, — сказал я, стараясь всё ещё образумить её. — Тебе не выбраться наружу. Караульные в вестибюле схватят тебя, а потом тебя запрут как Григория.

— Я так не думаю, — вызывающе ответила Саша. — И я не собираюсь идти через вестибюль.

— Ты, наверное, шутишь? Есть только один выход, он же и вход.

— Для всех – да. Это говорят так, но дверей здесь очень много, и выходят они в разные стороны.

— Они все запечатаны наглухо.

— Все да не все, и не совсем наглухо.

Саша смотрела на меня снизу вверх, уверенно выпрямляясь в осанке. Её лицо, слегка осунувшееся, выглядело непоколебимым.

— Пропусти меня, — строго сказала девушка спустя долгое молчание.

Я не мог позволить ей уйти, не мог дать сгинуть из-за своего проклятого сна. Из-за своей слепой настырности. Сейчас она вызывала во мне раздражение, но ещё больше вызывала нечто другое.

— Я не могу отпустить тебя… — сказал я серьёзно и сделал шаг вперёд, приблизившись к ней.

— Не пытайся даже, — глаза Саши раскрылись ещё шире, её голос надломился, она была готова к резкому действию. Мы стояли близко друг к другу, и я увидел, как она спрятала руку за спину и чуть наклонилась назад.

В хранилище вновь повисло молчание. Наши глаза стреляли друг в друга, и это была страшная, шумная битва, которая разворачивалась в полном безмолвии.

— Мне тебя не переубедить, блин, да и ты не отступишь. Я тебя не пущу одну. Это уж точно. Придётся идти с тобой.

Саша сглотнула, её рука всё ещё лежала за спиной. Глядя на меня горящими глазами, она всё ещё стояла, не шевелясь.

— Твою мать… — выругался я. — Господи, на что я соглашаюсь… Подожди здесь, я возьму оружие хотя бы.

— Не стоит, я уже. — Саша вынула из-за поясницы «макаров».

— Ты и оружие украла?! — я вытаращил глаза.

— Не украла, а одолжила. На время. Верну, когда вернусь.

— Ты хоть умеешь им пользоваться? Ты держала когда-нибудь оружие в руках?

Она посмотрела на меня, потом спрятала пистолет обратно, надела респиратор и обошла меня, направляясь в сторону выхода. Немного постояв, я окрикнул её, Саша обернулась. Я вошёл в оружейный сектор, взял респиратор, ещё один факел, на всякий случай, потом вышел, закрыв за собой дверь.

Мы вышли в коридор с большими серебристыми трубами у стены. И здесь я почувствовал своей спиной странный холод. Я остановился, обернулся, посмотрел вглубь уходящего коридора, в непроницаемую темноту впереди. Оттуда, из недр тьмы, лилось что-то странное, что-то осязаемое – чей-то взор был направлен на меня, невидимый, притаившийся. Я не знал, что там дальше, во тьме, да и никто никогда не ходил туда. Но ощущение чьего-то присутствия резко охватило меня. Так остро и крепко, как тогда, на четвёртом этаже.

Саша смотрела меня, звонко дыша через свой респиратор.

— Ты чего? — осторожно спросила она.

— Да так… что-то странное… — протянул я, не спуская глаз с густой тьмы впереди. — Л-ладно, пошли. Не стоит задерживаться.

Мы преодолели длинный коридор за дверью, и когда дошли до лестничной площадки, Саша спустилась по лестнице вниз. За ней вправо уходила дверь, закрытая и забитая досками, но не полностью. Девушка достала из кармана связку ключей и принялась поочерёдно всовывать их в замочную скважину.

— Зажги пока факел, заодно и мне посветишь, — сказала она.

Я поджёг факел с помощью зажигалки, найденной у неё в рюкзаке. Саша долго возилась, проверяя каждый ключ. В связке их было много. Я светил ей на замочную скважину, а сам постоянно оглядывался назад, вслушивался, не спускается ли кто-нибудь вниз. Ведь я уже довольно долго отсутствую, наверняка Егор в недоумении. Не хватало ещё, чтобы он пошёл меня искать. «Господи, во что же я ввязался…», — подумал я про себя ещё раз.

Тем временем Саша всё вставляла и вставляла, проверяла каждый ключ.

— Не подходят… Да чтоб вас… — девушка ругалась себе под нос.

И когда оставался последний ключ, ставший для меня надеждой, что всё это может вмиг закончиться, что мы сейчас вернёмся обратно – Саша в упадническом настроении, а я наоборот – в хорошем; что она будет в безопасности, что избежит этого риска – раздался щелчок, а потом ещё один, и замок в скважине подался назад.

Взбодрившись, девушка толкнула вперёд увесистую дверь. И резко подул сквозняк, проникая внутрь и обдавая моё лицо своим холодным дыханием. Огонь факела затрещал, взволновано задёргался, замерцали багровые отсветы на стене впереди. Я сглотнул.

Выход был открыт. Снаружи, метрах в десяти от него, медленно плыл густой туман. Саша стояла рядом со мной, дыхание её нервно срывалось через респиратор. Потом она посмотрела на меня и сказала:

— Ну, идём?

Я молча смотрел туда, в зев открытого выхода, за которым стояла мгла. За которым расстилался бескрайний, утонувший в этой мгле горизонт. И за которым дул ветер, будто неживой, несвежий. Он проникал и сюда, и сквозь респиратор я ощущал его леденящий поцелуй.

Путь наружу был открыт передо мной; внутри меня сейчас всё съёжилось.

Саша взяла у меня факел и протянула связку с ключами, держа тот самый.

— Нужно закрыть дверь. Ты готов?

Она смотрела на меня, а мне было страшно. Я не был уверен, смогу ли я перешагнуть порог и выйти наружу. Впервые за это долгое время.

Я молча, неуверенно кивнул. Саша, поправив рюкзак, шагнула первая и уже оказалась снаружи. Остановилась возле выхода, осмотрелась. Туман тёк впереди медленным ледяным потоком; огонь факела разошёлся в нервной пляске.

Я сглотнул ещё раз, а потом сделал шаг вперёд. Робкий, но более-менее широкий.

Загрузка...